Безвыходное пособие для демиурга

Когда он тут последний раз пылесосил? В прошлом семестре?

И зачем мне это все?

Гера – он хуже ребенка!

Впрочем, все мужики никак с детством расстаться не могут, только у всех это по-разному проявляется.

Достала пылесос, он взревел, жадно захватывая пыль, крошки, песчинки и мелкий мусор, который с грохотом и утробным урчанием полетел по трубе и шлангу.

Минут через двадцать пол был чистым и влажным, диски собраны из одной огромной кучи, напоминавшей свалку, – в ровные ряды. Журналы разобрала по стопкам: «Если», «Уральский следопыт», «Полдень». Некоторых номеров не хватало: наверное, их читают друзья. На страницах стояли пометки.

Гера любит выпендриваться: вместо обычных галочек он вечно рисует солярисные кресты, но не фашистские, не свастику, а суувастику – у нее лопасти в другую сторону и она стоит прямо, а не наклоненная под углом сорок пять градусов.

Я даже знаю, почему он выбрал именно этот знак. Все, как увидят, пугаются: все знают, что Гера – потомок поволжских немцев и думают, что он тайно симпатизирует фашистам, а он просто посмеивается над их якобы невежеством.

Ну откуда нормальные люди могут знать, что суувастика это – любимый символ последней российской императрицы, урожденной принцессы Гельтштадской? И это последнее обстоятельство, между прочим, для Геры имеет первостепенное значение. Немецкая романтическая мистика обладает над ним необъяснимой властью.

Он понимает Германа Гессе, и недоумевает над Валентином Распутиным. В его голове простое вечно оказывается сложным, и наоборот.

Он понимает Гофмана и Гоголя. Он рассуждает о безумных идеях Геринга, так, словно спорил с ним наяву.

Он верит, что Гете встречал самого себя в молодости. Он считает «Страдания Вертера» не просто юношеским экспериментом, а именно зашифрованным посланием.

Выбирая между Гендальфом и Мерлиным, он, сам того не замечая, непременно выберет первого.

Его обязательно больше пленит Гойе, чем Босх.

И так до бесконечности.

Гера еще не заметил, что всех, кого он выделяет из общего потока мировой культуры, помимо некоторой эксцентричности, почему-то обычно носят фамилии или псевдонимы с заглавной буквы «G».

Я ему стараюсь об этом не говорить, хотя бы потому, что называть любое новое начинание на эту букву в России означает похоронить его. Фантазия обывателя всегда прямолинейна: «Что у нас в стране на букву «г»? Да все: система образования, социальной защиты населения, медицины»…

Гера ведь разом ассоциации проведет и расстроится. Его имя ведь тоже с этой злополучной буквы.

В общем, Гера вечно разгадывает величайшие тайны вселенной, знает, к примеру, о Критском диске больше, чем я об игре на пианино, но при этом он не замечает настоящие мистические и необъяснимые вещи, которые с ним запросто могут происходить, как, к примеру, это неосознанное тяготение к «готам».

Собственно, папа у меня такой же. В смысле никогда не видит, что творится у него под носом. Даже иногда не верится, что в жизни еще встречаются такие вот копии друг друга…

Если Гера застрял где-то с Глебом, то опять придет домой с горящими глазами.

В прошлый раз, после того, как Глеб высказал теорию, что скандинавские руны имеют магическую власть и работают только в зоне северной и западной Европы, а на территории, скажем, Сибири, Урала или Австралии – они лишь буквы, Геру «клинило» на этом недели две. Он пытался выяснить, сохранилась ли магическая сила в латыни, кириллице, иврите. И все это с серьезным выражением на лице.

Месяц назад Гера нашел у друзей затрепанный том Зинаиды Гиппиус. Стерва она была порядочная, эта Зинка, но в некоторых аспектах интереснее своего знаменитого мужа. Гера выкопал в той книжке фразу, что молитва – это экстаз души. После этого он утверждал, что танец – это экстаз плоти, и именно потому влюбленные танцуют и поют: и птички, и люди. Мол, они впадают в экстаз духа.

Я обсмеяла Геру и сказала, что, выходит: высшее достижение человеческого разума – это деревенская дискотека или свадьба. Там и пляшут, и пьют, и поют. А экстазом дискотеки, так же, как и любой гулянки, ее логическим завершением и кульминацией всегда бывает драка.

Гера возражать не стал, но пару раз на дискотеку сходил. Вернулся он оттуда всклокоченный и расстроенный: что-то не срасталось у него в его теориях. Похоже, я оказалась права.

Полистав журналы, я, конечно же, посмотрела, что там Гера отмечал на полях. Это были сплошь красивые фразы, видимо для эпиграфов к будущим романам.

Почему-то сразу вспомнилась книжка кого-то из молодых авторов, которую я лениво листала в магазине дней пять назад, но так и не купила. Там этих цитат было напихано по самое «не хочу». Возникало ощущение, что автор просто прячется за чужими фразами и боится, что сам он, без этих ссылок на великих – выглядит не так значимо и эрудированно. Но умилило даже не это, а сам подбор цитируемых авторов.

На самом деле, нам, читателям, все равно, кто там и чего знает наизусть, становясь в позу эрудита; но мы обращаем внимание на то, кого именно цитируют. Иногда можно рассчитывать, что автор не нашел фразу в словаре цитат и крылатых выражений, а сам не просто прочитал цитируемую книгу, но еще и выделил этого писателя среди прочих за некое сходство с течением собственных мыслей.

Автор словно декларирует: «Смотрите, как мы похожи! Я продолжаю дело уже признанного деятеля культуры!» Это просто такая литературная игра, и она интересна только в том случае, если текст не слабее самих цитат. Хотя, чаще всего, все обстоит, как раз, наоборот.

В общем, в той, отложенной назад, книге цитировались одновременно Высоцкий и Роулинг.

Нет, меня не возмутило подобное соседство, оно говорит лишь о молодости и дерзости да еще о не накопленном архиве с выписками – и больше ни о чем. Текст тот был добротным, но вот это сваливание в одну кучу всего, что когда-либо читал – показалось мне нелицеприятным.

Нет, ну я понимаю, нужно показать и свою причастность к культуре прошлого и свою современность, не ретроградность, но если так сделает Гера, то мне будет за него обидно.

Пусть другие найдут ему место в книжном ряду, а не он сам заискивает перед читателями. По мне, так пусть он вообще, останется неизвестным, чем въезжать в литературу на чужой славе.

И вдруг меня словно дернуло.

Возле одного из значков на полях журнала была карандашная надпись:

«Это было вчера. Сердце стыло.

В небе плыли две полных луны».

Я перечитала фразу. Всего лишь обрывок стихотворения без указания автора, но, если вдуматься: ерунда какая-то. Одновременно две луны не бывает!

Хотя Гера что-то рассказывал о мистических светилах, которые можно увидеть третьим глазом, услышать, так сказать, третьим ухом.

Второй, так называемой Черной, невидимой луне даже поклонялись.

С другой стороны, это, скорее всего, поэтические сравнения, типа: «сердца расстающихся влюбленных светят отраженным светом истинного солнца любви», и все такое.