Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Публикация «Смиренного обращения» спровоцировала поток диспутов и дискуссий, в которых памфлеты противников громогласно перекрикивали памфлеты сторонников. Возродились все старые обвинения, и к ним добавились новые, включая обвинение в том, что сам Кромвель был евреем и что евреи собираются купить собор Святого Павла и Бодлеянскую библиотеку. Дескать, они презренный народ, который даже Господу приходилось постоянно карать за греховность; дескать, их изгнание было Божьей карой за убийство Христа (и пуритане понесут то же наказание за убийство короля Карла); дескать, если допустить их в Англию, они станут поносить христианскую веру и подтолкнут людей отвратиться от христианских устоев и обычаев, станут подделывать монету, создадут безработицу, погубят английских купцов и уничтожат внешнюю торговлю. Их сторонники, с другой стороны, утверждали, что евреи «самый благородный народ на свете, богоизбранный народ», что в ответе за распятие Христа не евреи как народ, а только первосвященники; что их возвращение в Англию «благословит» страну; что гражданская война явилась Божьей карой за изгнание Его народа и что их возвращение умилостивит Его гнев и принесет мир; и что евреи-купцы понизят цены и увеличат торговлю и процветание, поскольку хорошо известно, что «те страны, что торгуют с евреями, более других процветают и прирастают богатством и могуществом». Однако главным образом сторонники строили свою защиту на самом слабом своем аргументе: доводе в пользу того, что только посредством возвращения евреев в Англию можно добиться обращения их в христианство. Оппоненты во главе с ожесточенным гениальным Уильямом Принном, чье «Краткое правовое возражение» суммировало остальное памфлеты, насмехались над мыслью, что евреи когда-либо будут обращены, и тут были совершенно правы³². Сам тезис о возможности обратить евреев, который с такой силой возродится в XIX столетии, был совершенно нереалистичным. И тем не менее, по иронии судьбы, это был один из самых сильных мотивов, побуждавших Англию способствовать восстановлению Израиля.

Так или иначе, 10 декабря 1655 г. в Уайтхолле Кромвель созвал особую комиссию, куда вошли судьи, представители духовенства и купцы, чтобы обсудить петицию Манассе³³. В последовавшие за тем две недели дебатов делегаты, которые приблизительно разделились поровну на сторонников и противников, зашли в тупик. Но по меньшей мере в одном было принято ясное решение. Кромвель изложил повестку дня: «Законно ли будет принять евреев?» и «Если законно, то какие условия необходимы, чтобы их принять?» На первый вопрос судья Глин и Стил ответили, что нет никаких юридических препон тому, чтобы принять евреев, — и это был значительный успех. Но в том, что касалось условий, при которых евреи могли бы поселиться в Англии, возник, как журил собравшихся Кромвель, «вавилон разногласий». Представители духовенства, большинство из которых ратовали за то, чтобы принять евреев, приводили доводы, дескать, «добрые люди Англии больше верят в обещание призвать евреев и серьезнее молятся за них, чем за любой другой народ» и потому примут их, дабы привести к этому «призванию» или обращению. Более того, Англии следует искупить жестокое обращение в прошлом с евреями, которых действительно пригласил в страну Вильгельм Завоеватель, тем более что «мы дети одного отца Авраама: они — естественным образом во плоти, мы — верующие — в духе».

Купцы были решительно против. Слухи о зловещих последствиях допуска евреев в страну распространяли голландские и испанские агенты, которые понимали, что возвращение евреев в Англию подкрепит Навигационный акт, и агентами роялистов, которые надеялись сорвать этот проект, поскольку «протектор твердо на него решился». Поддавшись этим слухам, купцы предсказывали страшнейшие беды, утверждая, что еврейская торговля обогатит иностранцев и ввергнет в нищету Англию. Что до обращения в христианство, говорили они, люди ныне так склонны увлекаться странными новшествами, что скорее евреи найдут новообращенных, чем наоборот. В конечном итоге единственным, к чему смогла прийти комиссия, стала резолюция, разрешающая возвращение, но при таких жестоких торговых и финансовых ограничениях, что оно становилось бесполезным для Кромвеля.

Дверь была распахнута, и в нее ворвался лорд-протектор, в очередной раз раздосадованный неспособностью слабых людишек перейти к сути, начать действовать, понять, что ему надо, и это ему дать. Разве не долг каждого христианина, поносил он членов комиссии, принять евреев в Англии, единственной стране, где религия преподается во всей ее первозданной чистоте, и «не отторгать их от света и не оставлять их среди лженаставников, папистов и идолопоклонников?». Этот аргумент заставил замолчать оппонентов среди духовенства. Затем он полил презрением людей из Сити. «Неужто вы действительно страшитесь, что эти презренные и презираемые люди сумеют одержать верх в торговле над купцами Англии, самыми благородными и почитаемыми купцами во всем мире?» «Так он говорил и говорил, — замечает один очевидец, — пока и их не заставил замолкнуть тоже… Я в жизни не слышал, чтобы человек так складно говорил»³⁴.

Но с Кромвеля было довольно, и он распустил пристыженную комиссию, как распустил Долгий парламент и его «охвостье», Малый парламент, когда те не смогли послужить его целям. На деле он частично получил желаемое благодаря решению судей и, пожалуй, не слишком стремился оказывать дальнейшее давение из страха разжечь новую волну агитации. Изучающие этот эпизод ученые едины во мнении, что Кромвель, по всей видимости, решил добиться своего более или менее неофициальным путем и осуществить возвращение, по выражению одного его современника, «по молчаливому согласию»³⁵. Собственно говоря, так современники и восприняли происходящее. «Теперь евреи допущены», — записал 14 декабря 1655 г. в своем дневнике Джон Ивлин, вероятно, имея в виду признание судей, что юридических препон возвращению не существует.

Все были только рады забыть о больном вопросе, не имевшем простого и ясного решения, — за одним-единственным исключением. Для Манассе бен Израиля, который вложил в этот план всю свою страстность, ученость и умение убеждать, равно как и всю древнюю тоску своего народа в сочетании с новыми тревогами из-за недавних гонений в Польше, компромисс был бесполезен. Он вернулся в Голландию — постаревший, без гроша за душой, почти сломленный, и чуть меньше чем через год, в возрасте пятидесяти трех лет умер, возможно, от извечного неуловимого недуга — разбитого сердца.

Непосредственные плоды «молчаливого согласия» Кромвеля лежат за рамками этой книги. Из-за неопределенности результата в тот период масштабной иммиграции не произошло, но в 1656 г., когда Англия вступила в войну с Испанией, мараны смогли сбросить свою «испанскую маскировку» и, невзирая на возобновившуюся агитацию оппонентов, получить ограниченные права как жители Англии и официальное разрешение создать открытую синагогу. В том же году, когда его дядя умер от отчаяния, племянник Манассе был принят на Королевскую биржу брокером. По сути, компромисс Кромвеля, это типично английское решение, нелогичное, но действенное, оказался на руку евреям, когда Содружество уступило место Реставрации. Поскольку не было никаких письменных подтверждений существованию юридического акта, который Карл II мог бы отменить, новый король благоразумно пустил все на самотек, игнорировал петиции за новое изгнание евреев и, поскольку многие монархистски настроенные еврейские семьи помогали Стюартам в изгнании, отказывался даже думать об ограничении их прав — коротко говоря, как Кромвель, попустительствовал при условии, что это ему удобно³⁶.

Постепенно, на протяжении двух столетий сефардская община разрасталась, и мало-помалу, хотя всегда наперекор новым Приннам и «Возражениям», отвоевывалась гражданская эмансипация.

Тот первый интерес пуританской Англии к восстановлению Израиля был, несомненно, религиозного характера, родился из изучения Ветхого Завета, который правил умами и который исповедовали власти предержащие в середине XVII столетия. Но религии было недостаточно. Ни чувства призрачного сродства пуритан с сынами Израиля, ни идеалы толерантности, ни мистические надежды приблизить царствие Христово не дали бы никаких результатов, не вмешайся политическая и экономическая необходимость. Интерес Кромвеля к предложению Манассе был продиктован тем же фактором, которым диктовался интерес Ллойд-Джорджа к предложению Хаима Вейцманна десять поколений спустя: а именно, тем, какую помощь способны оказать каждому из них евреи в военное время. И начиная с эпохи Кромвеля, всякий раз, когда Британии проявляла внимание к Палестине, она руководствовалась двумя мотивами: одним из них была выгода, будь то коммерческая, военная или империалистическая, другим — религиозные чувства, подпитываемые Библией. Когда обстоятельства складывались так, что эти два мотива отсутствовали, как это было на протяжении XVIII в., когда религиозный климат заметно охладел, Англия забывала про Палестину.

Глава VIII Закат библии: Правление Мирского Мудреца

Когда могущество пуритан сошло на нет, их глубокомысленность и смертельная серьезность вышли из моды, хотя и не исчезли из Англии совсем. Преобладающий тон Реставрации и XVIII столетию задали кудрявый черный парик, хладнокровный острым ум и небрежное пожатие плечами Карла II. После почти полувека религиозных страстей Англия со вздохом облегчения решила быть веселой, добродушной — какой угодно, только не серьезной.

Но подводные течения пуританства и впредь сохранялись в среде диссентеров [48] . Изгнанные из недавно вернувшей себе власть англиканской церкви и из университетов, уволенные с государственных постов, гонимые в обществе, лишенные до 1689 г. гражданских прав, они не давали угаснуть окончательно традиции, которая вновь дала о себе знать в XIX веке. В промежуточный период, называемый в целом XVIII столетием, диссентеры существовали в тени, а место под солнцем заняла аристократия. Это был, по словам Тревельяна, «век аристократии и свободы, главенства закона и отсутствия реформ»¹, век «классицизма», упорядоченный, благовоспитанный, рациональный и настолько неиудейский, насколько возможно.

48

Ист. термин, обозначающий несогласных с официальными культурой и вероучением Англии.

Чтобы разглядеть XVIII век как единое целое, надо избавить его от хронологических рамок и позволить ему перерасти в сложный период с приблизительно 1660-х до 1780-х гг., иными словами, начиная с Реставрации и до десятилетия, когда победила Американская революция, началась Великая французская революция, и полным ходом развернулась индустриальная революция с ткацким станком Картрайта и паровой машиной Уатта. Это был век разума и свободы мысли. Открывая естественные законы природы, наука начала бросать вызов Библии. Как обнаружил Исаак Ньютон, не Бог, а земное притяжение уронило ему на голову яблоко. Ужасающая логика Джона Локка открывала новые царства неопределенности. Под воздействием этих новых идей непререкаемый авторитет Писания таял, как масло на солнце. Чувство защищенности, даваемое верой, уступило место незащищенности знания. Деизм постарался заменить Библию «Богоявлением». С юношеской верой в способность человеческого разума преодолеть религиозные распри, деисты предлагали Бога, в которого могут поверить рационалисты, Бога, чье существование доказано чудесами природы и которому нет нужды в пророчествах или прочих сверхъестественных откровениях, чтобы явить себя человечеству.