Без маски

Пришлось жене уступить. Но она заставила Юна поклясться на Библии, что он не станет слушать музыку лавочника. Ко всем их бедам не хватало еще, чтобы Юн лишился разума!

Ну вот, вышел Юн из дому и направился к хижине лавочника. Тот принял его хорошо и поднес щедрое угощение. И Юн накинулся на еду, словно оголодавшая за зиму корова, что в первый раз попала на выгон. Потом парень выложил на стол брошку. У лавочника прямо-таки глаза на лоб полезли, когда он увидел брошку и рассмотрел ее поближе. Уж он-то знал толк в редких камнях. Эту брошку он должен непременно заполучить. Ведь в ней целое богатство!

И тут лавочник прикинулся добрым да ласковым. На это он был мастер, как и все прочие дьяволы. Он сказал, что хочет поиграть своему гостю на скрипке. Сам-то Юн тоже ведь музыкант!

Парень призадумался. Он ведь обещал жене, что не станет слушать дьявольскую музыку. Да только лавочник не соглашался дать и щепотки муки, пока они не поиграют друг другу.

И тут хозяин пошел в чулан за скрипкой. А Юн потихоньку пробрался следом за ним. Вдруг видит он, что лавочник заложил уши мхом, потом вырвал листки из колдовской книги и хорошенько прикрыл ими мох в обоих ушах. Юн так и обмер. Вдруг его словно осенило. И только лавочник вошел в комнату, как Юн сделал вид, будто поскользнулся, и свалил на пол светильник. Стало совсем темно. Лавочник шарил рукой в темноте, искал трутницу и ругал Юна на чем свет стоит. А Юн тем временем быстренько сбегал в чулан, заткнул уши мхом и заложил их сверху листком из колдовской книги. Только он вернулся, как лавочник зажег светильник. Хозяин злобно поглядел на Юна, но, когда увидел, что брошка лежит на столе, опять прикинулся ласковым да кротким.

Тут лавочник принялся пиликать на своей скрипке. «Задешево достанется мне эта брошка», — думал колдун. Ведь он потчевал Юна такой страшной, такой дьявольской музыкой, что и сам до смерти боялся ее услышать. После такой музыки люди кидались в водопад и гибли там. Потому-то лавочник и законопатил уши мхом, да еще прикрыл их листками от колдовской книги.

Лавочник играл, что твой дьявол. Музыка его казалась веселой и красивой, словно свадебный марш. А Юн слышал ту музыку, что была на самом деле: страшные завывания, крики, визг. Вопли троллей и те могли бы показаться пением ангелов в сравнении с этой музыкой. Да только вы теперь понимаете, что музыка эта не могла принести Юну никакого вреда, потому что он слышал ее сквозь листки колдовской книги. Лавочник всё играл да играл. Он хотел убедиться, что Юн уже у него в руках. А Юн тем временем крепко-накрепко запомнил мелодию. Голова у него стала тяжелой и мутной. У лавочника, видно, тоже разболелась голова, потому что он весь побагровел и сделался урод уродом.

Когда он кончил играть, то больше уже не глядел на Юна. Он вытащил из ушей мох и листки колдовской книги и бросил их в угол. При этом он тряс головой и ругался на чем свет стоит.

Взял он брошку и насыпал Юну полмешка белой муки. Он собирался забрать ее обратно, как только Юн совсем лишится рассудка. Но тут Юн взял в руки скрипку.

— А теперь послушай-ка мою игру, — сказал он и стал играть и притопывать ногами.

Лавочник сперва глядел на него с усмешкой. Но только он услышал первые звуки, как побледнел словно мертвец. Ведь Юн играл его собственную музыку! А в ушах-то у лавочника больше не было листков колдовской книги!

Взмолился тут лавочник и стал громко просить Юна, чтобы он не губил его душу. А тот знай себе играет. И когда Юн окончил песню, то отшвырнул от себя скрипку, схватил драгоценное украшение, мешок с мукой, да и был таков. С той поры он всю жизнь так и ходил с законопаченными ушами: боялся, что ему опять будет слышаться эта дьявольская музыка. А скрипки он потом ни разу и в руки не брал. И это было, пожалуй, к лучшему для Юна, потому что, играя на свадьбах да на гулянках, он пристрастился к вину и чуть было вовсе не спился. Вот какое дело.

А лавочник утонул, в том самом водопаде, где из-за него погибло много народу. Но перед смертью он много ночей боролся с нечистым. И всё озеро наполнилось кровью. Потому и прозвали его Кровавым озером.

Предательство короля Улава

(Перевод Л. Брауде)

Надвигалась ночь. Блеклые розовые отсветы ночного неба озаряли черные громады гор. Ясный осенний месяц смотрелся в зеркальную гладь фьорда.

Халвор подошел к краю горной гряды. Он остановился, тяжело переводя дух, и поглядел вниз, туда, где могло быть селение. Оно лежало где-то там, во мраке. Ему показалось, что он различает очертания домов и пашен. Пот черными полосками разрисовал его щёки, но зато ни одному человеку до самого нынешнего дня не удавалось с такой быстротой перевалить через горы.

На Халворе была короткая и просторная куртка с опояском вокруг стана, а на ногах — мягкие кожаные башмаки. В одной руке он держал тяжелый жезл вестника^[29], а в другой — короткую секиру. Он постоял, пытаясь отдышаться.

Немного погодя по коровьей тропе скатился вниз камень. В ближайшей горной усадьбе зарычала собака. Бонд позвал сына. Тот сейчас же вышел во двор, держа в руках тугой лук. Они постояли, глядя вверх, на горы.

В этот миг Халвор перемахнул через ограду и теперь бежал прямо к ним.

— Стой! — предостерегающе закричал бонд Агнар. — Кто ты такой и что тебе надобно?

Незнакомец остановился и, запыхавшись, произнес:

— Зовут меня Халвор, а пришел я от Аслака Сигурдсона с вестью, что король Улав Толстый^[30] движется из Согна во главе вооруженной рати. Пусть кто-нибудь из твоей усадьбы передаст жезл вестника дальше. А мне надобно вернуться обратно. Держи жезл!

Младший сын бонда, зажав жезл в руке, пустился бежать по полям к крайней усадьбе у болота. Не застав никого дома, он воткнул жезл в дверь и побежал обратно — снаряжаться в поход вместе с отцом и братьями. Немного погодя вернулся домой бонд, владелец усадьбы, нашел жезл и, не мешкая ни секунды, побежал через болото в горное селение.

Так и случилось, что той осенней ночью с гор стали спускаться в долину люди, одетые в ратные доспехи. Один за другим покидали они опустевшие селения. Пусть король Улав, надумавший прийти в горы, убедится в том, что вольные бонды с оружием в руках готовы защищать покой своих богов.

Аслак Сигурдсон заявил на совете хёвдингов^[31]:

— Веру, в которой я вырос, я исповедую по доброй воле, и никакое крещение не может заставить меня изменить ей. Если король Улав на самом деле столь высокородный муж, за какого он себя выдает, он будет уважать наши свычаи и обычаи и не заставит подчиниться новым, которых мы совсем не знаем. Только глупцы меняют веру, не понимая ее сути.

А Эйрик Старый добавил:

— Прав ли Аслак или неправ — о том спорить я не стану. Я же всегда больше полагался на свои собственные силы. Да мы к тому же научены горьким опытом: всякие новые порядки короли вводят для того, чтобы лишать народ свободы. Скоро сюда, в горы, вслед за королем явятся за поборами люди, которые сторону короля держат только для того, чтобы потуже набить свой кошель. По-моему, вся эта болтовня о святом Христе лишь к этому и ведет. Мы всё равно окажемся под пятой либо короля, либо его слуг и вынуждены будем платить непомерную дань. Поэтому давайте выступим против короля и покажем, что не боимся обменяться с ним ударами меча. Но за оружие возьмемся только в случае крайней надобности. Мы все, как один, должны стоять за наше великое дело, пока оно не будет завершено. Придется забыть все наши старые споры и родовые распри. Речь идет о более важных вещах. Хюрнинг, если ты понимаешь, о чем я говорю, то мы вместе, как родичи, постоим за это дело. А уйдет от нас Улав-король, и мы сможем опять решать наши споры по собственному разумению. Согласен?

— Согласен, — звонким голосом ответил Хюрнинг.

И случилось так, что, пока король Улав был в долине, все недруги, послушавшись Эйрика Старого, забыли про свои распри.

К концу дня войско бондов неизмеримо выросло. Никто и припомнить не мог в тех краях такого народного ополчения. Но зато в усадьбах остались одни женщины да дети. Все, кто только в силах был носить оружие, поднялись, чтобы оказать сопротивление королю и защитить долину и народ от Нового завета.

На полях горели костры, а вокруг них группами сидели люди, напряженно ожидая сообщения лазутчиков о приближении короля. Стемнело, и бонды еще теснее сплотили свои ряды. Из отдаленных селений продолжали прибывать новые и новые толпы бондов, исполненных желания нанести решающее поражение королю Улаву.