Без названия

На кухне Катя гладила ему свежую сорочку, корпела над воротником, давя утюгом складочки. Она знала: ее Витя сорочки менял через день, любил быть хорошо одетым, идеально подстриженным и причесанным и слегка покропленным каким-нибудь приятным лосьоном. Катя совсем перебралась к нему, о том, чтобы пожениться, ни он, ни она не заговаривали. Она приняла его таким, каким он был: немножко занудой, немножко педантом и поклонником вкусной еды. Они любили друг друга. Он был _е_е _м_у_ж_ч_и_н_о_й_. И этим все сказано...

– Я тебе все приготовила: сорочку, галстук и серый костюм, носки к нему на тумбочке, - сказала она.
– Надень черные туфли.

– Спасибо, Катюнь... Ту экспертизу, что я просил, когда сделаете?

– Завтра к концу дня будет готова... Все, я пошла, спи, - она закрыла дверь.

Он слышал, как хлопнула входная дверь, щелкнул замок. Катя побежала в свою научно-исследовательскую лабораторию судебных экспертиз, услугами которой пользовалась и прокуратура.

Скорик с наслаждением лег под одеяло.

– Вы оба опоздаете!
– кричала жена, глядя, как Войцеховский, расхаживая по комнате, жует бутерброд, а семнадцатилетний сын, подперев скулы, уставился на шахматную доску.

Каждое утро они - один перед уходом на работу, другой перед пробежкой в школу - садятся сыграть партию в шахматы.

– Успеем, - спокойно сказал Войцеховский, остановился и взялся за ферзя.
– Может, отложим до завтра, Алик?

– Хорошо...

Они вышли вместе, полквартала им было по дороге.

– Как у тебя дела со Светочкой?
– спросил Войцеховский.

– Нормально, - осторожно ответил сын.

– Учти, мужчина, если на несколько минут закроешь глаза и будешь думать, что потом, когда откроешь, все, что произошло, исчезнет, заблуждение. Так не бывает. Как не бывает немножко беременных.

– Я это знаю, прокурор... Привет!
– и сын побежал: до школы бегом пять минут...

Обычно каждое лето Джума Агрба отправлял жену Надю с детьми к своим родителям в село под Гудаутой. Но уже второй год в связи с грузино-абхазскими конфликтами они сидели тут, в городе, и свой отпуск Джума проводил дома, помогал жене управляться с четырьмя погодками-сыновьями. Сейчас, развешивая на веревках, натянутых на балконе, детские штанишки, рубашонки, он думал о родителях, о том, что порушена прежняя устойчивая жизнь их, писали, что урожай мандарин почти весь погиб - российские солдаты не пропустили через границу; погибло много винограда - курортников нет, давить вино "псоу" бессмысленно: куда его столько; писали, что истосковались по внукам, что, видимо, Бог отвернулся от этого благодатного края, и чем все кончится - непонятно...

– Ты бы брюки себе погладил, - сказала жена, когда он вошел в комнату, - вон пузыри на коленях, некрасиво.

– Ладно, и так сойдет, некогда, - махнул он рукой, натянул на желтую сорочку легкую зеленую куртку. Он любил ее за то, что в ней было много карманов.
– Я пошел, запри...

С детства мать пыталась отучить Киру читать во время еды... "Это плохо для пищеварения", - наставляла мать. Но привычка сохранилась, и сейчас, прихлебывая кофе и надкусывая бутерброд с сыром, она листала "Руководство по расследованию убийств". А расследовать их ей пришлось всего два. И вот нынче - третье, если, конечно, Гилевский убит, а не стал жертвой несчастного случая. Но все равно в лежавший рядом блокнот Паскалова делала записи, планируя то, что сегодня, возможно, предстоит во время повторного осмотра кабинета Гилевского, опросов людей из окружения покойного...

Поставив посуду в мойку, она немного подкрасила губы, тронула подушечкой с пудрой нос, а в четверть девятого вышла из дому.

4

В половине первого собрались у Щербы, он позвонил Войцеховскому в кабинет криминалистики:

– Адам Генрихович, все у меня. Можете зайти?

– Да, минут через десять, - ответил Войцеховский.

Когда он вошел и сел, все повернулись к нему.

– Ну что?
– спросил Щерба.

– Из заключения судебного медика следует: никаких прижизненных повреждений, внутренние органы в норме, сердце в норме, инсульта не было. Смерть наступила от черепно-мозговой травмы. Удар тяжелым предметом в затылочную часть. Предположение, что Гилевский при падении ударился головой о чугунную лапу вешалки, несостоятельно, все выступающе детали лапы округлые - я хорошо ее рассмотрел, - а характер раны позволяет говорить, что удар был нанесен предметом, поверхность которого имела грани... Возьмите, Кира Федоровна, можете подшить к делу, - протянул он Паскаловой листок с актом судебного медика.

– И, думаю, можно возбуждать уголовное дело по факту убийства. Да вот еще что: обнаруженные "пальцы" в кабинете Гилевского принадлежат одному человеку: Гилевскому.

– Как будем работать?
– спросил Джума.

– А ты уже знаешь, с кем "работать"?
– хмыкнул Войцеховский.
– Ты что больше всего любишь, Джума?
– спросил он.

– Случайность и совпадение. С ними так хорошо получается, как с любимой женщиной.

– Ну-ну, Бог в помощь, - усмехнулся Войцеховский.

– Кира Федоровна, я думаю вам надо еще раз хорошо осмотреть кабинет Гилевского, - сказал Щерба.
– Поговорите с замдиректора музея, с другими сотрудниками.

– Я кое-что себе наметила, - ответила Паскалова.

– Ищите орудие убийства, оно может быть самым неожиданным и в самом неожиданном месте, - сказал Войцеховский.
– Ты, Джума, ищи родственников, и вообще пройдись по своим связям, поковыряй старые дела о хищениях из музеев, картинных галерей. Там может быть наш "клиент" или "клиенты"...

Паскалова пришла в музей после перерыва. Дежурная вахтерша Настасья Фоминична сидела на своем месте. Кира представилась.

– Молоденькая, а уже следователь, - прореагировала вахтерша.

– Настасья Фоминична, в тот день накануне закрытия музея никто не пытался назойливо войти перед закрытием музея?

– Нет, без пятнадцати пять я уже билеты не продавала. Да и желающих не было. Нынче и в хороший день их не густо. Отвык народ от музеев... Ужас-то какой у нас, а?!

– А вы хорошо знали Гилевского?

– А как же, почитай четверть века я тут. Всех хорошо знаю, кто остался. Уволилось-то за эти годы много. Кто и на пенсию уже ушел, кто помер, царство им небесное.

– Гилевский что, действительно одинокий?

– Женат вроде и не был. Имелась троюродная сестра, дак померла годов пять назад.

– А что он был за человек?

– Одно слово - ученый. Строгий.

– С коллегами ладил?

– У него коллег не было. Он сам по себе. Придет, бывало, не к девяти, а к половине девятого. Я ради него тоже приходила на полчаса раньше. А домой уходил поздно, не спешил. Видать, работал много, да и что его дома ждало?

– Кто же обихаживал его? Старик ведь.

– Сам себя обихаживал. Он на вид старик, а так иному молодому нос утрет. Видела, как он зимой по гололеду ходит: не шаркаючи, а как юноша, ровненько, не боясь.

– В промежуток между концом вашего рабочего дня и приходом охранника никто не выходил из музея, кого бы вы не знали в лицо.

– Нет. Разве что корреспонденты вывалились. Четверо их было. Шумные.

– И вошло столько же?

– Наверное.

– Замдиректора у себя сейчас?

– А где ему быть? Видать, хлопочет, как похоронить с почетом покойного.

– Ну хорошо, спасибо вам, - Паскалова вышла из-за загородки и поднялась на последний этаж. Вошла в приемную. Напротив друг друга две двери - одна в кабинет директора музея, другая - к заму. В приемной никого не было. Постучалась, и не дожидаясь ответа, вошла.