Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

— Я считаю, что этого заслуживаю, — поджав губы, хмуро проговорил Саша.

— Может, и заслуживаешь, но это другой вопрос.

Я спрашиваю: сам-то ты хочешь, чтоб тебя отстранили?

Саша, отведя глаза, молчал.

— Или все-таки надеешься, что высокий ум началь­ства, учтя твое благородство и признание вины, разбе­рется в твоих психологических переживаниях и даст твоему рапорту определенный ход? — Он указал на корзину с мусором.

Саша по-прежнему молчал.

— Так на кой же пес ты мешаешь этому «высокому уму» разобраться? И вместо того, чтоб честно изложить суть дела, доказываешь на двух страницах вот этой ерундистики, — он похлопал ладонью по бумаге, — что тебя надо именно отстранить. Если ты сам так считаешь, почему я должен думать иначе? Вот поверю тебе и подпи­шу твой рапорт, чтоб впредь не лицемерил...

Он достал ручку, явно собираясь наложить резолю­цию.

— Товарищ подполковник! — невольно вырвалось у Саши, напряженно следящего за его действиями.

— Слушаю... — подняв голову, официальным тоном произнес Хлебников.

— Разрешите забрать рапорт...

— То есть? — холодно спросил подполковник. — Это что — игрушка, что ли? Это официальный документ...

— Товарищ подполковник! Честное слово, я действи­тельно считаю, что заслуживаю отстранения... Отстраняй­те! Но не по моей личной просьбе.

— Ага, дошло, значит, — уже мягче проговорил Хлебников. — Самая скверная, Саша привычка — швы­ряться рапортами и заявлениями. Как правило, это или, грубо говоря, шантаж, или признание своей несостоятель­ности. В обоих случаях можно подписывать не раздумы­вая.

Он еще раз внимательно поглядел на вконец сконфу­женного Сашу, усмехнулся:

— Но, поскольку в данном случае преобладает третья причина — недостаточно развитое еще чувство ответ­ственности, — Хлебников сунул бумагу в ящик стола и закончил мысль: — отложим на неопределенное время. Слушай, Саша, — вдруг уже другим тоном сказал он. — Это очень заманчиво — ходить в новичках. Но ты не находишь, что этому состоянию нельзя давать затягивать­ся? Инфантильность хороша в меру.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Ну а если так точно, объясни мне, пожалуйста, по- человечески, без «исходя из вышеизложенного», чем тебе не угодила Таня Чубарова?

— Вы опять смеетесь, Иван Николаевич! Она же все время обманывала меня, а я как идиот... Разве не ясно?

— Не ясно, — спокойно сказал Хлебников.

— Я же написал... Она мне говорила, что отец в командировке, а сама отлично знала, что он арестован. Да, да, товарищ подполковник, теперь я уверен в этом!

Он с отчаянием схватился за голову.

— А я-то морочил вам тогда голову!

— Не преувеличивай свои возможности, Саша. Голову ты мне не мог заморочить, поскольку именно я давал ей разрешение на передачи и на свидание с отцом.

— Что? — Саша изумленно уставился на Хлебнико­ва. — Вы знали!

— Ну, это по крайней мере странно... У них на квартире было два обыска. Да и вообще. Как же Таня могла не знать, ты сам подумай.

— Я... я как-то... не связал, — растерянно произнес Саша. — Что же вы тогда не сказали, Иван Николае­вич! — с горечью упрекнул он.

— Если Таня не считала возможным сказать сама, я тем более был не вправе, — спокойно ответил подпол­ковник.

— Но... она мне нравилась, Иван Николаевич! — почти выкрикнул Саша.

— Именно поэтому и не сказал.

— Я... не понимаю, товарищ подполковник.

— Саша, Саша, — мягко, но с укоризной сказал Хлебников. — Ведь это у тебя опять, в сущности, максима­лизм. Иной раз он мешает воспринимать жизнь... ну, реальную, что ли. Подумай сам: с чего бы девушка в начале знакомства с понравившимся ей парнем да еще из милиции стала рассказывать, что отец ее в тюрьме, что он жулик и спекулянт? Да она просто боялась.

— Чего? — резко спросил Саша.

— Остаться одной — вот чего! Что ты повернешься — и привет. А как узнала тебя, решила, что на тебя можно положиться, — кстати, кажется, ошиблась, — так все и сказала.

— Иван Николаевич! — тихо, даже с какой-то обидой произнес Саша. — Вы так уверенно говорите... Вы даже не представляете, как это для меня... важно!

— Ну, почему? — Хлебников улыбнулся. — Может, и представляю.

— Вы разговаривали с ней? — спросил Саша.

— Нет.

— С чего же вы тогда взяли?

— А писулька эта, гусь-лебедь? Ведь это самое важное для нас во всем вашем конфликте. Заметь: ей дал ее какой- то «доброжелатель», убеждал, что записка поможет ее отцу. А она передала тебе. Сам же приводишь ее слова: «Делайте с ней, что хотите: передайте хоть отцу, хоть своему начальству...» Ты вообще-то представляешь, чего это ей стоило?

— Иван Николаевич! — Саша метнулся к двери, но вовремя спохватился, обернулся. — Кажется, я в самом деле безнадежный идиот!

Он с отчаянием махнул рукой.

— Хватит, Саша, казниться. Еще успеешь. Давай-ка над этой записочкой поколдуем. Что она говорила про этого «доброжелателя»?

— Говорит, пришел, назвался старым другом отца. Вместе-де воевали. Показал фронтовой снимок — вдвоем они там, в военной форме, на фоне каких-то сосен. Говорит, отец не так уж виноват, запутывают-де его в милиции. Спросил: нет ли у вас возможности передать ему записочку, чтоб не через руки милиции, а прямо. Поклялся, что она поможет ему. Вот, собственно, и все.

— Внешность, особенности какие-нибудь...

— Высокий, говорит, худощавый, с приятным, интелли­гентным лицом... И говорит культурно, грамотно. Да ведь я почти не верил ей, Иван Николаевич, и не особенно даже запоминал... У меня только одно в голове стучало — обманулся... Эх!

— Ну, довольно, довольно самобичевания. Излише­ства и тут вредны...

— Да, вот еще что. Смутила ее такая вещь. У отца много фронтовых карточек. И рассказывать он о друзьях военных лет любил. А карточки этого друга не было, это Таня точно знает...

— А она у тебя, кажется, сообразительная, — заметил Хлебников.

— У меня! — с горечью вздохнул Саша. — Да она теперь меня видеть не захочет!

— А видеть ее нам надо. Давай-ка, Саша, иди вечерком, мирись и заодно пригласи на завтра сюда. Может, проясним с ее помощью этого «фронтового друга». Ох, боюсь, не монтажик ли он ей подсунул. В качестве верительной грамоты. А?

— Не знаю, Иван Николаевич. Ничего Таня не заметила.

— Ну, ладно. А что же может означать сама писулька? — Прочел вслух коротенькую записочку: — «Мишенька, родной, привет тебе партизанский! Верю в твою невиновность и буду за эту веру сражаться. Ты же, знаю, как симоновский Ленька из поэмы «Сын артиллери­ста», характером могуч и непобедим. И еще, родной мой, помни — яблоньку можно не жалеть, шут с ней. Я с тобою согласен. А яблочко? Целую тебя. Петя Егоров».