Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

За дверью с матовым стеклом бубнят голоса. Я натягиваю на голову простыню. Скрипят несмазанные петли.

– А это что еще за покойник?
– как поздний Леонид Ильич, гугниво, в нос, спрашивает мой вечно простуженный комбат майор Лягунов.

– Это рядовой М., - поясняет начмед Копец.
– Как это ни странно, целый и невредимый. Спит после капельницы.

– То есть как?! Ты же сам вчера говорил, что его неудачно оперировали в Лейпциге!..

– Вчера говорил, а сегодня он вернулся...

– Каким образом?

– Уникальный случай, - задумчиво говорит подполковник Копец.
– Полбачка перловки в полости. Коматозное состояние. Сложнейшая трехчасовая операция...

– И вернулся, и уже успел на дерево залезть?

Копец молчит.

– У него еще и борода отросла, - вздыхает лейтенант Скворешкин.
– Седая, как у старика.

– Когда, пока он с березы летел? Гы! Гы!
– шутит товарищ майор. Смех у него лошажий, и морда, как у мерина.
– Сундуков знает? Когда узнает в сортире на плафоне повесится! Гы-гы-гы-гы!.. Ну ладно, где тут наш пострадавший? Это ведь надо же - послезавтра свадьба, а он весь переломанный!..

– Сюда, товарищ майор, в соседнюю палату.

Они выключают верхний свет и удаляются. Весь мокрый я сдергиваю с себя простыню. Нет, духотища тут совершенно невозможная. Не помогает даже открытое Бесмилляевым окошко. И эта постоянная, мелкая - аж зубы чешутся и звенит в стакане чайная ложечка - дрожь. Я допиваю остатки компота и, глядя в потолок, думаю, думаю. "Спокойно, Витюша, еще спокойней!.. В конце концов не ты ли где ни попадя твердил, что Армия - лучшее время твоей тюхинской жизни?
– думаю я, судя по всему самый что ни на есть натуральный рядовой М.
– Кто, напившись, орал: "Хочу назад, в доблестные Вооруженные Силы, к старшине Сундукову!", кто пел в стихах караулы, гауптвахты и марш-броски?!.. Слово материально, как любит констатировать ваша знающая, что она говорит, супруга, минхерц. Помните, как вы однажды в сердцах бросили, глядючи на питерский Дом писателей: "Сгорит, синим огнем сгорит эта Воронья слободка!". И ведь, елки зеленые, сбылось!.. Вот и эти голоса за стеной - это вовсе не сон, это - Сбывшееся, и что характерно никакой тебе мистики, голый материализм: гогочет Лягунов, бренчит ложечка в стакане, мучительно хочется верить в Идеалы, как тогда, в 63-ем, беззаветно любить нашу первую в мире социалистическую Родину, быть готовым не задумываясь отдать свою молодую солдатскую жизнь за ее бузусловное счастье и процветание!.. Никогда больше, Тюхин, у тебя не было столько товарищей сразу. И каких!
– Отец Долматий, Боб, Кочерга, Митька Пойманов, Вовка Соболев, Дед, Колюня Пушкарев, он же Артиллерист - Господи, да разве их всех перечислишь - целая батарея, да что там батарея! бригада, Армия, страна!.. Спокойно, спокойно, Витюша, нервишки нам еще пригодятся. Как это там в аутотренинге: руки-ноги тяжелые, как парализованные, лоб, как у покойника, холодный!.. Спокойно, еще спокойнее!.. Я все еще жив... Я почти что молод... Все еще впереди... Впереди...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...И эта беспрестанная, как на корабле, вибрация, мелкая трясца, похмельный тремор, от которого зудит лоб и снятся потные, противоестественные связи, какие-то голые Козявкины, Стратоскверны Бенедиктовны...

"Парниковый эффект абсурда"... А это еще откуда? Чье? Камю?.. Попов?.. Иванов-Петров-Сидоров?.. В. Тюхин-Эмский?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Трижды с песней вокруг плаца прошли мои корешки, отпела труба, погас свет. И вот уже во тьме трещит под окном сирень, слышится женский нетерпеливый шепот:

– Ты здесь? Ты не спишь?

О, мыслимо ли заснуть в эту душную, в эту шекспировскую ночь ошибок! От волнения немеет язык. Сердце, мое бедное пожилое сердце бухает, как солдат по лестнице!..

– Так я лезу, или нет?

Господи, ну почему они все лезут и лезут? Чего такого находят они во мне, окаянном?..

– О-о!..

Закинув сумочку, она, сопя, подтягивается на руках, жимом, как на турник, взбирается на подоконник - смутная, пахнущая незнакомыми перфумами, потом. Она садится на краешек моей койки, гладит мою руку, осторожно ложится рядом со мной:

– Бедненький, весь забинтованный!.. Молчи, молчи, тебе нельзя волноваться... Тебе хорошо?.. А так?

И она еще спрашивает, она еще спра...

– Крепче! Еще крепче, котик! Изо всех - изо всех сил!..

Ну и как же тут отказать, обмануть ожидания?!

– Ах, я сама! Сама!.. Ах!.. Ух!..

И вот она - радость, нечаянная радость самого близкого тебе в это мгновение человека:

– Ой, ми-илый! Ой, да ты ли это?!

– Я!.. я!.. я!.. я!..

А потом мы с ней заснули, а едва проснувшись, снова принялись за это безобразие. И гостья моя, забывшись, ухала, как совушка, вскрикивала, хохотала, теребила меня за бороду: "Ах ты конспиратор ты этакий!", поила грузинским коньяком.

– Ах, ведь я же говорила, говорила: никакая это у тебя не импотенция! Ми-илый!.. Желанный!..

Допустим. Только зачем же, медам, кровати ломать?..

Она ушла чуть ли не за минуту до подъема, когда вышедший на плац Шутиков уже успел прокашляться, и громко, извиняюсь, пукнув, облизал зубы, готовый вскинуть свою безукоснительную трубу. "Сейчас, сейчас запоют они - фанфары моего мужеского торжества!" - подумал я, пошатываясь от усталости, маша рукой во тьму, в шуршание и хруст кустарника. Но вместо торжественного туша резко вдруг взвизгнула наотмашь распахнутая дверь за спиной. Я обернулся и вздрогнул: в проеме весь белый от лубков и ненависти, с трепещущей свечкой в руке, стоял на костылях Гипсовый гость...

– Я слышал все! Все-оо!..
– простонал поврежденный мной товарищ замполит.

– А как она по койкам скакала, слышали?
– все еще улыбаясь по инерции, поинтересовался я.
– Вот ведь оторва, а, товарищ старший лейтенант? Не баба, а прямо - зверь!

– Ото-орва?! Зверь?!
– чуть не задохнулся товарищ Бдеев.
– В то время, когда вся наша часть, во главе... Когда... когда по готовности N 1 вся, как один, наша Батарея Управления Страной...
– он совсем запутался и, чуть не выронив свечку, заорал:

– Мерзавец!.. О нет, нет - даже не трибунал!.. Этой... Этой ночью вы, рядовой М., вы... вы обесчестили мою невесту Виолетту!..

Товарищ старший лейтенант Бдеев говорил еще долго и горячо, но лишь два ключевых слова - "сатисфакция" и "секунданты" - лишь два этих страшных слова запечатлелись в помутившемся моем сознании, запали в душу.

– Дуэль?!
– не поверил я.
– Вы шутите?..

Он не шутил. Я уронил голову на грудь:

– К вашим услугам, господин поручик, - сказал я.
– Выбор оружия за вами...

От рядового М.
– сочинителю В. Тюхину-Эмскому

Письмо первое.

Цитата... хотел написать "дня", но поскольку дня, как такового, так и не наступило - цитата ситуации:

" - Так за что же-с, за что, - говорю, - меня в военную службу?
– А разве военная служба - это наказание? Военная служба это презерватив." Н. С. Лесков "Смех и горе"

Здорово, отщепенец!

Хочешь верь, хочешь не верь, но это вот посланьице я строчу, сидючи в "коломбине". Ежели у тебя, маразматика, окончательно отшибло память, напоминаю: так именовалась наша с тобой родимая радиостанция. Я опять, слышишь, Тюхин, опять приказом командира батареи назначен на боевое дежурство, и снова как тютя сижу в наушниках, вслушиваясь в шорохи и посвистывания пугающе пустого эфира, из чего, Тюхин, со всей непреложностью следует, что Небываемое в очередной раз сбылось: на старости лет я вторично загремел в ряды доблестных Вооруженных Сил того самого Советского Союза, к роковому развалу которого и ты, демократ сраный, приложил свои оголтелые усилия.