Библия. Ужас и надежда главных тем священной книги

Однако между 29 годом до н. э. и своей смертью в 19 году до н. э. Вергилий создал свой великий эпос, «Энеиду». В нем он отождествил золотой век с августовской эпохой, а владычество Сатурна, – с владычеством Цезаря. Скитания и тяготы Энея (вспомним его бегство из Трои) предзнаменовало судьбу Августа. То, что августовская эпоха станет золотым веком, было определено свыше на небесах, пророчески предречено на Земле и величественно осуществлено Августом.

Сначала на небесах Юпитер говорит своей встревоженной дочери Венере (Афродите) о судьбе этой троянской семьи: [35]

35

Virgil, The Aeneid, trans. Henry Rushton Fairelough, 3rd ed. rev. G. P. Gould, 2 vols., Loeb Classical Library (Cambridge: Harvard University Press: 1999).

Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,Дам им вечную власть. И упорная даже Юнона,Страх пред которой гнетет и море, и землю, и небо,Помыслы все обратит им на благо, со мною лелеяРимлян, мира владык, облаченное тогою племя.Так я решил. Года пролетят, и время настанет.<…>Будет и Цезарь рожден от высокой кровитроянской,Власть ограничит свою Океаном, звездами —славу,Юлий – он имя возьмет от великого имени Юла,В небе ты примешь его,отягченного славной добычейСтран восточных; ему воссылаться будут молитвы.(1.278–290)

Судьба Рима и божественность Августа изначально предопределены Юпитером, и ничто не способно помешать вышней воле. Августу, как новому Энею, предназначено подчинить весь мир своим законам.

(4.231).

Далее, эта судьба была дважды предсказана издревле. Так, дух покойного Анхиса говорит Энею, своему еще живому сыну:

Им направляемый Рим до пределов вселеннойрасширитВласти пределы своей, до Олимпа души возвысит.<…>Вот он, тот муж, о котором тебе возвещалитак часто:Август Цезарь, отцом божественнымвскормленный, сноваВек вернет золотой на Латинские пашни,где древлеСам Сатурн был царем, и пределы державыпродвинет…(6.781–794)

Пророчество продолжается, и мечта о золотом веке Сатурна хорошо резюмирована в следующих строках, которые впоследствии цитировали, быть может, даже слишком часто:

Римлянин! Ты научись народами править державно —В этом искусство твое! – налагать условия мира,Милость покорным являть и смирять войноюнадменных!(6.851–853)

Так заканчивается шестая книга «Энеиды». В начале седьмой книги мы читаем еще одно пророчество о судьбе Рима. И на сей раз это происходит уже в Италии. От оракула Фавна, «вещего старца-отца», предрекается:

Зять из чужбины придет и кровью своей возвеличитИмя наше до звезд,и к ногам наших правнуков общихБудет повержен весь мир, и все, что видимо СолнцуВ долгом пути меж двумя Океанами, —им покорится.(7.98-101)

Отметим два важных момента в судьбе Рима: она определена свыше, и она имеет вселенский размах (как и подобает золотому веку, владычеству Сатурна). Речь идет обо всей Земле и обо всем мире.

И наконец, Венера просит своего божественного супруга, бога Вулкана, сделать Энею оружие. На щите он выковал «италийцев и римлян деянья» (8.626). Это позволило Вергилию изобразить кульминацию сей величественной истории как своего рода битву при Акции:

Цезарь Август ведет на врага италийское войско,Римский народ, и отцов, и великих богов,и пенатов;Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойноеПламя объемлет чело, звездой осененное отчей.<…>Варварской мощью силен и оружьем пестрымАнтоний,Берега алой Зари и далеких племен победитель;В битву привел он Египет, Восток и от краявселеннойБактров; с ним приплыла – о нечестье! —жена-египтянка(8.678–688)

Однако это не просто битва Августа Цезаря и его адмирала Агриппы с Антонием и его женой Клеопатрой. И не просто битва Италии с Египтом (или даже Запада с Востоком):

Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьемПротив Нептуна на бой и Венеры, против Минервы.(8.698–699)

И вот великий финал в 29 году до н. э.: «… С триумфом тройным вступивший в стены столицы Цезарь» (8.714–715). Имеется в виду триумф Августа как победителя далматинских племен в битве при Акции и в Александрии.

В заключение я вернусь к прежнему вопросу. Когда мы, люди с опытом Просвещения, читаем эти тексты, смотрим на эти артефакты, вглядываемся в руины римской культуры, мы спрашиваем себя: буквально или метафорически понимали римляне имперскую теологию?

Безусловно, это разграничение было им знакомо. Однако римляне, в отличие от нас, редко путали буквальное/метафорическое и реальное/нереальное. К примеру, если бы вы сказали Августу, что его божественность носит метафорический характер, вы, возможно, остались бы в живых. Но если бы вы сказали ему, что она нереальна, не сносить вам головы. Независимо от того, сколь буквально понимались эти титулы Августа, отношение к ним было предельно серьезное. В них видели нечто реальное. И к слову сказать, христиане так относились к титулам Христа. Этого было достаточно.

Посмотрим на вещи таким образом. От Юлия Цезаря у Клеопатры был сын Цезарион. От Марка Антония у нее были дети-близнецы, которых звали Гелиос и Селена. Цезарь был приемным отцом Октавиана, а Антоний был его заклятым врагом. Естественная мысль: после победы Августа детям его врага не жить, а ребенок его обожествленного отца получит защиту.

Однако случилось иначе. Близнецов Август забрал в Рим, где их воспитала Октавия, его сестра и отвергнутая жена Антония. А Цезариона убили: ведь мог быть только один divi filius, сын обожествленного Цезаря. (Интересно, когда киллеры душили Цезариона, пытался ли он возражать: мол, «я – лишь метафора»?)

Где мы? И что дальше?

На всем протяжении книги мы снова и снова видели, как матрица времени, места и ситуации медленно, но верно нивелирует божественную радикальность, возвращая естественный ход вещей. В главах 9-11 мы показали, что это случилось с Иоанном Крестителем и Иисусом из Назарета; в главах 12–14 мы покажем это на примере Павла из Тарса. И мы поймем, «как читать Павлову традицию – и остаться христианином».

В данной главе я преследую двойную цель. Одна из них такова: подготовить почву для снятия с Павла обвинения в том, что он якобы предал Иисуса и иудаизм, выдумал христианство, ввел странные новые понятия и теории, не любил евреев и брак, а любил рабовладение и патриархальность. Все или почти все из этих обвинений обусловлены непониманием категорий римской имперской теологии и того, что Павел возвещал Иисусово учение о Царстве Божьем и как вызов своим собратьям-иудеям, и как вызов Цезарю. Ведя полемику на двух фронтах, он сознательно формулировал свои мысли таким образом, чтобы его услышали в провинциальных столицах Римской империи.

Да, предательства не было. Но Павел вывел весть Иисуса за пределы деревень Иудеи и переформулировал ее для еврейской диаспоры великих римских городов.

Другая моя цель носит более общий характер: подчеркнуть матрицу времени, места и ситуации, чтобы снова осмыслить библейский ритм утверждения-и-отрицания. О Павловом утверждении у нас речь пойдет в главе 13, а о после-Павловом отрицании – в главе 14.

И наконец, как мы уже видели на примере исторического Иисуса (главы 9-11) и как увидим на примере исторического Павла (главы 12–14), за сейсмическим конфликтом между христианским иудаизмом и римским империализмом стоит столкновение целых тектонических пластов истории: естественного хода цивилизации (мир через победу) и радикальности Божьей программы (мир через справедливость).