Бежала по полю девчонка

Меня при этом происшествии не было. Я болела и сидела дома. О приключении с Надей мне рассказала с оханьем и вскриками моя бабка. И в данном случае, пережив сама своё утопление, я не завидовала Наде.

Надю Сабурову – только теперь она носит другую фамилию – я встретила в 2004 году, когда гостила в Челябинске в семье моего покойного брата Евгения, и мой племянник, по моей просьбе, свозил меня и свою маму Риту на машине глянуть на наш карасинский дом. Нынешняя хозяйка дома Антонина Арсеньевна предложила сходить к Костиненковым – они– де приехали тоже из Челябинска.

– Да Надя-то тебя, Люся, должна знать, – прибавила она.

Не зная, о какой именно Наде идёт речь, мы отправились с визитом в указанный дом. Навстречу вышла дородная и красивая дама. Я представилась ей. Она ахнула и бросилась меня целовать, обнимать.

– Люся! Да неужели не вспомнишь меня, утопленницу-то?– восклицала она.

Я, конечно, всё вспомнила. И как мы отгоняли её из своей играющей компании, потому что она нам мешала. А она рассказала, что Надя Панкова живёт в Челябинске, абсолютно ослепшая, но как-то ухитряется обслуживать себя сама, хотя домашние ей во всём стараются помочь. И Нина Боронина жива, болеет, давление высокое, живёт где-то в Омске. Я же со своей стороны рассказала этой даме о моей подружке Зое Конюховой, которая вырастила двух «музыкальных» дочерей (обе окончили музыкальное училище), все живут теперь в Миассе, у Зои четверо внуков, и муж Юрий очень хороший – всё нормально.

Мои старшие братья

Старшие-то старшие, но меня по возрасту отделяло – от Женьки всего один год четыре месяца, от Герки – два года восемь месяцев. И тем не менее они старшие. Ко мне относились несколько покровительственно, но не так, как взрослые, а чувствуя своё превосходство по отношению ко мне в силу своей принадлежности к другому полу. По их мнению, я глупая девчонка. Они – мальчишки. У них был другой круг интересов, свои игры, свои друзья.

Впрочем, в самом раннем возрасте мы не очень-то различали друг друга даже в половом отношении. Бабушка водила нас в баню скопом всех троих – ей так было удобнее. Пока моет одного, двое дожидаются своей очереди, сидя на порожке (не так жарко внизу у двери в предбанник). Все трое банную жару еле терпели. Да и вообще не любили сам процесс мытья. То едкое мыло в глаза попадёт, то бабушка не рассчитает и слишком крепко шваркнет по нежной коже мочалкой (мы называли мочалку вехоткой). А уж париться с веником – это и вовсе не для нас. Ну совсем непонятно было, для чего взрослые добровольно истязают себя распаренным берёзовым веником, нещадно нахлёстывая им по всем частям своего тела?

Перемыв всех троих, бабка одевала нас и выпроваживала из бани. И тут наступал час её удовольствия. Она, плескала на печку-каменку воды – это называлось «поддать пару» – залезала на поло'к и вволю хлестала себя веником.

Мылись мы в бане у Карташовых, потому как своей бани у нас не было. Карташовы жили через дорогу напротив. Вымывшись сами, они давали нам условный знак: задёргивали белые занавески в среднем окне. Это означало: «Идите мыться».

После бани я чувствовала себя куда как лучше, чем во время мытья. Всё тельце дышало чистотой и наслаждалось приятным теплом изнутри и одновременно прохладой снаружи. Кожа становилась шёлковой и гладкой, только на ладошках и подошвах кожа почему-то сморщивалась, что всегда удивляло меня. Хорошо после бани! Но однажды чуть не случилась беда. Наша семья мылась в первую смену и, бабушка, торопясь поскорее вытопить баню и не задерживать потом соседей, видимо, закрыла трубу раньше времени. Сама-то она ничего – залезла на полок и не чувствовала никакого угара. По законам физики угарный газ тяжелее воздуха и скапливается внизу, у пола. И мы, трое, сидя на порожке, вероятно, надышались им и угорели.

Вымытый Герка отправился домой первым и не дошёл, потерял сознание и упал в придорожную канаву. Его заметила проходящая мимо тётка. Она схватила его в охапку, принесла к нам домой. Вместе с мамой привели Герку в чувство, и мама побежала в баню. Ругаясь на бабку – недоглядела! – быстро одела Женьку. Меня, голую, просто запахнула в своё пальто и затащила к Карташовым, а Женьку доставила домой.

Меня вырвало, в голове стоял сильнейший звон. Тётя Маня Карташова уложила меня на овчинном полушубке, прикрытом тканью, прямо на полу в кухне. Видимо, какое-то время я тоже была в отключке. Очнулась – звон в ушах по-прежнему остался, но был тихим и словно издалека. В ноздрях и в ушах у меня были чесночные дольки. Это был такой народный способ: чеснок, мол, вытягивает угар. Жгучие дольки из носа я тут же выкинула, расчихалась. Тётя Маня не велела трогать чеснок в ушах, поднесла мне выпить стакан тёплого молока.

В общем, всё обошлось. Мы все трое пришли в себя.

Прошло немного времени, и вдруг братцы запротестовали: не хотим мыться с Люськой, ребята над нами смеются! Потом дали отставку и бабке. Бабка ругалась и ворчала, но они упрямились. Сами будем мыться! Приходили из бани не домытые, с золой в волосах, но стояли насмерть. Я не понимала причины их очередного «зловредства». А они просто почувствовали свой мужской пол. Это чувство пола гораздо позднее пришло и ко мне, и я помню, стала ужасно стыдливой. Но, может, просто упрямилась. Это за мной тоже водилось.

Братья стали ходить даже в уборную вдвоём. Не подумайте что-нибудь нехорошее. Пока один сидел на корточках над дыркой и делал свои дела, другой караулил у дверей, чтобы кто-нибудь не вошёл. А меня прямо-таки несло следом за ними – посмотреть. Женька, заслышав мой топот, по обыкновению высовывал через приоткрытую дверь кулак.

У мальчишек были свои игры. Они сами себе выстругивали из куска дерева наганы, мастерили «самострелы» и «пики» к ним. Играли в войну. И вот помню ещё повальное увлечение всех деревенских мальчишек – игру в «жёстку». Вы не знаете, что это такое? Рассказываю. Это – кусочек меха, прикреплённый к небольшому плоскому кругляшу диаметром пять сантиметров. Кругляш, точно не помню, вытачивался из тонкой металлической пластинки или отливался из олова. Он должен быть достаточно тяжёленьким. В центре кругляша высверлены две дырки, чтобы можно было с помощью толстой нитки приладить кусочек меха из шкуры домашнего животного или чаще всего вырезанный тайком от родителей из чьей-нибудь старой меховой шапки, воротника и т. д. И эту жёстку надо было подбрасывать вверх внутренней стороной ступни.

Мальчишки проделывали это виртуозно, на счёт до пятидесяти, до ста раз или на спор – кто больше, да ещё при этом меняли ногу.

Пока я была мала, меня постоянно тянуло к братьям, и я бегала за ними хвостиком. Они, секретничая, запрутся в «нашей комнате», а я стою под дверью, подслушиваю. Да ладно было бы – только подслушиваю, но я ещё и бежала выкладывать все их секреты взрослым.

– Ябеда! – возмущались они. – Да врёшь ты, ничего ты не слышала!

– Слышала, слышала! И видела! Я шепотком подглядела!– злорадно вопила я.

Услышав очередное моё «словотворчество» – я тогда часто перевирала слова, – они дразнили меня так, что доводили до слёз.

Братья порою воспитывали меня лучше и доходчивее, чем взрослые, которые жили от нас отстранённо. Конечно, взрослые заботились о нас в житейском плане, но я не помню, чтобы у них доходили руки до воспитательного процесса. Мама и папка постоянно пропадали на работе. Бабка хлопотала по хозяйству. А мы общались между собой. Герка с Женькой отучали меня «нюнить», ябедничать. Как отучали? Не словесно. Чаще всего презрительным отношением ко мне (эх, ты – нюня!) и бойкотом. И мне становилось стыдно.

Однажды зимой Женька провалился на речке под лёд. К счастью, было неглубоко, а течение в нашей речке небыстрое, и ребята вытащили его из воды. Пальто набухло, в валенках – вода. Они сушили пальто и валенки в чьей-то протопленной бане, не досушили, и так в сырой одежде Женька пошёл домой. Я знала от их ребят-товарищей, что Женька чуть не утонул, его чуть не затянуло под льдину. И братья строго-настрого наказали мне, чтобы дома я молчала. А мне страстно, по моей привычке ябедничать, хотелось всё выложить бабке прямо с порога! Но я впервые преодолела это желание, и в награду получила от братьев благодарность: они взяли меня кататься на санях с Зырянки. Сани были большими, с подбитыми железом полозьями, не такие детские санки, как у меня; в большие сани можно сесть группой втроём, вчетвером.

Это доверие дорогого стоило, потому что, когда они играли с мальчишками, они как бы стыдились меня, девчонки, и не принимали в свои игры. Но, оставшись вдвоём, они брали меня то в лес, то на речку, то в какие-нибудь дальние свои походы.

И от них, например, я выучилась читать в пять лет. Герка пошёл в школу в 1944 году. Он был несколько тугодум. Это Женька всё схватывал на лету. И вот Герка, выполняя домашнее задание, водит пальцем по букварю, пытаясь по слогам составить всё слово. А я, не умея ещё читать, успела выучить этот букварь наизусть. И сначала повторяла за ним, как попугай. И как-то быстрее его потом стала читать целиком слова. Пока он пыхтит над очередной строчкой, я уже кричу ему и эту строчку, и следующую. И делаю это не потому, что хочу помочь брату, а наоборот, с некоторой долей ехидства: «Ты не умеешь читать, а я умею!» Герку это злило, он гнал меня от себя, но я высовывалась через дверь, кривлялась и передразнивала его.