Библиотека современной литературы. Выпуск 5

Иван Васильевич смачно поглощал варёную картошку, заедая бутербродом с сыром и малосольным огурцом.

– Вы ж фронтовик! Вон, медали на вашем кителе. Я хорошо рассмотрел, пока вы не сняли его. Как же в вашем возрасте не пить? Закодировались, что ли?

– Степан, извините, но как-то… не совсем понял. Как ветеран войны связан с алкоголем? Мои фронтовые друзья тоже этим делом не особо интересуются. И как, думаешь, мы бы страну поднимали, если б пьянствовали?

– Мой отец и дед, помню, пили много: и винчика, и самогона. Отца вот недавно схоронил. А дед ещё… двадцать лет назад отправился к предкам.

– Сколько ж было вашему отцу? Наверное, мой ровесник? – удивился Иван Васильевич.

– Было отцу шестьдесят два, – горестно вздохнув, ответил Степан.

– Молодой. Соболезную. Но что поделать? Я на год его постарше… Но я только жить начал… Детей вырастили с женой, на ноги поставили. Ну а теперь самим пожить. Внуков дочь привозит только летом.

– Что же, вообще не пьёте алкоголь? – с печалью в голосе спросил Степан.

– Стопочку по праздникам могу перехилить. Всё зло в стране от неё…

– Вы, извините, в Киеве живёте? – поспешно перебил соседа Степан.

– Нет, в городке, где зашёл в поезд, – прихлёбывая из кружки, ответил пожилой мужчина. – То я еду на важную встречу ветеранов по случаю сороковой годовщины окончания войны.

Вошла полная проводница вагона и, деловито сравнив билеты с паспортами пассажиров, поспешно и неуклюже «вывалилась» в коридор, на ходу закладывая сложенные билеты в особую сумочку. Не успела закрыться дверь купе, словоохотливый Степан продолжил разговор:

– Отцу тоже писали, что наградят этим летом. Но он немного не дожил… А вообще, он на эти награды смотрел как на побрякушки. Многое мне рассказывали отец с дедом… об изнанке войны. Да и мы детьми… «нахлебались послевоенщины»…

– Эка ты загну-у-у-л! – удивился Иван Васильевич. – Чего же вы хлебали-то? Вся тягость горя на моё поколение выпала. И слово-то странное – послевоенщина! Сейчас расцвет в стране… всех прошлых чаяний… наших отцов и дедов. Разве не видите? Как все зажили богато и весело! Из разрухи подняли страну…

– Не страну, а только её европейскую часть. Люди перед Уралом и за Уралом, от Сибири до Дальнего Востока только по радио слушали сводки с фронта. Наслаждались жизнью.

– Не скажи, – уверенно произнёс ветеран войны твёрдым голосом. – Меня в сорок третьем комиссовали в связи со вторым ранением и отправили в Казахстан. Ехали в теплушке и глазели в щели вагона, когда не спали. Люди в стране жили в бараках да хибарах, как и мы, жители Украины. Никто не шиковал в то время. Промышленность была в основном в зачаточном состоянии. При царизме мало что было в стране… Летал недавно я в Казахстан к друзьям: цветущая нынче республика СССР, я тебе скажу! Да и Украина наша как расцвела! Разве могли мечтать об этом мои деды? Все люди нынче в квартирах живут или в частных домах. А «квартирники» ещё и дачи имеют! Развитой социализм, понимаешь! Достигли…

– Цена, всему «головой» – цена, – в задумчивости произнёс Степан, перебив соседа по купе. – Огромная цена за всё это заплачена. Трое моих дядек сложили головы на фронте, и дед по матери чуть-чуть не дошёл до Берлина.

– Зато ты живёшь, дети твои, – не соглашался Иван Васильевич. – Вы теперь радуетесь. Ради этого старались солдаты и офицеры! Будущность вам дали!

Степан, взглянув в окно, нагнулся под стол и достал из сумки пакет с едой. Развернув полотенце с жареной курицей, предложил соседу любой кусок на выбор, но тот решительно уклонился от угощения. Степан плеснул себе в стопку «гремучей» жидкости, жестом снова предложив Ивану Васильевичу, но тот помотал головой и достал из объёмистой сумки футболку с тренировочными штанами. Пока мужчина ел, Иван Васильевич быстро переоделся возле закрытой двери, присел на своё место, взял газету в руки и начал внимательно её читать без очков.

Мужчина убрал полотенце с остатками еды в дорожную сумку и пристально взглянул на соседа. Улучив момент, когда Иван Васильевич переворачивал страницу газеты, Степан спросил:

– Мне вот странно, например, что вас комиссовали после второго ранения. А мои родные воевали после многих ранений. Наверное, вы по блату избежали войны, отогрелись в Казахстане, пока другие воевали… Не дав толком поправиться в госпитале, других-то гнали снова на фронт. Письма их до жён дошли. Какие-то сразу, другие нашлись после войны. Откуда знаю? В сумке нашего почтальона провалялись. Его-то убили, а сумка в траве и под снегом пролежала в целости… Ребята нашли возле трупа после войны.

– Э-э-эх, ну что вы несёте?! – возмутился пожилой мужчина, отложив газету в сторону. – Вы знаете меня, чтоб говорить дрянь?! С начала войны я записался «во внуки Сталина», мне не было девятнадцати. И мы были смертниками: партизанили героически, не знали, вернёмся ли с задания. Среди нас были ребята по пятнадцать лет и меньше. Многие не пришли с фронта, другие вернулись инвалидами без ног и рук… Разве мы решали, где нам быть? Я был членом партии, и руководство решило перебросить меня позже за Урал. Служил стране и партии, себе не принадлежал. В Казахстане я тоже охранял важный объект ночью, а днём учился в металлургическом училище. Через год я уже стоял в бригаде на сборке танков. Работа была каждый день, без выходных, по двенадцать часов… с выходом только в туалет. Отдыхом был трёхразовый пятиминутный перекус. А еда чуть-чуть была получше, чем для фронтовиков. Потому что почти всю промышленность перепрофилировали на военную… Всем было тяжело.

– Всё у вас, партийных, всегда блестит и в шоколаде, – с неожиданной ненавистью процедил Степан, держа на груди скрещенные руки. – А вы не понимаете, что Сталин ваш, мерзавец, сгубил нам детство, матерям поломал жизнь!

С минуту Иван Васильевич оторопело глядел на соседа и, внезапно приняв его вызов к противостоянию, твёрдым голосом произнёс:

– Хорошо. Расскажите свою правду. Чего лично вы нахлебались, что означает слово «послевоенщина»? И другое, что желаете.

Бывший фронтовик сложил газету, поместив её в сетку над полкой, поднял ноги и укрылся простынёй. Фрамуга была приоткрыта, и оттуда влетал в купе тёплый летний ветер, но ветерана слегка зазнобило.

Степан нагнулся к сумке; достав бутылку с «горячительной смесью», отпил немного из горлышка, привычно занюхав рукой вместо закуски. Закинув ноги на нижнюю полку, накрылся простынёй и, прислонившись спиной к стенке у окна, мужчина решительно начал говорить:

– Вождь ваш мерзавцем был. Если бы он не водил дружбу с Гитлером, а лучше бы готовился к войне, как ему говорили офицеры высшего звена, то немцы не застали бы нас врасплох. И страна быстро закончила бы войну. А может, и не было бы войны… Второе: из-за поганой войны женщины лишились мужей, отцов, братьев. А мы, многие послевоенные дети, лишились отцов, дядек, старших братьев. Матери наши или сёстры потеряли малых детей: они умерли от голода или от снарядов. Третье: наших украинских женщин немцы считали своей собственностью, когда находили в сёлах, деревнях. И девок наших поганили, лишали девичества. Многие из них забеременели… Все бабы вокруг знали, что девки немецких «выродков» нарожали. А некоторые не хотели позора, кончали свою жизнь самоубийством, другие рожали и закапывали трупики… Трагедия. Четвёртое: мужики поприходили с фронта уродами. Нет, дело не в оторванных руках-ногах. Они на голову стали дураками. Да ещё учителями становились или продолжали детей учить как ни в чём не бывало. У нас в школе, помню, был физик. Он не разрешал девочкам в его присутствии нагнуться, если что-то на пол упало: учебник, ручка или тряпка у доски. Им требовалось присесть и взять предмет. В противном случае он нагибался перед классом, штаны снимал и вращал своим голым задом. Смеяться запрещалось. За смешок он бил указкой по голове… Другой ботанику вёл. Помню, мы как-то кидались на перемене маленькими хлебными мякишами. Он заставил поднять мякиши тем, кто кидался. Своей рукой он засунул им в рот те кусочки. Понимаете? Драма из них так и пёрла… Третий подходил к девочкам в коротких, на его взгляд, школьных платьях и поднимал им юбки, чтобы все видели их трусы или панталоны… Нравилось их позорить, а может, тянуло к ним.

Старик кашлянул, и через минуту Степан продолжил:

– Пятое: дочки тех испорченных фашистами девок и женщин стали проститутками. Закончилась война, восстановились школы. Этих девок прямо после уроков в кустах или за зданием школы «оприходывали» пацаны из старших классов, кому было не лень. Меня, помню, привёл друг домой к одной из таких. Ей не нужны были деньги. Требовалось только больше «кобелей», она была просто неугомонной в этом вопросе. Не могла остановить себя. А ведь ей было пятнадцать. Да и многие девки были бешеными на это дело… Потоптали фашисты не только тела украинских девчонок и женщин, но и совесть их сожгли. Циничные матери растлили дочек. Видно, оставшись без мужей, водили мужиков домой и занимались сексом на виду у дочерей. Тогда в бараках многие жили, а это жизнь почти нараспашку. Иногда думаю, может, дочек подкладывали матери своим «кобелям». Иначе как понять, почему девчонки четырнадцати-пятнадцати лет, а то и младше, искали секса? Кто их научил?