Без права на поражение (сборник)

времени, пока он проникнет в тайну преступления, скрытого годами, и найдет убийцу?

А почему обязательно найдет?..

Смотрел он фильм «Девять дней одного года». И понял, что следователи — как физики.

Сто раз ошибся, а не считай, что скатился вниз: думай поднялся выше, потому что по-старому

дальше не пойдешь, придумывать что-то новое требуется. Так и у следователя: десять тропок по

ложному следу пробежал за преступником, а на одиннадцатой все равно догнать должен. Потому

что нельзя, невозможно допустить, чтобы преступник ушел от возмездия.

«Найдем, все равно найдем!» — пригрозил неизвестному преступнику Дмитрий

Николаевич.

И подосадовал: хоть бы одно преступление попалось без многочисленных проверок, без

бесконечной черновой работы. Как у Шерлока Холмса: посидел в кресле, подумал, почитал

газетки разные с объявлениями, понюхал платок наодеколоненный и — раскрыл! Так нет ведь!

Обязательно требуется нервы измотать! Взять хоть бы наше дело... Ясно, что Сырба Мельника

не убивал. Но убит-то ведь Мельник, черт бы его побрал! С двадцать пятого года рождения, как

обозначено в документе. Оказывается, «не хромал». А который хромал? Отец? Где он? Ерунда

получается, честное слово, с этой молдавской родней... Ведь подумать только: восемь лет назад

уехали в Молдавию, а которого-то из них, да еще в такой неполноценности, можно сказать,

находят вон где! В Верхнепышминском районе Свердловской области! И ведь куда забрался-то:

на торфяник, на который добрый человек и с... не пойдет.

Кто кого убил, вообще?..

И упрямо твердил про себя: «Все равно найду! И скажу завтра всем, что найду! Пускай

меня даже обзовут хвастуном или еще хуже!..»

И пошел на кухню, где стояли остатки этой... самой...

15

Утром в кабинете Моисеенко Дмитрий Николаевич увидел старого знакомого.

— С приехалом, Василий Тихонович! Рад видеть. Забеспокоились?

Старший уполномоченный уголовного розыска области Василий Тихонович Саломахин

поднялся навстречу, крепко подержал суетинскую руку и улыбнулся сдержанно.

— Вот, приехал,— сказал только.

— Что там про нас думают?

Дмитрий Николаевич сделал жест, который означает «верхи». В ответ Саломахин

шевельнул плечами:

— Ждут.

— Хы!..— вырвалось у Анатолия Моисеенко.— Мне бы такую заботу...

Василий Тихонович взглянул на него, но ничего не сказал. Не успел сказать.

В кабинет шумно ввалился Румянцев, как всегда потный даже при прохладной погоде, и,

конечно, возбужденный. Не ведая о субординации, начал с порога:

— Здравствуй, Дмитрий Николаевич! Разыскал вас, слава богу! Значит, шабашим с

Печеркиным-то? Вот остальные документы...

Схватился за пухлую полевую сумку времен войны, которую носил через плечо, и только

тут увидел, что Суетин стеснен присутствием приезжего человека.

Саломахин внимательно наблюдал за Румянцевым и, когда тот заметил это, проговорил:

— Пожалуйста, пожалуйста...

— Василий Тихонович,— извинительно объяснил Суетин,— тут у нас еще старые болячки.

Хулиганство. Берут вот на поруки...

— Отдаете?

— А что делать? Люди свои. Скандал-то почти семейный...

Саломахин промолчал. И Суетин поторопил Румянцева:

— Выкладывай поскорее свои бумаги. Раз решили, так решили. Извини, разговаривать

некогда... Но Печеркину передай: если когда-нибудь дойдет до встречи с нами, пусть пеняет на

себя.

И вздохнул облегченно, когда похудевшая румянцевская сумка скрылась за дверью.

В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Саломахин:

— Ну так что?..

Через минуту разговор троих уже вошел в привычную деловую колею. Василий Тихонович

с первого дня был в курсе всех дел и в информации не нуждался. Он отличался какой-то особой

невозмутимостью и спокойствием. Бывают такие характеры, как река: на дне, может, камни или

ямы, а сверху ровно. Таков и Саломахин, всегда занятый какой-то мыслью и всегда

немногословный.

— Хорошо, что с драками и зерном этим покончили. Мешаться не будут,— коротко

отозвался он о прежних версиях.

— Да, мешки уехали, остался один сапог,— с мрачной образностью констатировал

Моисеенко.

— Сапог...— Суетин прошелся по кабинету.

— А я, грешник,—признался Саломахин,— последнее время думаю о том, что сапоги-то

уж очень здорово отличаются друг от друга. Тот, который остался при Мельнике, больно уж

стар...

— Ясное дело: найденный Золотовым лучше сохранился,— отозвался Моисеенко.

— И все-таки именно по нему видно, насколько стар другой, прямо-таки очень стар...—

думал вслух Саломахин.— Кстати, чем доказывают медики хромоту убитого?

— Наросты хрящевые на коленной чашечке. Их и на снимках видно, ошибки нет.

— Да, да, они, как и сухожилия, сохраняются дольше. Но вот двадцать пятый год рождения

в документе... Несовместимость какая-то...— все думал вслух Саломахин.— Экспертиза!

. — Живые люди без всяких экспертиз объяснили, что хромал отец,— напомнил

Моисеенко о шадринском сообщении.

Василий Тихонович ничего не сказал, Неловко замолкли и Суетин с Моисеенко.

Оба они хорошо знали Саломахина, за которым в областном управлении давно укрепилось

мнение как о невезучем. Впрочем, «невезучесть» Саломахина была своеобразная: как только

где-то обнаруживался давний труп, безнадежно утративший человеческое обличье, так его

обязательно поручали Саломахину. Вероятно, многие сочли бы это за насмешку, если бы не

безропотность самого Саломахина: он каждый раз молча принимал поручения и каждый раз,

будто в отместку за начальственную настырность, устанавливал личность погибшего, а коли