Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Впрочем, бдительности капитан не терял, и когда под деревом зашевелилось что-то, ноги стали пружиной, а рука машинально потянулась к карману. Но тревога оказалась ложной. В темнеющем пространстве материализовалась женщина, она направилась ему наперерез, воровато поглядывая по сторонам. Шла неуверенно, теребила отвороты старой кофточки. Двор был пуст – только он и женщина. Но кто поручится, что пара любопытных глаз не подглядывает в окно?
– Алексей, это я, Женя… Женя Дьяченко… – У нее от волнения подрагивал голос, она заступила ему дорогу, пришлось остановиться. Подошла вплотную, почти
– Женя… – Он чувствовал себя полнейшим дураком. – Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
– Не знаю, Леша, не могу, запал ты мне в душу… – зашептала женщина. Она тянула к нему лицо, слышалось учащенное дыхание. – Не могу без тебя, никак не могу, все время о тебе думаю, тянет к тебе… Вот стою здесь уже полчаса, стыдно, что люди подумают…
Было дико неловко, хотелось провалиться сквозь землю. Зачем он поддался вчера на это искушение? Почему мужчины в подобных ситуациях думают чем угодно, только не головой? Она уже целовала его во все «незащищенные» места, сладостно дышала. И он едва не поддался снова!
«Некогда исправлять ошибки, – мелькнула мысль, – будем повторять…»
И все же он устоял перед обольстительницей, хотя голова закружилась, а решение принимало совсем другое место. Он отстранился от нее, выдохнул.
– Женя, подожди, не надо, нехорошо это…
– Знаю, милый… – Она упрямо тянулась к нему. – Но не могу по-другому, растрепал ты меня всю… Пойдем скорее в подъезд, пойдем к тебе… Мы недолго, я тебя не задержу…
– Женя, подожди… – Он отрывал от себя ее руки, начинал злиться. – Откуда ты здесь? Как узнала адрес?
– Я не знаю, какая у тебя квартира, а номер дома Олег сказал – мы ведь рядом почти живем… Наудачу пришла – стою, жду, на окна смотрю…
– Мои окна на эту сторону не выходят… Что ты дома сказала? Твой муж со мной в отделе был, передо мной ушел…
– Да, он сразу домой отправился… Я сказала, что к подруге сбегаю, укол поставлю, у нее вторую неделю желудочные боли…
– Алиби, конечно, так себе. – Он заставил себя улыбнуться. – И ты уже полчаса меня караулишь… Олег знает, где живет твоя подруга?
– Господи, да какая разница… – она уже не могла держаться, Женю трясло, как наркоманку-морфинистку, а он не мог избавиться от ощущения, что загремел в глухую западню и у этой женщины есть нечто большее, чем револьвер, напичканный патронами. Наваждение оплетало, работали какие-то извечные первобытные инстинкты.
– Нет, Женя, извини, мы не можем себе такое позволить… – Он снова отрывал ее от себя. – Иди домой, забудь про меня. То, что мы делаем, это низко. Твой муж – мой товарищ, мы знакомы еще с детства, а теперь вместе работаем. Забудь обо всем, Женя, надо постараться. Мы совершили ошибку, давай не будем усугублять…
Ее глаза наполнились слезами, задрожали губы. Он отвратительно себя чувствовал, но был рад, что устоял перед искусом. Он отвергал ее решительно, почти отталкивал. Она уходила, всхлипывая, оглядывалась – может, передумает? Или завтра будет более покладистым?
Или послезавтра… Он сгорал от стыда, развернулся, зашагал к подъезду…Ночь прошла спокойно, а утром похолодало, зарядил беспросветный дождь. Мокли люди и машины, мокли уличные собаки. И без того невзрачный город превратился в место депрессии и уныния.
Настроение было подавленное. С раннего утра Черкасов сидел за своим рабочим столом, безуспешно пытался дозвониться до линейного отделения. Линия была занята, как в Смольном в октябре 17-го! Неужели все такие занятые? Хоть самому туда иди!
Он с треском швырнул трубку на аппарат, обвел подчиненных суровым взглядом. Стас Вишневский смутился, спрятал глаза. Пашка Чумаков листал дела. Конышев тер воспаленные глаза и жевал мундштук папиросы, которую по доброй традиции забыл поджечь. Дьяченко смотрел угрюмо, тяжело, и от этого взгляда становилось не по себе.
Алексей не подавал вида, сохранял казенно-равнодушный взгляд.
«Мог ли Дьяченко что-то выведать? – прокручивал он в голове. – Не поверил жене, потащился за ней, терпеливо ждал, пока ждала она, стал свидетелем их постыдной встречи… Или мрачен оттого, что ночь прошла на трезвую голову? Как занятно. Если выпил с вечера – наутро плохо. Если не выпил – тоже плохо. Зачем тогда жить? Какой в этом смысл?»
Егор Гундарь выбрался из-за стола, подошел к радиоточке, повертел рукоятку громкости. Комната наполнилась звуками радиоспектакля.
– Егор, уйми болтуна… – прохрипел Дьяченко, хватаясь за голову.
– Это «На дне» Максима Горького, – насупился Гундарь.
– Уйми болтуна, я сказал…
Гундарь пожал плечами, отключил звук и потащился на свое место. Снова воцарилась тягостная тишина.
– Какое молчание, однако, – крякнул Петров, шумно чиркая спичкой. Все вздрогнули. Он затянулся, выдохнул дым, как паровозная труба.
– Ага, высшей пробы молчание, – согласился Куртымов. – Оно что-то значит, Алексей Макарович? Мы плохо работаем?
– Вы вообще не работаете, – процедил Алексей.
– Слушок окреп в приличном обществе, – подал голос Чумаков. – В наш город едут блатные. Назревает что-то у пацанов. Может, хотят, чтобы и их убили? – задумался оперативник.
– Какую-то ерунду ты несешь, – поморщился Петр Антонович. – Что нам до этих блатных?
– Это дезинформация? – поднял голову Алексей.
– Нет, информация, – пожал плечами Пашка.
– Зачем едут-то?
– Ну, надо им… Ага, нашел. Вот они – два брата-акробата, их-то появления мы и ждем с нетерпением. – Пашка провел кулаком по сгибу листов и развернул папку с вшитым делом. Алексей поколебался, стал выбираться из-за стола.
– Вася Муромский и Веня Зарубин, – продолжал просвещать Чумаков. – Маститые воры с огромным послужным списком – еще до революции начинали. Всю войну просидели на зоне под Воркутой, чему бесконечно рады. Вышли три месяца назад – отгуляли отпуск, так сказать, видимо, возвращаются к профессиональной деятельности.
С фотографий смотрели два угрюмых, абсолютно непохожих типа. Биографии прочно впечатались в их непростые лица.
– Братья, говоришь, – хмыкнул Алексей.
– Отцы разные, – пояснил Пашка.