Безвыходное пособие для демиурга
Шрифт:
Но, даже если и так, неужели люди настолько глупы, что это именно я, Герман, должен с мечом в руках встать между читателем и черными эманациями, идущими прямиком от «Некрономикона»?
С чего это я решил, будто знаю, что нужно другим людям? Разве меня просили о героическом подвиге?
Разве это не само человечество зачитывается книгами именно о злодеях, предателях, и со скукой откладывает в сторону жития святых?
Мне помогают написать то, что будут читать все, а уж какие они выводы сделают – этого мне, вообще, лучше не знать.
Главное, что при
Деньги позволят мне сочинять в нормальном режиме, не проваливаясь, черт знает куда. И тогда я отработаю то, что мне сейчас дается в кредит. Я ведь даже не иду на компромисс с совестью. Мне самому интересно, что же случится в момент встречи книги и инквизитора.
И чтобы узнать это, а не теряться в догадках, нужно просто плыть по течению, отдаться волнам черного вдохновения и писать.
В конце концов, возможно, именно так все и входят в большую литературу.
Про «Болдинскую осень» Пушкина знают все, но почему-то никто не задумывается, отчего это великий гений оказался запертым в мышеловке, как получилось, что перед ним закрылись все карантинные шлагбаумы? Он рвался к любимой жене, а его не пускало провидение. И именно в ту осень он достиг расцвета своего таланта.
Кстати, не была ли его дуэль стремлением к смерти, желанием сбросить бремя житейских хлопот и навсегда вернуться в свое мистическое Болдино, которое устроило ему все та же моя мистическая пещера с сидящим божком у входа?
Пушкин любил супругу. В завещании он писал, чтобы она, непременно, после окончания траура, вышла замуж. Легко указывать, когда тебе уже далеко за тридцать, когда ты проваливался в магическую пещеру не один раз…
Однако, факт бесспорный: в разлуке с любимыми энергия уходит на творение произведений искусства. Как будто некая сила любви меняет течение и вливается в поток вдохновения.
Если бы в этот мой безумный мир впустили Леру, весь мой роман полетел бы к чертям! Это несомненно. Но даже на зоне есть свидания!
Но разве мне не показали Леру?
Никто ведь не отбирал у меня право любить. Просто нас разлучили на время, для пользы дела.
Может быть, жизнь в разлуке с любимыми и есть моя личная жертва на алтарь литературы? Что ж, это лучше, чем приносить жертвы кровавые, и благороднее, чем потрошить черных кур.
А что если: нет? Вдруг окажется, что меня одурманивают, опаивают воздухом творчества? Вдруг, чем больше пребываешь в этом месте, тем сильнее к нему привыкаешь? И, возможно, когда я все напишу, уйти отсюда уже не смогу.
Тому же Пушкину было проще: написал десяток стишков – и к жене. А романы пишутся годами. И, выходит, застрял я здесь надолго.
Впрочем, я никогда еще так быстро не писал! Ничто меня не отвлекает от процесса, и при таком раскладе, уже через неделю мы с Лерой будем отмечать мое возвращение из этой творческой, так сказать, командировки.
И вот тогда я смело смогу сказать Лериным родителям, что я – настоящий писатель, и что почитать у меня есть что! Пусть в рукописи, но зато
я – не балбес и лоботряс, который не хочет работать, а самый настоящий гений.Но это, если я захочу вернуться…
Да что меня удержит?
А не пустит меня именно тот факт, что здесь я легко сочиняю то, что даже сам до конца не понимаю; но когда я со всем этим вернусь в жизнь, то опять буду стопориться на третьей странице!
Здесь мозги отключаются, я не контролирую реку слов, мыслей и образов, я просто плыву в ней – и все. Идет непрерывный поток сознания.
Но стоит мне оказаться дома, и черное вдохновение схлынет с меня, являя миру перепуганного и бездарного студента-зазнайку, возомнившего себя писателем.
А еще мне все время кажется, что некие силы просто позволяют взять чью-то историю из банка всеобщей информации и присвоить ее.
Возможно, настоящий писатель, которого мучила эта тема, все продумал, создал мысленную форму романа, сел писать и умер, к примеру, от разрыва сердца. И уже существующий, но не записанный роман остался висеть между землей и небом.
Это как если женщина на сносях поскользнулась, скатилась с лестницы и погибла вместе с плодом. Душа мамы ушла бы в чистилище, а ребенок начал бы тыкаться во все стороны: ведь ему предначертано было родиться!
И тут появляется некий франт, собственное мировоззрение которого еще не сформировано, мозги коего не отягчены специфическими знаниями, и он, несомненно, жаждет помочь этому ребенку. То есть являюсь я, собственной персоной.
И испуганная, заблудившаяся во мраке душа, естественно, откликается на мой зов.
Вот и получается, что сейчас я не столько книгу пишу, сколько спасаю душу этого потерянного во времени человека. Это даже плагиатом назвать нельзя, ибо, что не имеет материальной формы – оно еще не родилось – и у него просто нет создателей.
Но, возможно, бог все правильно устроил. А мой роман – он несет в себе одну лишь тьму. И именно потому его настоящий автор умер, не оставив после себя ни строчки.
Может быть, эту книгу вообще нельзя написать в реальности, иначе ангелы придут и поднимут меня вместе с рукописью на копья.
А здесь – зона свободного творчества…
Но тогда – я пособник дьявола. Повстанец, мятежник, попирающий законы и устои мироздания!
Только если бог – это одни лишь законы, запреты и академическая фундаментальная наука, то лучше мне навсегда остаться здесь.
Бог, дьявол. Свет, тьма… Как я от всего этого устал!
В конце концов, пусть каждый делает то, что должен, ведь в итоге всех ждет строгий и беспристрастный суд. Так пусть он будет в конце пути!
Я отставил остывший кофе, залез в холодильник, вытащил копченую курицу и стал рвать мясо зубами, точно первобытный неандерталец.
Я не ел, не насыщался, а именно нарушал законы. И это приводило меня в дикий восторг. Ну, сколько, в самом деле, можно жить по распорядку! Долой приличия и этикет! В конце концов, никто меня здесь не видит, а даже в маленьком нарушении правил есть удивительное наслаждение.