Без названия

– Слушаю... Проценко... Так... Где?.. Так... Когда? Хорошо... Кто сообщил?.. Понятно, - он положил трубку, повернулся к Агрбе: - Труп, Джума. Выезжай. Музей этнографии и художественного промысла. Там уже кто-то из райотдела есть.

– Тогда я зачем?

– Труп-то не бомжа. Профессор Гилевский.

– Вот вам внеочередная сегодня моя стометровка, - поднялся Агрба, подтягивая брюки, тщетно пытаясь втиснуть в них живот.

Звонок дежурного по прокуратуре застал прокурора следственного управления Михаила Михайловича Щербу за ужином. Дожевывая кусок вареной говядины, он приговаривал: "Да... да... Понятно...", в такт словам кивая головой, затем ответил дежурному:

– Дайте-ка подумать... Скорик в командировке в Песчанском районе, там убийство... Войцеховскому позвонили?.. Хорошо... Вызывайте Паскалову... Кто из судебных медиков? Котельникова?.. Хорошо, связывайте всех... Милиция знает?.. Я приеду минут через сорок, - он повесил трубку.

Час назад он только пришел с работы, уставший, издерганный за день грузный пожилой человек. Едва успел поужинать... На тебе - труп... Что там? Убийство? Самоубийство? Несчастный случай? Инфаркт, инсульт?.. Конечно, хорошо бы Скорика туда, но он в районе... Паскалова новенькая, малоопытная... Ну, а как становятся опытными? Виктор Скорик тоже пришел из городской прокуратуры в областную еще зеленым, поднаторел...

Милиционер, дежуривший в холле, вскинул глаза на вошедшего, узнал в нем Щербу, козырнул. Щерба поднялся лифтом к себе. У его двери стояла уже следователь Кира Паскалова.

– Войцеховского еще нет?
– спросил ее Щерба.

– У себя, - ответила.

Он отпер кабинет.

– Заходите, - сказал, пропуская ее вперед.

Она была высокая, худощавая с неприметным лицом в раме льняных волос, гладко расчесанных, с завитушками на концах. Щерба знал, что ей двадцать девять лет, муж офицер-ракетчик где-то недалеко, работала какое-то время в военной прокуратуре, оттуда не без протекции, как он понимал, перешла к ним в областную. Он сразу почувствовал ее неопытность, отметил, что ее это не смущало, и еще отметил четкую логику ее мышления, немногословие, ровность в отношениях с людьми, и к своему удивлению, начитанность, что, как он знал, увы - не часто встречающееся ныне достоинство среди юристов нового поколения. "Ты-то много сейчас читаешь?" - огорченно спросил он себя.

– Вы посидите, Кира Федоровна, я сейчас, - он вышел и направился в кабинет криминалистики к прокурору-криминалисту Адаму Генриховичу Войцеховскому.

– Ну что?
– спросил Войцеховский, подняв голову.

– С вами поедет Паскалова. Скорик в районе.

– Для разнообразия можно и Паскалову, - ответил Войцеховский. Они не были подчинены друг другу, обладали в известном смысле автономией, но оба подчинялись начальнику следственного управления.
– Вы-то тоже не поедете?

– Не поеду... Адам Генрихович, заскочите, пожалуйста, по дороге к судебным медикам, к вам подсядет Котельникова.

– Ладно, - он встал.
– Можем ехать...

Втроем они спустились вниз, вышли на улицу. Дежурная машина криминалистов - автобус-"рафик" - стояла у подъезда.

– Вас отвезти домой?
– спросил у Щербы Войцеховский.

– Нет, я троллейбусом...

Минут через тридцать они были в музее. Перед входной дверью стоял милиционер. Вошли в пустынный полутемный холл. Войцеховский не знал, куда дальше идти.

– Надо полагать, служебные кабинеты наверху, - сказала Паскалова.

– Вы бывали здесь?
– спросил Войцеховский.

– Только в экспозиционных залах, - ответила она, уверенно направляясь к белым мраморным лестницам.

– Надо же, я последний раз в музее был в детстве, - сказал он, пропуская впереди себя судебного медика.
– А вы, Варвара Андреевна, бываете в этих залах?
– спросил он.

– Мне хватает секционных залов [секционный зал - место, где производят вскрытие трупов], - нехотя ответила она.

Услышав голоса, они поднялись на третий этаж и сразу увидели у поворота в маленький тупичок, где был кабинет Гилевского, еще одного милиционера. Рядом с ним стоял Джума Агрба.

– Ну что, Джума?
– обратился к нему Войцеховский.

– Жду вас, - ответил Джума, отмечая про себя, что прибыл не Скорик или кто-либо из опытных знакомых следователей, а Паскалова, о существовании которой знал, но никогда вместе еще не работал.

– Ничего не трогали? Не топтались?
– спросил Войцеховский.

– На старый вопрос будет старый ответ, - ответил Джума.

– А кто это?
– спросил Войцеховский, заметив в полумраке коридорчика еще одного человека.

– Замдиректора музея. Ребров Антон Сергеевич. Я вызвал. Директор в командировке.

– Молодец. Джума. Вполне можешь обходиться без меня и следователя.

– На общественных началах или отстегнете от своей зарплаты?

– Ладно, начнем?
– спросил Войцеховский у судебного медика.

Она ничего не ответила, вошла в кабинет, склонилась над телом, занялась своей работой. Войцеховский и Паскалова - своей, Джума молча сопровождал их.

– Знаете что, Кира Федоровна, - предложил Войцеховский Паскаловой, я закончу тут сам, а вы побеседуйте с дежурным охранником. Не против?

– Пожалуй, - она спустилась в вестибюль. Охранник с перепуганным лицом нервно ходил, словно в клетке, по своей выгородке.

– Давайте присядем, - сказала Паскалова.

Они уселись на диван.

– Вас как величают?

– Тарас Петрович Каспришин.

– Вы в котором часу заступили на дежурство?

– Как всегда, в шесть.

– Кого сменили, Тарас Петрович?

– Сотрудницу музея.

– Как ее зовут?

– Фоминична... Настасья Фоминична. Фамилию не знаю.

– Она какого возраста?

– Годов пятьдесят пять.

– Когда вы пришли, все ключи были на месте?

– Все. Кроме того, - охранник высоко поднял голову, указав глазами куда-то на самый верх.
– Он ведь обычно поздно засиживается.

– Кто-нибудь входил в музей при вас или уходил?

– Нет, все уже разошлись. А входить - никто не входил.

– Каких-нибудь посторонних звуков, шумов, голосов оттуда, сверху, не слышали?

– Никаких. Все было тихо.

– А почему Гилевский, как вы заметили, обычно засиживается?

– Профессор он, что ли, одинокий. Одинокому домой неохота идти, стены целовать.

– Откуда вы знаете, что он одинокий?

– Фоминична говорила. Она-то тут про всех знает, почитай, четверть века отсидела в этом закутке.

– При каких обстоятельствах вы обнаружили, что Гилевский мертв?

– Я поднялся сделать обход, ну, и заглянул к нему, спросить, как долго он еще там будет. К нему так не войдешь, суровый, осерчать может, у него даже табличка висит для посторонних, я и постучал, он не ответил, я еще раз, погромче, тоже молчок. Я приоткрыл дверь и сразу увидел, что он лежит.