Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Опять за свое! Мы же договаривались. У тебя – сто первый километр, а на меня и так уж косо смотрят. Что ли, утопить меня хочешь?

– Сестреночка! Да мы с тобой оба в дерьме по самые ноздри. Как волна пойдет – обоих накроет, так что чуть выше, чуть ниже – никакой разницы.

– Убирайся отсюда.

Михаил нахально развалился на ее стуле, закинув за голову длинные жилистые руки:

– Не могу никак, сестреночка. Страсть как надо вот тут день-другой… а то и третий-осьмой перекантоваться. Небольшой гешефтик неподалеку.

Наталья вздрогнула, уловив в его голосе одной ей понятную ноту, резко повернулась, глянула пытливо:

– Что задумал? – Он молча улыбнулся. – Нашел что?

Михаил улыбнулся шире:

– А то как же! Убирай халтуру свою.

Наталья без звука скинула эскизы на пол, Михаил раскрыл на столе несерьезную ученическую тетрадку с картинкой «30 лет ВЛКСМ», принялся пояснять, водя сине-красным карандашом по плану, начирканному по клеточкам:

– Вот тут платформа, от нее перегороженная узкоколейка через лес. Чуть больше десяти километров – выходим на другой берег озера, где кладбище. И вот тут, – он постучал по обозначенному на плане крестику, – остался фундамент разбомбленного здания, якобы лесопилки или склада. Если стать лицом к главному входу, то слева вниз идут ступеньки…

Он замолчал, постукивая карандашом по зубам, Наталья поморщилась:

– Прекрати, невыносимо! Что дальше-то, что?

– А то, сестреночка, что некие оборванцы, кантуясь в этом подземелье, монетки отыскали. На, сама глянь, – на стол легла монета, отобранная у торговки на толкучке.

Наталья, взяв предложенную лупу, рассмотрела изображение на неровной тускло-желтой монете, разобрала греческие письмена, подняла огромные глаза:

– Пан?!

– Вот-вот, – подтвердил брат, довольный эффектом, – именно Пан, золотой статир из Пантикапея. Но и много осталось, царя Алексея Михайловича, и Екатерины-матушки, и николаевские. Дуракам везет. Это только одна монетка, а уж на какие они пирогов с гнильем накупили – не ведаю.

– Какие пироги? – не поняла она.

Михаил пересказал историю знакомства с Анчуткой и Пельменем. Наталья, наконец позволив себе тень улыбки, уточнила:

– Совсем глупенькие?

– Темненькие. Ну так-то оно и проще. Я им пару лопат дал, пусть копают.

– С чего ты решил, что там что-то есть? Возможно, случайность…

– Неслучайная случайность! Никакая не лесопилка, не склад. Храм это был, домовый, при загородной усадьбе. Иначе к чему там такое кривое озеро, да еще с островом? Кладбище с резными надгробиями, липовая аллея, дубрава. В общем, богатый приход был, княжеский.

– Эта-то фантазия откуда? С чего ты это взял?

– А вот табличку видел. «Сей святый храм воздвигнут лишь благодаря твоему любвеобильному сердцу, милостивый князь Трубецкой» и что-то там еще.

Наталья, вздрогнув, изумленно переспросила:

– Как Трубецкой?

– Так. Что, нельзя? Род древний, мнихо- и иеролюбивый. Не жалели денежек.

Наталья, размышляя о другом, повторила:

– Трубецкой…

– Ну заладила сорока Якова! Ну Трубецкой, и чего?

Она встряхнулась:

– Допустим. А как насчет совести? Раскапывать храм, пусть и разрушенный…

Михаил отмахнулся:

– Сестренка! Папенька всю жизнь этим занимался – и что? Жила же спокойно.

– Папа коллекционировал…

– …и продавал, и перепродавал. И воровал, если уж на то пошло. Вот потому-то сокровища его и тю-тю.

– Ах, как же, помню, даром получили – даром отдавайте, – с шутовским смирением поддела Наталья.

Брат помрачнел:

– Тогда он чаще Мольера поминал насчет того, что беру свое там, где нахожу. Тогда все ладилось. А как пластинку сменил, так и тю-тю. С-старый дурень.

– На отца, Миша?

– А если он и был старый дурень! Говорил я ему: не выдумывай, не выпускай из рук, а он – на благо России. Какая Россия? Где та Россия? Что ему до России?

– Не заводись, папенька, – насмешливо посоветовала Наталья.

– Хорошо тебе благодушествовать – не заводись. Ты-то дома, а я сызмальства по ходам-каменоломням-катакомбам. А уж в золоте долю немалую имел. Рыбы, по крайней мере, мои, по трудам.

– Снова ты со своими уродцами, – недовольно заметила сестра. – Вот вроде умный человек, а как до твоего фетиша – как собака бешеная. Сколько лет прошло – а тебя все гложет.

– Гложет! – с вызовом подтвердил он. – И это не уроды! И нечестно. Решил пожертвовать – свое и жертвуй, нечего чужим… а ты тоже, почтительная дочь! Кто от родительской власти непочтительно бежал со столичным маравихером?

– Что старое поминать, – поспешно отмахнулась она и перевела разговор: – И, к слову, о чужом. Мифические сокровища под спудом – это светлое будущее, меня насущное занимает. Прямо говори: выменял чего?

– А-а-а, ты об этом, – Михаил подтащил к себе, любовно погладил чемодан по боку, – допустим. И что?

– Так показывай! – она протянула руку, он отвел ее в сторонку:

– Показать – покажу, а отдать – уж прости. Нет тебе доверия.

– Откуда вдруг такая немилость?

– А с чего же доверять-то, сестреночка? Кто за моей спиной Симона Ушакова изуродовал? Притом что был же покупатель надежный, архимандрит Сергий, из церкви Покрова в Медведках, мне-то каково было с ним объясняться, задаток изыскивать?

Наталья лишь глаза закатила:

– Мишель, что ты начинаешь! Точь-в-точь как папенька со своим даром задаром! Копейки же!

Он прищурился со злобой:

– А что на выходе-то получили? Ни копейки!

– Бдительный таможенник попался…

– …или сдал кто. Смотри-ка, как складно получилось: именно этого пассажира трусанули и Князю на экспертизку – а там ищи-свищи в закромах Родины.

– Папенька, ты…

– А нечего крысятничать! – гаркнул он. – Нечего замарывать, уродовать! И потом, руки ты мараешь, а он весь в белом, плетня кривого князь, фу-ты!

– Захлопни рот поганый, – посоветовала сестра, – и завидуй молча. Каждому свое. Ты – байстрюк, он – князь. – Михаил поднял бровь. – Настоящий, – продолжила Наталья. И, выдержав паузу, закончила: – Трубецкой.

Он застыл, открыв рот и вытаращив глаза. Потом вдруг разразился такой ужасной бранью, что Наталья даже уши зажала. Он схватил ее за плечи, тряс как грушу, тормошил нещадно:

– Наташка, дура, если шутишь – придушу! Точно знаешь или брешешь?

Она перепуганно лепетала:

– Отпусти! Дикарь! Он сам сказал. Отпусти, убьешь!

Он схватил ее в медвежьи объятия, прижал так, что дыхание сперло:

– Сестреночка ты моя дурноголовая, да если это правда! Ты же не знаешь! Это же он в том вагоне был!