Библиотекарист

– Боб Комет проявил интерес, – сказала ей Джун.

– Кто такой Боб Комет?

– Найденыш, Ида. Его зовут Боб Комет, и я из себя вон лезу, чтобы удовлетворить его любопытство.

– Оставь меня в покое, – сказала Ида и снова закрыла глаз.

Джун повернулась к Бобу.

– Мы, я и моя брюзгливая спутница, едем в городок под названием Мэнсфилд на премьеру нашей последней работы, которая состоит из нескольких связанных между собой виньеток. Ты знаешь, что такое виньетка?

– Нет.

– Это история, которая не дотягивает до того, чтобы называться историей, поэтому ее именуют виньеткой. Притворяясь, что сделал ее такой намеренно, ты избегнешь стыда, которым сопровождается чувство вины. Ты знаешь, что такое чувство вины?

– Нну…

– Это счет, срок оплаты которого истекает. Эта работа, которую мы сейчас везем, она у нас не самая сильная. Неплохая, но в ней нет прежней мощи, которая когда-то давалась легко и так, будто это наипростейшее дело. Теперь мощь гаснет, и нет в мире витаминов или лекарств, чтобы восполнить ее отсутствие. Все подходит к концу, Боб Комет, песчинки сыплются в горлышко песочных часов, и не верь, когда тебе скажут, что это не так. – Джун прищелкнула пальцами. – В Мэнсфилде есть отель, в котором мы в довоенные годы демонстрировали кое-какие наши работы и, было дело, имели успех, местного значения, конечно, но успех тем не менее, и чем неожиданней, тем приятней. Это было во времена лесного бума, в конце тридцатых, когда лесопромышленникам, их подручным и их любовницам вечером в пятницу и субботу требовалось хоть что-то, напоминающее культуру. Мне тогда казалось, они даже не понимают, что мы им вообще показываем, но это всегда был спектакль, зрелище, причем с музыкальным сопровождением, чего некоторым и так довольно. Но, что ни говори, а зрители отзывались с воодушевлением и азартом. Они знали, когда нужно хлопать, и тратились на вино, что радовало владельца отеля. Но потом промышленники, подручные и любовницы уехали в другие места, и приглашений от владельца отеля не стало. И вот теперь, годы спустя, он вдруг ни с того ни с сего связался с нами и объявил, что грядет возрождение. Это прекрасно, и не скажу, что не рада была получить весточку от этого человека, но, по правде сказать, подозреваю, что мы катим в Фиасковилль. Ты знаешь, что такое фиаско?

– Думаю, да.

– Что ж, мы почти на месте.

Солнце опустилось еще ниже, и автобус закладывал широкие, стремительные виражи, следуя очертаниям береговой линии.

– Ты слишком молод, чтобы ведать о меланхолии, сопровождающей возвращение в место, где когда-то ты процветал. Замечу, это совсем не так плохо, как кажется. Но, Боб, я делаю различие между меланхолией и печалью. Ты понимаешь, в чем разница?

– Нет.

– Меланхолия – это мечтательное отождествление времени с вором, и коренится меланхолия в воспоминаниях о минувшей любви и былом успехе. Печаль – явление более безнадежное. Печаль – это осознание того, что ты не получишь того, что жаждешь и, возможно, заслуживаешь, и вот она-то, печаль, коренится во влечении к смерти или, извини уж меня, им поощряется.

Ида вздрогнула и пошевелилась.

– Как тут уснешь, когда кто-то все время болтает? – вопросила она.

– Оно живет и дышит, – сказала Джун Бобу. – Оно ходит меж нас.

Тут Ида вполне пробудилась, выпрямила спину и огляделась по сторонам, будто запамятовала, в каком месте уснула.

– Где моя “Бэби Рут”? Я хочу шоколадку!

И Джун, поморщившись, набрала воздуху в легкие и обратилась к своей подруге:

– Я вот только сию минуту объясняла юному Бобу, что даже тем из нас, кто готов к меланхолии, следует иметь запас прочности на случай печали.

* * *

Автобус съехал на пятачок, отделявший шоссе от океана. Водитель заглушил двигатель, и Боб услышал, как бьется в стенки автобуса ветер, что дует с океанических вод, услышал, как мерно шуршит галькой отступающая волна.

Джун смотрела налево, в сторону от моря.

– Вот он, – сказала она.

Отель “Эльба” был выстроен в викторианском вкусе: закругленная черепица, вдоль фасада деревянная прогулочная галерея, над южным крылом башня с коническим верхом. Высилась башня в наклон, флюгер над ней согнулся в жесте как бы почтения или ласкового приветствия, и видно было, что башня, как и отель в целом, понемногу врастает в землю. Красивый отель, подумал Боб, но вид у него недокормленный. Хотя когда-то он, должно быть, казался величественным.

– Мэнсфилд! – возгласил водитель.

Изнутри автобуса Боб мог с высоты обозреть весь городок целиком: две дороги буквой “Т”, шоссе и улица, ведущая на восток, в темнеющий лес. Солнце еще не село, но витрины магазинов вдоль шоссе были уже закрыты, на сегодня или же навсегда. А на улице чуть дальше отеля Боб увидел кинотеатр и ресторан, оба открытые для посещения, но рядом ни единой души, которой вздумалось бы войти в тот или другой. Ни слова не говоря, Джун мрачно смотрела на это зрелище. В кабинке водителя над головой у него вспыхнул свет, и он сделал пометку в блокноте, который свисал с приборной панели.

– Мэнсфилд, – повторил он и открыл створчатую дверцу, впустив внутрь порыв ветра. Тот ворвался и пронесся по автобусу, ряд за рядом перебудоражив всех пассажиров и рассердив собак, зарычавших на невидимую напасть. Перья на шляпах Иды и Джун заплясали, заколыхались, когда те встали и принялись собираться.

Водитель, выйдя, прошел к задней части автобуса, где открыл багажное отделение и озаботился багажом. Заслышав глухой удар снаружи, Ида вытянула шею, чтобы глянуть в окно, и вскричала: “Он сломает гильотину, дурак!” Ида и Джун в панике кинулись по проходу; путаясь в ногах, собачки бежали следом, а Боб следовал за собачками. Разрешения на присутствие в их рядах он не получил, но решился не отставать, пока ему ясней ясного не велят держаться подальше. Соскочив на землю, Боб встал поодаль, наблюдая за тем, как водитель выгружает багаж, в то время как дамы указывали ему на хрупкость той или иной вещи, попутно втолковывая, что именно он опять сделал не так. Багаж был сложен в высокую кучу, и Боб укрылся за ней.

Водитель не уходил, а, промокая лицо носовым платком, выжидающе поглядывал на пассажирок. Видно, надеялся, что они состоятельные чудачки и отблагодарят его непомерными чаевыми. Но время проходило в молчании, женщины не предложили водителю ни денежной премии, ни даже доброго слова, и поэтому он спрятал платок и, вернувшись в автобус, недовольно плюхнулся на свое место. Но уже через мгновение выпрямился, словно озаренный идеей; повернул ключ в замке зажигания и принялся подстегивать двигатель, включая-выключая первую передачу и одновременно нажимая на тормоз. Эти действия вызвали выхлопы в карбюраторе, и объемистым черным клубом из сопла вырвалась сажа, окутала собой женщин, которые раскашлялись и, отплевываясь, стали размахивать руками, чтобы отогнать гарь. Посигналив, водитель вырулил на шоссе; Джун, носовым платком стирая копоть с лица, сказала:

– Надо отдать ему должное, Ида. Этот человек своим инструментом владеет.

Ида стояла столбом, клокоча, и слова выговорить не могла – или же не желала. Тем временем из отеля “Эльба” показался однорукий мужчина, явно очень довольный, пересек шоссе и предстал перед Идой и Джун.

– Добрый вечер, милые дамы! – сказал он.

– А, мистер Мор, – отозвалась Джун, разглядывая свой носовой платок. – Ну, и что у вас нового?

– Только то, что я занимался своими делами за стойкой регистрации и совершенно случайно поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как вас двоих обдало отработанным газом. Только представьте себе мое удивление!

– Очень хорошо представляю, – отозвалась Джун. – Думаю, оно было сродни нашему собственному, разве что наше было куда неприятней.

– Вот уж правда, – и мистер Мор указал подбородком на то место, где минуту назад был автобус. – И сдается мне, он сделал это нарочно, вы не находите?

– Нахожу.

– Но что же произошло, что ввергло водителя в пучину мести? Никогда не поверю, что ваш талант заводить друзей вас покинул!

– Нет, совсем не покинул. Но, надо признать, стал ненадежней. Или, может быть, избирательней. Дело в том, что стал уже круг тех, с кем мы сами готовы дружить. Впрочем, ваш талант тонкой наблюдательности по-прежнему очевиден.

– Да, и я за него держусь. Все надеюсь, что когда-нибудь он мне вдруг пригодится. Это ведь оружие против всех остальных, не так ли? – Он взмахнул невидимым мечом и, сделав воинственное лицо, рубанул воздух. Но меч сразу исчез, лицо опять подобрело, и он спросил: – А вот что вы скажете насчет тарелочки супа?

– Только не на шоссе, – ответила Джун.

Мистер Мор повернулся к Иде.

– Здравствуйте, Ида. – И, когда та не отозвалась, вопросил: – Ида что, умолкла совсем, да?

– Ей выдался очень нелегкий день, – сказала Джун.