Беззаветные охотники

Вася смотрел на всю эту шоблу с недоумением. Во время неслыханно тяжкой военной страды дико-пиршественный разгул молодых офицеров казался кощунством, насмешкой над смертью. Не демонстрацией презрения к ней, а ребячеством, юношеским вызовом без цели и смысла. Слуги, цирюльники, даже личные врачи… Забитые ненужным барахлом повозки всех мастей, бесчисленные погребцы со столовым серебром, арбы с портером, кахетинским и шампанским… Верблюды, ослы… Не армия, а бродячий цирк-шапито…

Когда до Государя дошли рапорты Граббе и Головина об успехе у Бурунтая, он приказал выдать солдатам, участвовавшим в штурме, по фунту мяса, чарке водки и рублю серебром. Приказ о награждении до войск добрался нескоро, через месяц. К моменту его получения многих кабардинцев и куринцев уже не было в живых.

Коста. Лондон, Букингемский дворец, 10 мая по н. ст. 1839 года.

2 октября 1827 года Николай I пожаловал сыну и наследнику престола почетную должность Атамана всех казачьих войск. Александр с девятилетнего возраста настолько привык к казачьему чекменю, что носил его с удовольствием, в отличие от фрака, который его «стеснял». Это выражение он перенял от батюшки и часто повторял:

— Какое счастье — не стеснять себя фраком!

Для подобного «нестеснения» у Цесаревича было много вицмундиров и мундиров в багаже — для бала, смотра войск, официальных визитов. Он был шефом не только казаков, но и лейб-гвардии гусарского полка, числился в штате кавалергардов. Соответственно, мог носить и пышный гусарский ментик, и скромный, подчеркивающий изящество и благородство, но расшитый серебром колет. Но чаще всего он выбирал генеральский мундир Атаманского Его Императорского Высочества Наследника полка. Темно-синий, почти черный, чекмень туго перетягивался в талии ремнем. Неизменную синюю ленту через плечо и Андреевский орден на грудь. На голову — казачью шапку с высоким белым султаном и красным шлыком.

Этот мундир был особо дорог наследнику престола. В нем он был, когда встретил в театре свою будущую невесту — юную гессен-дармштадскую принцессу, которой до замужества нужно было ждать по малолетству еще два года. Александра это не остановило, как и сомнительное происхождение принцессы Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской.

Юрьевич мне тайно поведал о решительности Цесаревича в вопросе невесты:

— Он написал mama: «Я люблю ее, и я скорее откажусь от трона, чем от нее. Я женюсь только на ней, вот мое решение»! Каково же было мое удивление, когда после первого обеда с Викторией, мой подопечный принялся расточать ей комплименты, когда мы остались наедине. Его высочество влюбчив! Как бы не было беды!

Цесаревич пристально себя разглядывал в зеркале, выискивая несуществующие изъяны, когда мы с Тамарой появились в его гардеробной, чтобы получить одобрение своим нарядам. Александр негромко что-то рассказывал наставнику, но сразу замолчал, стоило нам зайти. Он резко развернулся на каблуках. Громко стуча сапогами по паркету, подошел к нам. Обошел по кругу, внимательно изучая с высоты своего роста.

— Мадам, вы очаровательны в национальном костюме. Какое шитье! Ажиотаж лондонского светского общества вам обеспечен. Что ж до тебя, Константин…

Конечно, моя красная форма горского полуэскадрона свиты Императора наследнику была знакома. Он, вероятно, опасался, что я буду слишком выделяться на фоне его скромного мундира своей вызывающе экзотичной черкеской, кольчугой под ней и шлемом-таджем в руках и могу затмить сияние царственной особы. Еще и ноговицы с чувяками на ногах вместо чулок и башмаков.

— Приказ Его Величества! — поспешил я оправдаться.

— Не думай, — хмыкнул Цесаревич, — что я ревную к тому, что ты станешь королем вечера! Меня смущает твоя обувь!

— Согласно этикету, Ваше высочество, — вмешался Юрьевич, — уланы и казаки танцуют в сапогах и формы бальной не имеют. Горцев приравнивают к казакам.[3]

— Ты не понял, Семен Алексеевич! Полы! Скользкий паркет! У него на ногах мягкие чувяки! Ни разу не видел, чтобы флигель-адъютант Султан Хан-Гирей танцевал, куда бы его ни приглашали!

Ха! Я что, «Сибирского цирюльника» не смотрел?! Спасибо Никите Сергеевичу за подсказку!

— Ваше высочество! Позвольте доложить! Натер подошву канифолью!

— О! Голь на выдумку хитра! А ну-ка, покрутись, словно вальсируешь!

Я исполнил несколько па, изобразив проход с несуществующей воображаемой дамой. Считал про себя: раз-два-три…

— Хмм… Вальсируешь ты хуже, чем соображаешь.

— Ваше высочество! Какой великолепный образ мы создадим на балу! — вмешался в мою защиту Юрьевич. — Союз всех родов войск! Армия, казаки и иррегуляры! Полный набор!

— Ну что ж, Бог не выдаст, свинья не съест! Выступаем!

… Этикет королевского бала оказался куда менее строг, чем в России. Дамы позволяли себе темно-бордовые платья, а офицеры не имели специальной бальной формы (grand gala) и явились в парадной. Никаких панталон, лишь брюки с лампасами и кивера с треуголками в руках. Засилье красных мундиров несколько разбавлялось иными цветами, благодаря драгуну, улану, гусару и шотландцу в клетчатом килте и пледе через плечо. Впрочем, бал был домашним, народу было немного, но даже узкий круг приближенных сумел создать затор на узкой лестнице с позолоченными перилами, ведущей в бальные комнаты.

(сбор гостей на той самой узкой лестнице в старом здании Букингемского дворца)

При нашем появлении смолк шум гостей. Замерли веера в руках дам. Все пялились на то, как мы шествуем мимо придворных лакеев, наряженных в черные с золотом ливреи. Не знаю, что более всего поразило нарядную публику — скромный мундир Цесаревича, вызывающий блестящий шлем в моих руках, сочетание эполет с кольчугой или восточная роскошь наряда Тамары. Ее закрытое до горла платье резко контрастировало с разной степени открытости обнаженными плечами статс-дам и фрейлин королевы. Их скромные розы, прикрывающие ложбинку груди, проигрывали яркому шелку «покрова сердца» моей царицы и обилию вышивки серебряными и золотыми нитями. Мнацакан расстарался. Под руководством Мананы Орбелиани, решительно вмешавшейся в подготовку платья Тамары, он создал шедевр. Конечно, злословие столичной ярмарки тщеславия объявит, что это вульгарно и по-азиатски крикливо. Непростительно экзотично! Пренебрежение стилем! Вызов общественной морали! (Хотя тут я, возможно, погорячился). А потом какая-нибудь модница рискнет использовать вышитый длинный кушак — и пошло-поехало! Сразу окажется, что восточный фольклорный элемент в одежде — это стильно и достойно подражания…

Мы поднялись в красный зал.

Бал начался с кадрили и продолжался до трех часов ночи. Первый танец Виктория отдала Цесаревичу. Она была возбуждена и весела, но сумела взять себя в руки. Пропустила вальс, записав на новую кадриль графа Толстого в свой карне де баль с тонкими страницами из слоновой кости. Больше до ужина она не танцевала. Усадила рядышком Цесаревича. Молчала, лишь обмахивалась веером. Так они и просидели ни слова не сказав.

Вальсировать в узком длинном зале крайне неудобно. Он плохо подходил к современным танцам — скорее для чинных проходов прошлого века. Зато не так заметна была моя неуклюжесть. Дамы цеплялись за стены своими пышными юбками. Им было некогда разглядывать позор всемирного известного танцора Косты. Тамара веселилась от души и меня не поправляла.

После ужина веселье продолжилось. Я стоял у стенки и наблюдал за вторым танцем королевы и великого князя. Они танцевали мазурку. Виктория млела в сильных руках наследника. Они мчались вихрем. Все восторгались.

— До чего же скучное времяпровождение! — жаловался Юрьевич в карете, когда мы возвращались в свой особняк. — То ли дело наши «бешеные балы». Как мы веселимся на мясоед и на масляную! Катильон… С ума сходим… Кружимся, бесимся без конца! Платки — хоть отжимай!

— В Стаффорд-хаусе на балу герцогини Сазерленд было наряднее и веселее, — не согласился Александр. — Все дамы в сверкающих бриллиантах, юные красавицы, известные политики, герцог Веллингтон… Стены, украшенные искусственными розами, будто в арабских сказках. По пышности и размаху эти балы серьезно превосходят вечеринку у Виктории, но до наших, в Аничковом дворце, не дотягивают.

Я проскучал все прошлые великосветские приемы в зале ожидания сопровождающих лиц. Поэтому не мог поддержать разговор. Мне показалось, что великий князь остался разочарованным.

Но на утро он только и говорил, что о королеве. Восхищался ее обаянием, чувством юмора и блеском молодости. Мы тревожно переглянулись с Юрьевичем, ведь вечером нас ждал совместный с королевой поход в оперу.

К моему удивлению, в опере я не увидел уже привычных мне лондонских цилиндров. Их заменил — как я смеялся! — тот самый шапокляк, вроде того, что я выбросил в Одессе, развеселив Микри. Правда, английские «кучерские» шляпы несколько отличались. Они складывались в плоский блин и носились в здании оперы под мышкой. А перед выходом на улицу нажималась специальная пружинка, и шляпа приобретала правильную форму.