«Без меня баталии не давать»

— Чего расцыкался, — окрысились на него.

— Дурни. То я «цыц» сотниковский передал. Скоро к Днепру выедем, велел языки прикусить. Швед наслухает, ещё пушкой жахнет.

— Швед счас дрыхнет без задних ног.

На какой-то песчаной прогалине отряд остановился. Негромко передавался приказ сотника: «Коней, ружья, палаши оставить. С собой — лишь ножи и кинжалы».

Поручив коней двум коноводам, дальше пошли пешком. Близость реки угадывалась по сырости, внезапно потянувшей в лицо, и по высокому тальнику, сменившему сосновый лес.

Вдруг из темноты явился человек, спросил тихо, хотя по всему он ждал отряд:

— Дончаки?

— Мы, — отозвался сотник и, подойдя, спросил: — Ну чего назирал, Иван?

— Назирал добрую добычу, сотник. Пополудни в замок яка-то важна птиця приихала. Може, полковник, а може, и сам генерал.

— Ну генералу сюда не треба, Иван.

— Ей-бо, сотник, така на нём одёжа гарная, вся в золотых галунах. И с ним народа человек двадцать.

— Ну пусть генерал. Дальше шо?

— А шо дальше? Сплять, наверно.

— Значит, они в замке остались?

— А куды ж им деться? До самой ночи возле него просидел. Солдаты костёр развели, что-то жарили, лопотали, потом угомонились.

— Караульщиков много?

— Тики одного бачил, шо у ворот. А в замке, кто ж его ведает, сколько понаставлено.

Казаков, чтоб все его слышали, сотник усадил на землю. И негромко начал:

— Так, хлопцы, в замке на той стороне спит важная птица. Её берём живьём. Остальных на нож. И без шума, шоб никто не успел стрелить. Яким!

— Га.

— Ты с братом снимешь караульщика у ворот. Петро, ты и твои хлопцы станете у всех окон и дверей снаружи. Кто в них сигает, тот и ваш.

— А ежели сама важна птица?

— «Птицу» не трогать. Кляп в рот — и всё.

— А як же узнать, кто из них птица?

— Нюхай, дурень. От важных всегда духами несёт. Остальные со мной. Входим в нутро замка... Да в темноте друг друга не порежьте, черти.

— Нужен отзыв, сотник. Без отзыва и до греха недолго.

— Добре. Отзывом станет «конь».

— Отзыв «конь»... «конь»... «конь», — прошелестело среди сидящих на земле слово, ласкающее слух любого казака.

— И последнее, уходим к реке все разом по моему сигналу. Я гукну филином два раза. Да на воде не шуметь, трясця вашей матери. По воде за версту слыхать.

Из прибрежного тальника были выволочены лодки самых разных размеров и назначений. И тяжёлая байда на десять человек, и крохотные юркие двухместные долблёнки, и низкие неповоротливые плоскодонки, даже несколько плотиков из связанных лыком бревёшек.

Для казаков, давно привыкших к ночным набегам, дело было знакомым. Всё совершалось в полной тишине. Лодки одна за одной растворялись в темноте, уходя к противоположному правому берегу. Ни всплеска, ни стука.

На той стороне сотник, приплывший одним из первых, дождался, когда причалили все, взял одного казака за плечо, кивнул на реку. Тот понял знак: «Оставайся здесь, стереги лодки».

Остальные отправились от реки вверх по едва заметной тропке. Впереди шёл Иван — казачий надзиратель, уже наизусть знавший околозамковое пространство. Когда на тёмном небе обрисовался тяжёлый силуэт замка, казаки остановились и пропустили вперёд Якима с братом. Те, поправив папахи, скрылись в темноте.

Оставшиеся стояли, отсчитывая в уме томительное время ожидания и чутко прислушиваясь к ночной тишине. Возможно, донесётся стон или вскрик умирающего шведского часового. Но никто так ничего и не услышал. Зато увидели бесшумно явившегося со стороны замка и махнувшего рукой Якима: «Путь свободен».

Все бросились вперёд через распахнутые ворота, мимо убитого часового, каждый на своё предназначенное заранее место. Через какую-то минуту замок был окружён, и для находившихся внутри шведских солдат был уготован один исход — казачий кинжал.

Сотник, возглавивший группу захвата, махнул рукой и устремился к входу, где в глубине тихо помаргивал огонёк свечи. Они уже всходили на крыльцо, когда услышали откуда-то из темноты двора короткий предсмертный вскрик: «А-а-а!»

«Чёрт патлатый, — с неудовольствием подумал сотник о казаке, давшем закричать неприятелю. — Аккурата не соблюл». В том, что закричал швед, он не сомневался.

Огонёк свечи, как оказалось, горел в фонаре, стоявшем на столе караульного. Сам он безмятежно спал рядом на низкой короткой лавке. Ему и проснуться не дали.

Сотник схватил фонарь, указал им на ближние двери. Казаки бросились туда, видимо, это были комнаты караула. Послышалась возня, крики, что-то разбилось со звоном.

Сотник бросился по лестнице наверх, понимая, что «важная птица» должна быть там. А по замку уже шёл шум потасовки, звенели стёкла, слышались вскрики, топот ног.

Когда они ворвались в спальню, где, по расчётам, и должен был находиться важный швед, то свет фонаря упал на пустую кровать. Но по смятой подушке, по только что откинутому одеялу сотник понял — швед где-то рядом.

— Ищите! Живо! — скомандовал он казакам, освещая фонарём то один, то другой угол спальни, то огромный многодверный шкаф.

На стуле у кровати висел шитый золотой канителью кафтан с блестящими позументами.

«А ведь и впрямь, кажись, генерал, — подумал сотник. — Не ошибся Иван».

— Да живей, живей, — торопил он казаков, раскрывавших дверки шкафов. И вдруг один казак, вскричав: «Вот он!» — наклонился к ложу и, ухватившись за голую ступню, потащил шведа из-под кровати.

Он был в длинной ночной рубахе, она завернулась на нём, пока его вытаскивали. Швед, слышавший предсмертные крики и стоны, нёсшиеся по замку, решил, что и его ждёт смерть, и закричал вдруг на довольно сносном русском языке:

— Меня нельзя... меня нельзя убиваль... Я есть генерал.

И действительно, это был генерал-адъютант Канифер.

— Что ты, милай, — сказал сотник почти ласково. — Ты нам и нужен. Живой нужен, дядя, живой. — И приказал казакам: — Помогите его сиятельству одеться, не повезём же мы его к царю в исподнем.