Безумная

У окна взметнулся тонкий дым от палочки тибетского благовония.

И можно было бы вызвать таких родителей в школу, как того желал Мирон Дмитриевич когда-то. Конечно, если бы он хотел выслушать лекцию об очищении чакр, а так бы получил довольно критический отзыв о своей персоне на выходе.

— Атмосфера в доме тяжеловата, не находите, дети?

— Конечно, — в гостиной появляется Даня, — потому что кто-то съехал, — подстава засчитана.

— Влада?

— Она.

— С Петькой съехались? Кстати, он придёт сегодня на ужин? Устроим вечеринку органических продуктов.

— Хуже. С учителем химии.

В эту секунду в квартире останавливается всякое суетливое движение, даже часы на стене перестают двигать стрелками. Капля пота, прокатившаяся по позвоночнику, падшей на дно своих страстей, Влады, останавливается у поясницы. Все ждут неминуемого приговора.

— Я никогда не была хорошей матерью, и не смею требовать подчиняться каким-либо правилам в этом доме, — откровение зашкаливает наравне с температурными показателями.

— Мы скоро разъедемся, всё это было чистым недоразумением, — Влада пытается оправдаться; брат бы назвал это — выслужиться.

— Я не вправе тебя об этом просить. Просто будь осторожнее в своих помыслах, они не так чисты, как предстают на первый взгляд, — мама благословенно сжимает руку дочери.

— Если заваривать раз в месяц этот травяной сбор, то проблем с потенцией не будет, — отец разряжает обстановку, кидая в руки Дане холщовый мешочек с сухой травой. Она трещит хворостом под пальцами сына.

— Владиному ухажёру нужнее, — брат, смеясь, передаёт сестре лечебную смесь.

***

Тридцать первое декабря растягивает провода электрических лампочек на городских столбах.

Влада возвращается в квартиру Мирона после недельного отсутствия, не прикреплённого никакими вразумительными объяснениями.

Дверь открывает брюнетка с монро над губой и без паролей и явок пропускает внутрь. Влада улыбается и едва не предлагает секс втроём, но позади брюнетки из комнаты в комнату переходят незнакомые люди, а это уже предполагает свингерство.

В кухне висит сигаретная завеса, на столе раскладываются мясные тарталетки Катериной.

— Где я могу найти свои вещи?

— В спальне отца.

Влада отворачивается от Кати, собирается уходить.

— Я ненавижу тебя… — сквозь слёзы произносит дочь Мирона. Липкие слёзы превращают её лицо в недвижимую маску.

— Взаимно.

Всё это пустой трёп, не облагораживающий никого, но они наконец-то определились с направленностью своих отношений без лицемерия и притворства.

Её вещи аккуратно сложены в бумажный пакет, и Владиславе нужно как можно скорее убираться из квартиры, чтобы не столкнуться с презрительным взглядом Мирона Дмитриевича. Он обязательно заставит её объясниться.

Холод открытого настежь окна прикрывается теплотой тела.

— Я боюсь себя, безумная, — его руки притягивают Владу за плечи. Она обезврежена объятиями, в которых упрятано столько нежности, что голова кругом. Отгородиться нет сил.

Он больше ничего не говорит, просто подтягивает к локтю рукав рубашки, над запястьем набита татуировка оленя, точь-в-точь копирующая Владину и Петькину; в короновидных рогах оленя теряется чернеющее — marry me*.

_____________

*marry me — выходи за меня.

========== Часть VIII. ==========

Ни кольца, ни хуя. Лишь первоклассный плагиат оленя с кляксами букв в переплёте рогов.

Marry me — хуерре ми.

Спонтанность — старая дура в потёртом пальто.

Владу сотрясают «спонтанные» рыдания под перезвон бокалов в соседних комнатах. Слезы высушивают кожу лица, как солнце курагу. Хочется протереть лицо косметическими салфетками с запахом крема против морщин, но одолжит ли их Катерина, если она скажет её отцу «нет»?

Влада тянет рукав свитера Мирона к запястью, скрывая от своего взгляда татуировку.

— Тебе будет восемнадцать в марте… — в сердцевине слов разламываются ядра надежды. — Или ты совсем мартовская кошка?

— Я курю, как депрессивная неврастеничка, и трахаюсь, как блядина, — выходит из объятий химика, делая уверенный шаг вперёд; пробирает дрожь. Он не держит — он — не брат, не склонен к ограничению передвижения и насилию. — И мои девяносто девять процентов принадлежат Петьке.

— У тебя ко мне есть хоть что-то? — в путеводителе по её чувствам можно запутаться на раз.

— Скандалы, — не задумываясь.

— Мне не стоит больше зарекаться?

— Нам же вполне хорошо было на сеансах расслабляющего секса, зачем всё усложнять?

— Потому что я хочу заниматься любовью с любимой, — выделяет голосом, — женщиной, женой, — где-то на стыке слов звучит почти признание.

— Между нами даже не было каруселей, — открыто намекает на то, что они ни разу не были за пределами его квартиры.

— Любовь рассчитывается в каруселях? — в нём самом, кажется, заводится смертельная «парковая игрушка» — он не контролирует свою злость, которая затемняет зрачки на тон чернее.

— Вот именно, что любовь рассчитывается…

— Вот так вот всё и закончится?

Во дворе запускают преждевременную, тестовую серию салютов. Они не громче его сердца, разрывающего пульсирующим биением грудь.

— Вот так…

Посадка на рейс одиночества заканчивается. Декабрь утратит себя через десять часов. А Мирон обязательно переживёт этот полёт; просто закажет бутылку виски у стюардессы.

***

Они по разную сторону баррикад — стола.

Влада остаётся у Мирона Дмитриевича, потому что Петька просит провести этот новый год по-семейному.

— Владик, останься с нами, — этого вполне хватает, чтобы остаться в одних квадратных метрах с мужчиной, которому была дана отставка.

Уют — «по-семейному» — для Влады в скандинавских тонах — в блендере смешивают Арктику, лёд, изморозь и небо цвета кобальта.

Благо шампанское искрится песками Сахары.

В тёплом шампанском плавают размокшие кругляшки от праздничной хлопушки, и «прилежная» ученица не напивается до скоротечной, но рецидивной амнезии. По трезвости она может составить конкуренцию всем присутствующим с лжевесёлыми лицами.