«Без меня баталии не давать»

Новость была столь радостной и ошеломляющей, что Хорд и Канифер схватили друг друга за руки и долго трясли и пожимали, искренне поздравляя и себя, и короля, и всю шведскую нацию с прекрасным началом похода.

— Но всё же мы начнём с севера, — сказал Карл. — Канифер, заготовьте приказ генералу Любекеру атаковать Петербург с суши, а адмиралу Анкерштерну — с моря. Пусть царь растягивает армию. А уж мы ударим вслед за ними и пойдём прямо... — Карл вдруг умолк.

— На Москву, ваше величество. Да? — трепеща от восторга, подсказал Канифер.

— Штаб ещё не решил, — усмехнулся Карл и, увидев недоумённое лицо адъютанта: «Какой ещё штаб?» — постучал указательным пальцем себя по лбу. — Мой штаб, генерал. Королевский.

3 Доносители на дыбе

Граф Головкин не спеша спускался по осклизлой от сырости лестнице, ведшей вниз в пыточную. Он старался не касаться стен, дабы не выпачкать новый кафтан рытого бархата [90] . Солдат, провожавший его, шёл впереди со свечой и предупреждал:

90

Рытый бархат — особый вид бархата, разрезной и пушистый, с узорами.

— Здесь в ступеньке выбоина, ваше сиятельство. Осторожней.

Наконец ступеньки кончились, они свернули влево, прошли тёмным длинным коридором, и солдат, остановившись, открыл в стене скрипучую дубовую дверь.

— Сюда, ваше сиятельство. Порожек высокий, не споткнитесь за-ради Бога.

Головкин вошёл в пыточную — тёмное прокопчённое подземелье без единого окна и отдушины. Лишь на столе, стоявшем недалеко от входной двери, тихо мерцали огоньки трёх свечей да в дальней от стола стороне розовели в очаге угли, на которых калили пытчики страшный свой инструмент. Где-то там, у очага, угадывалась серая фигура кнутобойца. Остальные не виделись графу, пропадали в сизоватой мгле, хотя он знал — пытчиков тут несколько.

Подьячий, сидевший за столом, увидев начальство, вскочил со стула. Головкин подошёл к столу, на котором лежали листы опросного протокола, и, потянув к себе ближний, спросил:

— Ну что, Левкин? Как дела? Всё ещё упираются?

— Нет, ваше сиятельство, один уже спёкся.

— Как спёкся? Умер, что ли?

— Нет, что вы, ваше сиятельство, разве мы позволим до казни умереть человеку. А спёкся, значит, отказался от доноса своего.

— Кто?

— Кочубей, ваше сиятельство.

— И что говорит? Зачем писал?

— Теперь говорит, бес попутал.

— Бес, — фыркнул Головкин. — А часом, не король шведский?

— Нет, ваше сиятельство. О короле он ни слова. По злобе, говорит, решил оговорить гетмана, за дочку свою.

— Где он сейчас?

— Лежит в своей темнице, ваше сиятельство. Отдыхает. Я думаю, будет с него. Старый уж, дыбу совсем не выносит. Сразу в памороки впадает. А то так и до плахи не дотянет.

Головкин сел за стол, склонясь над опросными листами, хотел что-то прочесть, заворчал:

— Ну и свет у тебя, ослепнуть можно. Сними хоть нагар со свечей.

Подьячий схватил со стола щипцы, снял нагар, немного посветлело. Граф долго читал лист за листом, громко в тишине шуршала бумага. Потом поднял голову, взглянул на замершего у стола подьячего:

— А Искра что? Всё ещё упорствует?

— Упорствует, ваше сиятельство. Здоровый бугай. Уж мы и кнутом его гладили, и железом жарили. Орёт, но своё твердит: «Гетман изменник».

— Он где?

— Здесь. Вон у стены притулился.

Только теперь, да и то напрягши зрение, рассмотрел Головкин у боковой стены, ближе к очагу, что-то серое, похожее скорее на кучу тряпья. Это и был бывший полтавский казачий полковник Искра.

— Скажите ему, пусть встанет.

— Он не может, ваше сиятельство. Только что пятьдесят ударов получил. Устал.

— Тогда подымите. Дыба у вас для чего?

По знаку подьячего пытчики завозились в сумраке, кто-то из них сказал участливо:

— Давай, Иван, опять на ремни, горе ты наше.

— Молчать! — осадил Головкин.

В пыточной стало тихо, только брякали вверху блоки, позвякивали цепи да глухо и отрешённо стонал избитый, изломанный Искра.

Наконец его с помощью потолочного блока подтянули на ремнях, пропущенных под мышками. Подтянули в его рост, но он стоять уж не мог, висел на ремнях. И голова его, всклокоченная и мокрая, была уронена на грудь.

Головкин взял со стола какой-то прут, подошёл к Искре, ткнул его концом прута в подбородок, спросил:

— Что, Искра, так и будешь упорствовать?

— Я на правде стою, граф, — прохрипел Искра, но головы не поднял, не смог.

— На какой правде, полковник? Вы с Василием Кочубеем оклеветали верного слугу государя, одного из первых кавалеров ордена Андрея Первозванного [91] . Ну скажи, зачем вы это сделали, кто вас подвигнул на эту неслыханную клевету? Ну?

Искра молчал.

— Ну с Кочубеем ясно, он признался наконец, что мстил за дочь. А ты-то чего ради в извет ударился? Тебе-то какая корысть была от этого, полковник? Ну?

91

...одного из первых кавалеров ордена Андрея Первозванного. — Орден Св. Апостола Андрея Первозванного, первый и высший орден в Российской империи, учреждён в конце XVII в. Жаловался за воинские подвиги и государственную службу. Первым награждённым был адмирал, фельдмаршал, сподвижник Петра I Ф. А. Головин (1699), вторым — гетман Иван Мазепа (1700, в 1708 г. за измену лишён ордена). Пётр I стал седьмым кавалером ордена (1703), взяв на абордаж два шведских военных корабля в устье Невы.

Молчал Искра.

— Послушай, Иван, — заговорил Головкин несколько мягче. — В любом случае тебя ждёт плаха, это уже решено. Так повинись же перед смертью, кому ты сослужить хотел, извет посылая на гетмана? Карлу? А может, Лещинскому?

Искра медленно, через великую силу поднял голову. Смотрел на Головкина исподлобья, лицо было в сплошных кровоподтёках, глаза угадывались точками отражённых огоньков свечей.

— Сослужить хотел вотчине, граф, и государю всея великая Руси.

И опять уронил голову на грудь.

— Ну и дур-рак, — выдавил с презрением Головкин. — Так тебе и поверили.

И, круто повернувшись, отошёл к столу, где всё так же услужливой тенью стоял подьячий.

— Продолжай, Левкин, — распорядился сердито граф. — Попытай огнём, пожарь сукиного сына. Пока не откажется от клеветы, не давай передыху. Поумнеет. Придёшь, скажешь. А я пока навещу Кочубея. Ключ у тебя?

— Да, ваше сиятельство, — с готовностью отозвался подьячий и, выдвинув ящик стола, достал большой ржавый ключ. Но графу подавать его не посмел, протянул солдату, который всё это время стоял у двери, держа в руке горящую свечу.