Без всяких полномочий

Я вошел в обшарпанный подъезд. Лифт не работал. Пришлось подниматься на седьмой этаж пешком.

Нина была в красном свитере и черных брюках.

— Впервые вижу, чтобы мастера приходили к клиентам с цветами, — улыбнулась она.

Я знал, что одни женщины восторгаются, если ты им преподносишь даже веник, другие досадуют по поводу дороговизны и потраченных денег. Мне по душе первые, и я надеялся, что Нина выразит восторг при виде гвоздик. Она этого не сделала, но не стала и сожалеть о моих расходах. В который раз я ловил себя на том, что в воображении нелепо делю мир на полюсы.

— Это сейчас выглядит необычно, — сказал я. — В будущем только так и будет.

— Вы, оказывается, человек светлого завтра, — с иронией произнесла она, ставя цветы в вазу.

— Возможно, у меня есть задатки для этого, — ответил я.

— Как же, как же! — Нина вынесла вазу в кухню.

Я оглядел комнату. Красные кресла, диван-кровать, шкаф, полки с книгами, радиолой и множеством деревянных, фарфоровых и бронзовых лошадок. Станок стоял вдоль балконного окна, скособоченный, с торчащими гвоздями. Я видел такое сооружение впервые.

Нина вернулась, поставила наполненную водой вазу с гвоздиками на полку. Слишком много красного, подумал я.

— Молоток умеете держать в руках? — спросила Нина.

— Думаю, молоток не понадобится. Гвозди держать не будут. Нужны шурупы.

— Шурупы? У меня нет шурупов.

— Придется отложить ремонт. Завтра принесу шурупы, и тогда можно…

— Сейчас принесу. — Нина ринулась к двери.

Я посмотрел ей вслед. Для наездницы она была слишком высока, но, должно быть, очень эффектна на лошади. Я закурил.

Нина принесла тяжелый ящик.

— Уже перекур? — спросила она.

— Мастер в общем-то прав. Станок надо менять.

— Вот тебе и раз! Умеете вы что-то делать или морочили мне голову? — сказала Нина. — Я потеряла два дня!

— Два дня — это всего сорок восемь часов, из которых шестнадцать мы спим, — сказал я.

Она не ответила, только взглянула на меня так, что я почувствовал себя идиотом и пошляком. Она уже готова была схватить ящик и унести его, но вдруг ее глаза потеплели и она мягко сказала:

— Вы же хотели помочь.

Я погасил сигарету, снял пиджак и долго возился со станком. Когда последний шуруп был завернут, я позвал Нину.

— Хозяйка, принимайте работу.

— Прекрасно! Идите мыть руки.

В ванной было чисто и уютно. На полке под зеркалом стояли разноцветные пластмассовые и стеклянные флаконы. Свежие махровые полотенца соблазнительно свисали с вешалки. Я часто мысленно принимал ванну, надевал халат, топал в шлепанцах в комнату, заваливался в кресло, «она» приносила кофе, и мы пили его и радовались друг другу. Я четко представлял себе и ванну, и комнату, и вещи в квартире, но «она» была просто «она», и, как я ни силился представить ее, у меня ничего не получалось.

Я понимал, что еще долго придется принимать ванну мысленно, и тщательно помыл руки.

Когда я вернулся в комнату, Нина ставила на столик бутылку водки.

— Как мастеровому? — спросил я.

— Не могу же я заплатить вам!

— Какая жалость! Заплатили бы — и привет! — Я надел пиджак и пошел к выходу. — Всего наилучшего. — Еще немного, и я бы навсегда закрыл за собой дверь в эту квартиру.

— Куда же вы? — смущенно сказала Нина.

Я остановился. Ее смущение как рукой сняло. Она снова надела маску.

— Я же должна как-то отблагодарить вас.

Нет, не так просто преодолеть барьер между нами, подумал я. Впрочем, я сам задал тон нашим отношениям.

— Конечно, должны. — Скинув пиджак, я бросил его на диван и сел в кресло.

— Вежливый человек сказал бы: «Ну что вы, не беспокойтесь, пожалуйста!»

— И все равно принял бы благодарность.

Нина засмеялась.

— Хотите кофе?

— Это и будет вашей благодарностью?

— Могу вас покормить.

— Для обеда еще рановато.

— Никак вы собрались пообедать у меня?

— Не только пообедать, но и поужинать.

— Как же, как же! Не рассчитывайте ни на обед, ни тем более на ужин. — Нина направилась в кухню.

Я курил и ждал. Из кухни доносился запах кофе. Мне было удивительно хорошо.

Потом мы пили кофе и обменивались полуколкостями.

— Все. Я должна заниматься, — взглянув на часы, сказала она.

— Чем?

— Ногой.

— Вы же говорили, что не намерены больше влезать на свою лошадь.

— Вы полагаете, что только наездницы не должны хромать?

— Нет, конечно. Можно еще кофе?

Нина налила мне.

— А себе?

— Мне больше нельзя.

— Вы живете одна? — спросил я, хотя и так было ясно, что она живет одна.

— Угол не сдается! — ответила Нина.

— Мне не нужен угол. Я снимаю комнату и хозяйку вижу, лишь когда плачу деньги.

— Хорошо, мы с вами больше не увидимся.

— Разве вы хотели стать моей хозяйкой?

— Никем я не хочу стать! Допивайте кофе и идите. Мне надо заниматься. Неужели у вас нет никаких дел? Ну пойдите подышите воздухом. Хоть польза какая-то будет.

— Терпеть не могу прогулок.

— Ну прошу вас!

Я встал и надел пиджак.

Нина тоже встала.

— Не сердитесь на меня, — сказала она. — Ладно?

Я взял ее за руку.

— Мы увидимся еще?

— Разве теперь от вас отделаешься? — сказала она.

Главного инженера в кабинете не оказалось. Я заглянул к директору. Ахвледиани подписывал документы. Он поднял на меня глаза и спокойно, словно ждал моего визита, сказал:

— Вашакидзе в швейном цехе.

— Хотелось бы поговорить с вами.

— Со всеми вопросами обращайтесь к главному инженеру. — Ахвледиани продолжал подписывать документы.

С тех пор как я познакомился с Ахвледиани, я невольно сравнивал его с директором в моей пьесе. Они были ровесниками. «Мой» директор тоже молчал. Молчание — бич нашего времени. Оно сродни равнодушию. Но «мой» директор заговорил, ломая устоявшиеся привычки, ломая себя. Правда, он не был окружен, как Ахвледиани, преступниками, но равнодушие порой хуже преступления.