Безумная

Кирилл Петрович.

Октябрь покрыт сухой, старой краской. Он весь рассыпан. Город болен ангиной; водостокам всё сложно сглатывать и переваривать лужи.

Влада не отказывает приехать к шести часам вечера в квартиру Мирона Дмитриевича, чтобы посидеть с сыном Петьки.

Она опоясывает шею шарфом Дани, влезает в старые ненужные джинсы (дети… кто их знает), стучит «мужскими» ботинками по паркету. Взгляд выхватывает напоследок нити лесок под потолком. Они голые, без фотографий, как зубные нервы; фотографии убраны в коробку из-под обуви. Так бывает, если лето наскучило и смылось дождём.

***

У Катерины красивые лопатки; это подсказывает платье с глубоко декольтированной спиной.

Катерина слегка расплылась после рождения сына (Влада даже злорадствует; сама-то осталась худой, впалой, острой), но лопаток жир не коснулся. Волосы остались прежними — золото ржи уходящего солнца. Движения стали легче, плавней. Материнство значительно прибавило ей веса в глазах Влады.

— Отец должен вернуться к девяти, — она останавливается на секунду, обдумывает, — если хочешь, то я могу сделать так, чтобы вы разминулись. Я позвоню ему заранее, узнаю где он, они…

— Это лишнее. Мы же не дети.

— Как знаешь.

— А ты куда?

— На благотворительный вечер, — она продевает в дырки ушей изогнутые серёжки с рубином в центре. — Попробуем собрать достаточные суммы для лечения лейкемии у детей.

— Бог в помощь, — Влада равнодушна к меценатству; слишком эгоистичная, безразличная. — Показывай Кирилла Петровича.

— Он у нас получился спокойным, почти не плачет. Тебе его только покормить через два часа, я сцедила молоко в бутылочку, — Катерина пользуется стандартным набором слов стандартной мамы. — В холодильнике есть мамин пирог с лимоном и грецким орехом, на случай, если захочешь перекусить.

Кирилл точная копия Петьки в младенчестве. В нём нет ничего от Катерины. Абсолютно. И глаза не те, и волосы не те. Она бы не прочь подружиться с ним, когда тому исполнится семь или восемь лет. Петька в квадрате — это ли не предел мечтаний…

Влада провожает Катю взглядом до машины с террасы, на которой курит. Чужие дети её мало волнуют, они никогда не смогут конкурировать с сигаретами. Да и спит Кирилл Петрович; ей-Богу.

Катерина целуется с каким-то холёным мужчиной в идеальном пальто. Целуется, не устанавливая рамки, переходя границы Владиного понимания — её язык вылизывает всю полость рта. Эти девочки-девственницы с единственным парнем в кармане такие опрометчивые.

Влада чувствует себя победителем.

***

— Твоя дочь стала шлюхой, — Влада знает, что такие слова имеют определённую цену. — Мне Петьку жалко. Такая травма.

Пощёчина расходится трещиной по щеке; таких пощёчин трещин много у греческих статуй в законсервированных временем парках.

Влада улыбается (кто платит, тот и улыбается; это не запрещено правилами).

За стеной у ребёнка прорезается голос.

— Не думал, что наша вторая встреча пройдёт именно в таком ключе, — лицо Мирона повёрнуто к окну. За окном прошлогодний октябрьский дождь продавливает асфальт. Он помнил её ту, осеннюю, а теперь… Что теперь?

— Пошла вон! — желваки под бородой затвердевают в напряжении, будто он готов к ответному удару.

— Ты просто не заметил, — Влада рвёт все струны разом; они отпружинивают ему в грудь. — Это нормально, ведь мы все немного шлюхи. Я, ты, твоя жена, твоя дочь, Петька, Даня. Все мы, повязанные друг на друге.

— Чтобы через минуту тебя здесь не было, — он уходит в другую комнату.

Влада выдыхает.

Она вмиг излечивает его от зависимости к себе.

Нужно было ещё в том сентябре сказать магическое, избавляющее от всех последующих проблем — «твоя дочь — шлюха», чтобы не становиться заложницей жутко странных отношений с учителем, чтобы она не была для него той осенней.

— Прощай! — в спину Владе, выходящей из дверей квартиры.

***

Они лежат в кровати. Голые, взмыленные.

— Я всё равно останусь в семье, Владик, — Петька проводит губами по виску Влады. — Какая бы она не была, у нас ребёнок.

Влада не узнаёт своего друга, который не держался за вольных, блядовитых женщин. Он был дерзким, свободным, заострённым. А теперь… Весь до ужаса правильный, приторный. Херов пиздострадалец.

— Нам стоит прекратить дружбу.

— Ты прав. Ты не тот.

— Все мы стали не теми, кем были год назад.

***

— Пиздец мне, Даник, — она вваливается к брату в объятия; ещё не остывшая от секса с Петькой. — Теперь у меня есть только ты.

Он оставляет её. Все оставляют. Кроме брата.

Влада находит в Дане своё разнузданное спокойствие и редкий сон.

========== Часть XIII. ==========

Всё налаживается. На-ла-жи-ва-ет-ся. Ла-жа — если разобрать слово и не побояться выразить главную мысль.

Влада больше не является частью «планеты Вишневецких-Никоновых», она, наконец-то, обретает целостность своей микро планеты «Александрова» (раньше была поделена на части, чтобы каждому в этой грёбаной истории перепало).

В ноябре у Павла Дмитриевича случается день рождения.

Он объявляется как-то спонтанно, как не предсказанный учёными Армагеддон. «Зови меня Пашка» зовёт на свои сорок три. Говорит, бухло будет, и чьи-то мамы станцуют на столах.

Влада в раздумьях, но Пашка настойчив и напорист. Дополняет — «Катька, дочь Мирона, наверное, тоже отобьёт чечётку на столе, а мы посмотрим на её трусики». И плевать он хотел, что она племянница. Он же в шутку, ну.

Только это обещание вынуждает Владу согласиться.

И, кажется, у него фамилия другая — матери — Исаков. Он обмолвился ещё на свадьбе, что Вишневецкий не то, что он бы хотел видеть перед своим именем. Это фамилия для сентиментальных мужчин вроде Мирона.

***

«Великовозрастный идиот», — отмечает про себя Влада, отдирая от входной двери квартиры Павла Дмитриевича стикер со своим именем.

На обратной стороне бумажки фант — облить всех бензином и поджечь окатить всех присутствующих ведром воды (вечерок обещает быть поэтичным, едва ли позволит это лексика). Не «наиграла» ещё жизнь дяденьку.

Хэппи бёздей, блять.

Влада не оригинальна в выборе подарка — сертификат на трёхразовое посещение тату салона. Может, сподобится сделать татуировку, отображающую всю его внутреннюю арт-хаусность. У него же на изнанке обёртки кожи километры граффити. От него даже сейчас несёт аэрозольной краской, или предварительным разложением с запахом аэрозольного баллончика. Сорок три всё-таки.

— Жаль, что не бабки, — говорит Пашка, тормоша конверт, — я бы пригласил тебя побухать.

Он почти также красив, как брат с его ухоженной бородой, подравнивающейся каждую неделю в барбершопе.