Безопасность непознанных городов

— Думаю, немного того и другого. Когда они малыши, ты испытываешь нечто очень похожее на влюбленность. Муж и любовник на время отходят на задний план. Но затем дети взрослеют и становятся независимее. Ты понимаешь, что они не часть тебя, и влюбленность проходит. Марк и Ариэль теперь кажутся нереальными. Так лучше. Менее болезненно.

Симона погладила Вэл по волосам:

— Однажды ты сказала, что не можешь иметь детей, но я могу. Подумываю зачать с одним из этих мальчишек, что слоняются вокруг лагеря. Мы могли бы воспитать ребенка вместе, ты и я. Что скажешь?

— Ты вроде как явилась сюда ради волнительных ощущений и чего-то нового, а теперь говоришь так, будто хочешь семью.

— А что в ней плохого?

— Она у тебя уже была, и взгляни, что из этого вышло.

— Да, знаю. Я совершила ужасную ошибку и отдала бы все, чтобы ее исправить. Увы, это невыполнимо. Остается лишь жить дальше, и как можно приятнее. Я хотела бы снова иметь ребенка, семью. Неужели тебе не хочется того же?

— Временами мне хочется опять стать ребенком, но чтобы рядом был кто-то добрый и любящий, тот, кто не причинит мне боли. Увы, слишком поздно.

— Нет, не поздно. Не поздно, если окружим друг друга и наше дитя любовью, которую недополучили сами.

— Так по-домашнему... А насиловать и кастрировать будем просто в качестве хобби?

Плечи Симоны задрожали. Она тихо всхлипнула.

— Меня все это уже не развлекает, как раньше. Порой мне снятся кошмары. Становится стыдно.

Вэл обняла Симону, удивляясь слезам на своем плече и тому, что приятельница способна на угрызения совести.

— Попав сюда, я повстречала разных людей, но ты единственная, кто плачет. Твои слезы меня пугают.

— Потому что сама ты плакать не умеешь?

— Наверное, да.

— Если вернешься в Город, удовольствие уже будет не таким, как в твой первый день. Все меняется со временем. Цена за удовольствие растет и растет. Вначале ты словно в раю, но постепенно приближаешься к аду. Если ты и найдешь своего Маджида, когда-нибудь он тебя предаст. Вот увидишь.

Вэл отвела мокрые пряди с лица Симоны и поцеловала ее.

— Что ж, пусть так, но я должна попытаться.

Снаружи сквозь вой ветра донесся женский крик. За ним последовали топот бегущих ног и громкие голоса.

— В чем дело? — насторожилась Вэл.

— Не знаю. Пойдем глянем.

Чтобы защититься от ветра, каждая торопливо завернулась в многослойную джеллабу с капюшоном. Симона зажгла факел. Они выбегали наружу и, следуя на звук голосов, взобрались по каменистому выступу и увидели группу соплеменниц, которые сгрудились вокруг чего-то похожего на горку песка. Вскоре Вэл поняла, что перед ней почти занесенное женское тело.

Соплеменницы опустились на четвереньки и выкопали его. Поднеся факел, Симона ойкнула и отвернулась.

Вэл глянула на тело и, не поверив собственным глазам, подошла ближе.

Джеллаба Миры сбилась, выставив напоказ изувеченные гениталии. Между толстых ляжек стояла ее голова, словно для того, чтобы женщина могла есть из собственной вагины. Руки обнимали еще одну голову, похожую на темную круглую дыню. Она принадлежала мальчишке, которого Мира увела в пустыню, чтобы изнасиловать. Глаза парня кто-то выел.

В ошеломленной тишине, последовавшей за жуткой находкой, Вэл поймала себя на мысли о Маджиде. А еще она поняла, что о ней все позабыли, даже Симона.

Тихо кашлянув, Вэл пробормотала, что ей нездоровится и, прикрывая рот, скрылась в темноту.

Она прошла около сотни ярдов, и вдруг луна выкатилась из-за пелены облаков, словно золотая монета в пальцах фокусника. Яркий ртутный свет выхватил из темноты стволы кипарисов. Раздраженно замычал верблюд. Среди финиковых пальм показался его горбатый силуэт, следом шли два верблюда поменьше. Вся троица тащилась со скоростью похоронной процессии в ту же сторону, куда дул ветер. Удлиненные головы покачивались, как у огромных кобр.

Симона окликнула Вэл.

Вэл поискала глазами укрытие, но Симона уже заметила ее и побежала к ней.

— Куда это ты собралась?

Вэл не смогла придумать правдоподобную ложь.

— Пожалуйста, уходи. Притворись, что меня не видела.

Волосы Симоны трепались на ветру, словно старый, замызганный плащ.

— Я могла бы позвать остальных. Они заставят тебя вернуться.

— Но не позовешь, ведь ты меня любишь. Я знаю.

Симона заколебалась, затем достала из-под джеллабы нож, который носила на матерчатом поясе вокруг талии.

Вэл попятилась, ища, чем бы вооружиться самой, но Симона протянула пояс и нож ей.

— Возьми вот это. Тебе понадобится.

Вэл повертела оружие в руке.

— Я было подумала, что ты... боялась, что... спасибо тебе.

Из лагеря донеслись пронзительные завывания женщин, оплакивающих Миру.

— Лучше возвращайся, пока тебя не хватились, — забеспокоилась Вэл и, прицепив нож к поясу, двинулась прочь.

— Вэл! — окликнула ее Симона. — Об этом твоем Маджиде, которого ты так хочешь найти... тебе стоило бы поспрашивать тупиковщиков.

— Кого?

— Они живут в горах, неподалеку от кладбища... Тупика, как его называют. Если Маджид мертв, они видели его тело.

— Как их найти?

23

Диснейленд для садиста — вот чем была подземная темница Филакиса!

После жара пустыни Брина тянуло в прохладу полутемных коридоров, стены которых были буквально пропитаны болью. Он точно не знал, то ли заключенные страдают в качестве наказания, то ли сами выбрали такую участь в извращенной погоне за удовольствием, ощущать которое за время в Городе потеряли всякую способность.

Он знал лишь одно: по словам Филакиса, все, кто достаточно долго пробыл в Городе и ухитрился выжить, рано или поздно попадали в его низкое подземное логово, где по обожженным глинобитным стенам сочится нездоровая влага и воздух отравлен сладковатым запахом гнили.

Это место было куда богаче на нечестивые чудеса, чем остальной Город, и предлагало ужасные удовольствия самого пикантного свойства, удивлявшие своей непомерностью и изощренностью даже поднаторевшего в садизме Брина.

В коридорах под персональными владениями Филакиса он добровольно обрек себя на частичную несвободу. Здесь, в темноте подземелий, Брин проводил большую часть дня и, убаюканный криками боли, спал в отпертой клетке, что успокаивала его своей уютной теснотой. Такая монашески аскетичная жизнь дарила ощущение безопасности. Широкий мир раздражал все больше, и вытерпеть его можно было лишь короткое время.