Безумные дамочки

Джек хлопнул его по спине.

— Из-за тебя у этого дома будет дурная слава. Ты меня понимаешь?

— В следующий раз сначала позвони.

— Мы же должны верить друг другу.

— Джек, — нетерпеливо сказала Анита. — Пойдем.

Роберт вручил Джеку бутылку «Реми Мартен».

Возьми меня с собой, — запел Джек Бейли, идя к двери. — Если ты меня любишь…

Возвращаясь домой в этот вечер, Беверли сделала странную вещь. Ожидая зеленый свет на Семнадцатой улице, она сняла трусики, вышвырнула их в окно и спокойно поехала дальше. Мир оказался набитым желанными мужчинами.

Через пять дней Беверли заявила Питеру, что уходит от него. Он не верил ей до тех пор, пока она не собралась уехать из замка.

— Я сняла квартиру в городе, — сказала она.

Впервые Беверли увидела плачущего Питера.

— Счастливые дни снова вернулись! — заверещал попугай.

Глава 6

Беверли не понравилась Аните. Она так и заявила Джеку Бейли, когда они передавали друг другу бутылку коньяка, спускаясь на один этаж ниже, в квартиру Джека.

— Если бы не эта сучка, — сказала Анита, — Симона не пыталась бы покончить с собой.

Джек Бейли слушал, но, как всегда, не высказывался. Анита давно заметила, что он очень экономит слова.

— Мне бы она не понравилась, даже если бы с Симоной ничего не было.

Суть дела была в том, что причина неприязни к Беверли не имела никакого отношения к Симоне, которая была так же важна для Аниты, как прошлогодний снег. У Беверли было то, за что Анита продала бы душу дьяволу, а именно: большая грудь и муж. А если бы Анита знала, что у нее есть еще и деньги, она бы просто ее убила. Женщина всегда находит врага в другой женщине, и Анита нашла его в Беверли.

— Я считаю ее сексуальной, — наконец-то разжал губы Джек. — У нее ноги до самой задницы.

— А мои докуда? До носа?

Он рассмеялся и открыл дверь квартиры, в которой царил беспорядок, отражавший образ жизни пилота международных рейсов. Шелковое кимоно, валявшееся на стуле, напоминало о Гонконге. Великолепно инкрустированная пивная кружка из Мюнхена. Плакат боя быков был куплен не в книжном магазине Нью-Йорка, а привезен из Мадрида.

И все не на своем месте, подумала Анита, сама не зная почему. Она тоже привыкла кочевать по отелям, как и он, и все, что они привозили из-за границы, оставалось как бы чужим, эти вещи не вписывались в квартиру, показывая скудость их образа жизни. Скудость, которой сами они не замечали.

— Какой у тебя рейс в следующем месяце? — спросила она, когда он принес из кухни стаканы.

— На Триполи.

— А я на парижском, — сказала Анита, когда стало ясно, что сам он не спросит.

Джек это знал, потому что она давно говорила об этом. Анита тогда еще и спросила: «Почему бы тебе тоже не летать в Париж?» — «Можно», — отрезал он. Но ничего не сделал. Не страшно, что она не летает с ним, так как знала: Джек вернется к ней. Он вернулся, когда Анита уже потеряла всякую надежду. Она считала, что его увлекла эта англичанка или какая-нибудь стюардесса. Грустно думать, что пилоты напоминают моряков, которые гордятся тем, сколько девушек они трахнули во всех частях света.

Анита летала достаточно долго и видела (а иногда и участвовала) маневры пилотов, когда речь заходила о женщинах. И все-таки пилоты нравились ей больше всех остальных мужчин. Доктора, актеры, биржевики, репортеры (уф!), юристы, футболисты, рекламщики. Она видела всех их с другой стороны тележки стюардессы, глядя на них сверху вниз, и они в подметки не годились Джеку Бейли, который помог выпутаться ей из скверной ситуации в одном из их первых совместных рейсов.

Анита тогда работала в туристическом салоне; ей приходилось туго, и, когда она разносила коктейли, правительственный чиновник из Штутгарта сунул ей записку с предложением встретиться вечером. Она проигнорировала ее, и он избрал новую тактику. Каждый раз, когда Анита проходила мимо, мужчина откровенно глазел на ее стройную фигурку, обтянутую брюками, и облизывал губы.

— Клянусь, она славненькая, мисс Шулер, — прошептал он, когда девушка убирала бокалы.

Это уже последняя капля, решила Анита. Она в ярости направилась в кабину и рассказала капитану Бейли о случившемся. Ей навсегда запомнилось, как Джек решительно разрубил узел, высадив засранца в Париже, хотя тот летел в Мюнхен, а вечером пригласил Аниту поужинать.

— С такими мудаками иногда сталкиваешься в полете, — сказал он. — Постарайся не огорчаться.

— Забавно, но он из той же части Германии, что и моя семья. Меня не оставляет мысль, что мы можем быть дальними родственниками.

— Ну и что? — спросил Джек. — Значит, в семье не без урода.

— Да, но…

Она понимала, что не может объяснить Джеку всю сложность вопроса, ведь он ирландско-шотландского происхождения и не родился в 1942 году, когда Германия и Америка воевали. Война закончилась, и отец как-то заметил, что не важно, что говорят о Гитлере, но он хотел дать работу людям и наладить немецкую экономику, и мать печально покачала головой в знак согласия.

Мать всегда соглашалась со словами отца. Она была настоящей немецкой женой и соблюдала правило трех «К»: киндер, кюхе, кирха. Дети, кухня, церковь. Может, из-за этого Анита захотела убежать, чтобы самой не попасть в этот тоскливый круг? Как-то одним прекрасным весенним днем в школе появились работники авиакомпании и развесили яркие плакаты, обещавшие Путешествия! Необычную жизнь!, Анита Шулер, которой тогда исполнилось восемнадцать, была первой в очереди, первой выдержала экзамен, первой умчалась домой, чтобы рассказать об этом потрясенным родителям.

— Но зачем? — повторял отец. — Зачем? Чем тебе плох Кливленд?

(Позднее Анита часто развлекала других стюардесс, с которыми приходилось жить, пародийным показом этого разговора: «Чем тебе плох Кливленд?» Всем девушкам нравился этот вопрос, каждая из них подставляла название родного города вместо Кливленда, и они хором отвечали: «Всем!»)

Анита не могла рассказать отцу, что дело не только в Кливленде, хотя и его одного достаточно, несмотря на то, что здесь были восьмое по высоте здание в мире, великолепный симфонический оркестр. Не могла она сказать и того, что боится закончить свою жизнь, как ее мать, — покорной, забитой провинциальной женщиной, для которой в течение года только раз появлялся свет в окошке: двухчасовая прогулка на пароходе. Прожив почти всю жизнь в Кливленде, Анита не могла себе представить, что еще надеялась увидеть ее мать. Не могла она сказать и того, что если останется здесь, то зачахнет и умрет. А хуже всего было то, что из-за того, что она была младше, ей нужно было письменное разрешение родителей, чтобы попасть в школу стюардесс.

К удивлению Аниты, именно мать встала на ее сторону.

«Пусть едет, Пауль, прошу тебя». Вот и все, что она сказала, но этого оказалось достаточно. Ее темные спокойные глаза, обычно смотревшие куда-то в сторону, теперь глядели прямо в глаза мужчине, которому она столько лет повиновалась. Анита никогда не забудет этого, хотя ей до сих пор больно вспоминать, что платья у матери всегда были на размер больше, чем надо, что она сама делала лапшу для обеда. Если бы Аниту попросили описать мать одной фразой, она бы сказала: «Моя мать не одобряет кинозвезд».

Была еще масса вещей, которых мать никогда бы не одобрила, знай она о них. Бешеный ритм работы, недосыпание, сравнительно небольшая зарплата, разборки, которые происходили из-за доносов других стюардесс руководству компании.

«Да, я слышала, как она болтала с пассажиром первого класса». Или: «Она дала пассажиру из туристического салона три мартини». Или: «Она спала во время полета». Или: «Она курила в галерее». И так далее, и тому подобное.

Анита привыкла к таким вещам. Время, деньги, доносы. Это неизбежные трудности жизни. Вот с чем она не могла до конца смириться, это с правилом, что пассажир всегда прав. Пассажиры могли хамить, приставать, надоедать, оскорблять, и ты должна не просто принимать это, но принимать с улыбкой. Иногда Аните казалось, что у нее от приклеенной улыбки лопнет лицо. «Да, сэр». Улыбка. «Нет, мэм». Улыбка. Только в крайних ситуациях стюардесса могла обратиться за помощью к капитану, как сделала Анита с пассажиром из Штутгарта. А в остальных случаях все нужно принимать как должное. И улыбаться. Как делала ее мать всю свою жизнь.