Без права на выбор

— Ты, Козин, Елена и Эндрю, — ответил Джек. — Андрей и Джерри будут неподалеку. Мы с Настей — вот здесь. Поль и Карим — на разведку. Вопросы есть?

Вопросов не было, и мы разбрелись готовиться к завтрашнему дню. Охранники у Джека вроде стаи гончих, скрещенных с волкодавами. И дичь загнать, и от волков отбиться. Ату, парни! Ату!!!

Это будет завтра. А сейчас все отдыхают после ужина. Едим мы два раза в день. Легкий завтрак и плотный ужин. На обед никто не приходит. Что-то жуют на ходу, забивая полуденный голод. Наши дамы, а именно Настя и Елена, долго подшучивали над вредной привычкой есть после шести часов. Скажу честно — опасность лишнего веса им не грозит. Калории они сжигают быстрее, чем успевают их поглощать. Мне кажется, они даже слегка похудели.

Напротив меня, удобно устроившись на брезентовом стуле, сидит Джек. Под стулом разлегся Рино. Рысенок лежит на спине и пытается оторвать кусок рубашки Чамберса. Иногда ему удается уцепиться когтями за материал, и тогда Джек бережно забирает у него «трофей» и грозно сопит. Рино улепетывает к Кариму, провожаемый довольным смехом, а Чамберс опять зависает над своим дневником. Будто над Библией. Что и говорить, его экспедиционный, десятый по счету, дневник — это отдельная история. Несмотря на то что все собранные образцы тщательно фотографировались, он по старинке множество вещей зарисовывал. Надо отдать ему должное, делал это здорово! Иногда, задумавшись или просто отдыхая, он изображал отдельные эпизоды из нашей кочевой жизни. Эскизы, наброски, характеры и судьбы. Был у него талант — несколькими легкими штрихами поймать настроение, характер персонажа. И вот среди этих страниц, исписанных мелким трудночитаемым почерком, можно было увидеть Настю, Карима с подросшим Рино и даже нашего невозмутимого Джерри.

Все дневники Чамберса лежат в железном ящике, который заменяет сейф. Он приварен к полу жилого фургона. Под левой нижней койкой. Мало кто знает, что на самом деле этот дневник не десятый по счету, а одиннадцатый. Первый, с истрепанной кожаной обложкой, никто, кроме меня, не видел. Внутрь я не заглядывал, но знаю, что среди затертых до прозрачности страниц лежит пачка фотографий. Джек их никогда и никому не показывает. Иногда он подолгу перебирает эти пожелтевшие карточки, стараясь не выдать своих эмоций. Получается плохо. Это последнее, что у него осталось от прошлой жизни. Пачка фотографий и еще настольная лампа с бордовым матерчатым абажуром.

— …А вот почему так, я не знаю. — Это голос Джерри Стаута. Он крутит в руках большую раковину, подобранную на берегу моря. Рядом с ним сидит Билл, с кружкой чая и бутербродом. У нашего малыша Тернера отменный аппетит. Уже полчаса они спорят, почему в Новом мире все раковины закручены в другую сторону. В Старом мире «левые» раковины встречаются редко. У них возникают какие-то дикие киральные идеи, в которые они и сами не верят. Но тем не менее регулярно устраивают споры по этому поводу. В такие моменты они даже про свою обоюдную неприязнь забывают.

Елена что-то записывает в журнал и тихо переговаривается с Настей. Рядом с ними сидит Никоненко, расписывая красоты Сибири и Кавказа. Иногда они вспоминают фразы из старых фильмов и смеются. Даже Карим, который пересмотрел все кассеты из Настиной коллекции, и тот понимающе усмехается.

А на следующее утро я глупо подставился. Как зеленый новобранец или прыщавый юнец, которому вчера выдали форму и он возомнил себя героем. Тьфу! Как последний шлабор! Такими вещами не принято гордиться и рассказывать приятелям за кружкой пива. Потому что дурак.

В тот день мы с Каримом ушли вверх по течению реки. Проехали около тридцати двух километров. Наметили несколько удобных мест для временной стоянки и нашли место, куда приходит на водопой местное зверье. Глинистый берег был истоптан и покрыт следами копыт. Чуть дальше обнаружили несколько скелетов. Судя по всему — местные антилопы. Водопой — он всех привлекает. И травоядных, и хищников. Так или иначе, но место нам не понравилось. Берег был местами заболочен, и амбре стояло такое, что мы поспешили оттуда убраться. Чуть дальше берег стал тверже, и под колесами захрустел песок, перемешанный с кремниевой галькой. Деревья подступали к самой воде, переплетаясь с тростником, растущим у берега.

Мы остановились у небольшой заводи. Спокойное место, зверья не видно. Даже местный рогатый скот, уже порядком нам надоевший, куда-то подевался. Карим окинул взглядом окрестности и спустился к реке. Внимание привлекли несколько камней, выступающих из воды почти на середине реки. В некоторых местах поверхность шла рябью, что указывало на маленькую глубину. Неужели брод нашли? Надо доставать из багажника лодку и проверять. Лезть в эту мутную воду желания не возникало. Кто знает, что здесь плавает…

Связался с лагерем, повесил микрофон на место и выбрался из джипа. Тьфу, жара проклятая… Вытер платком лицо и поправив автомат, висящий на плече, сделал несколько шагов. Слева от меня — густые заросли кустарника, очень похожего на самшит. Эти двухметровые кусты превращаются в непроходимую чащу. Жилье для местных пернатых и мелких грызунов. По крайней мере, я так думал. До последнего момента.

Я ее не смог заметить. Да и не успел бы. Будто тень мелькнула. Бесшумно, как призрак. Даже под широкими лапами ничего не хрустнуло… Сильный удар в плечо сбивает меня с ног. И повернуться не успел… Отлетел в сторону, ударившись затылком в дверь джипа. Помню только нож, который как-то очутился в левой руке, и теплую кровь, брызнувшую в лицо. Крик Карима, выстрелы. Я еще бью эту тварь ножом, не разбирая куда и как. Такое чувство, что она рвет меня на куски, но дерусь. Вжимаю голову в плечи. Еще выстрел! Опять крик. Кто-то рычит. Это мой голос. Я рычу на эту тварь, вцепившуюся мне в руку. Еще один удар — и все… Темнота.

Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Будто знает, что вместе с ним в тело вливается боль.

— Что это? — успел спросить я, и сознание опять потухло. Как перегоревшая лампочка.

Мы куда-то ехали. Я видел пятна пота на куртке Шайя, сидевшего за рулем, и пыльные разводы на лобовом стекле. По нему громко хлестали ветки. Джип иногда подбрасывало на очередном ухабе, и Карим срывался затяжным певучим матом, перемешивая арабский, французский и русский языки.

— Не рви нервы, — он повернул голову и прошипел сквозь зубы: — Лучше ругайся! Не молчи!

— Все нормально, — процедил я. Сознание иногда подводило, и я опять проваливался в темноту. Она затягивала в мутный, искаженный водоворот, исчерканный редкими проблесками реальности. Будто молнии вспыхивают в мозгу, причиняя сильную боль. Серая взвесь мелькала, как черно-белое изображение в испорченном телевизоре.

— Нормально — это когда рядом госпиталь и медсестры в белых халатах! А сейчас — просто разговаривай! Радуйся, что эта тварь промахнулась и не задела артерию. Тут бы и сам Господь Бог не помог.

— Что это было?

— А я откуда знаю? Я таких здесь не видел! Не переживай: главное — что руки и ноги на месте! Все остальное лечится.

— Н-н-нормально…

— Сейчас приедем, привяжем тебя к койке и заштопаем! Помнишь, как наш док говорил? Хорошо зафиксированный пациент в наркозе не нуждается!

— Он это говорил про л-л-ласки и ж-ж-женщин.

— Один хрен! Главное — привязать правильно… Только не молчи!

— Все хорошо… норм…

— Не смей молчать! Нардин, зараза! Только попробуй умереть, сержант! На том свете найду и прибью! Даже думать не смей! Говори!