Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Спустились, прошли мимо столовой. Тишина стояла до такой степени мертвая, что, казалось, было слышно, как шуршат лапками ночные тараканы. Вот лестница вниз, в бомбоубежище, переделанное под тир.

«Двадцать одна ступенька, – вспомнила Оля, – двадцать один шаг, а потом все. А ведь мне казалось, что я буду жить долго-предолго: и двадцать, и сорок, и сто лет…»

Герман, наконец отпустив ее, отставил чемоданчик в сторону, своим ключом отпер висячий замок, открыл дверь, втолкнул в черную пустоту, протянул руку, нашаривая выключатель.

Вспыхнул свет под потолком.

Оля по инерции сделала несколько шагов, не оборачиваясь.

И услышала за спиной:

– Руки вверх, падла.

Сердце сначала упало в пятки, потом замерло, потом запрыгало от радости. Она обернулась и скорее прошептала, чем крикнула:

– Коля!..

– Оля, в сторону и ко мне, – приказал Николай, с трудом передвигая ноги, отлепляясь от стены. В руках – тот самый удивительный «надевающийся» спортивный пистолет.

– А ты стой где стоишь.

Ольга по большой дуге обогнула физрука, который стоял, подняв руки вверх, спиной ко входу, спокойно, не шевелясь и не пытаясь обернуться. Лишь вежливо осведомился:

– Руки не трясутся, Пожарский?

– Нет, Герман Иосифович, или как тебя там, – заверил Колька, – я ж не по-правильному, двумя руками держу. Но ты не волнуйся, по такой большой сволочи я не промахнусь.

– Ты как сейф вскрыл, паршивец? – дружелюбно спросил Герман.

– Никак. Ключи запасные стырил у директора.

– Не стыдно?

– Мне не привыкать, я бывалый.

Помолчали.

– Чего не стреляешь-то? – поинтересовался физрук.

– Не могу, – угрюмо отозвался Коля, – не могу в спину стрелять.

– А. Ну так я повернусь?

– Как хочешь. Только медленно и очень аккуратно.

Герман повернулся, продолжая держать руки на весу. Смотрел он прямо, открыто, даже чуть улыбаясь, по своему обыкновению, вдруг глянул ребятам за спину и отпрянул…

Колька машинально отвел глаза – и не успел среагировать: Вакарчук, неуловимо уйдя с линии огня, ударил точно по локтю, перехватил дуло, сорвал пистолет с руки, чуть не с пальцами вместе.

– Таким вот образом это делается, – пояснил он, бережно укладывая оружие на стойку и закрывая дверь на ключ. – Оба к стенке.

– Тебе все равно не уйти, гадюка, – процедил Колька.

– Да слышал уже, – отмахнулся Вакарчук, – и не раз.

За дверью послышался наконец топот, стукнули в дверь:

– Гера, не дури! – проговорил в замочную скважину Акимов. – Открой дверь, стрелять не будем. Иначе…

– Что? – с неподдельным интересом спросил он. – Палыч, лучше отойди от двери, не доводи до греха.

– Выходите, гарантируем жизнь и явку с повинной, – подал голос Сорокин.

Лицо у физрука перекосилось от боли, он потер висок:

– Мне смысла нет, Николай Николаевич.

– Как нет смысла? Вы же сберкассу еще не взяли, это обвинение вам не предъявим…

– Не сотрясайте воздух. Благодетели, мать вашу.

– Гера, мы схрон твой нашли, все равно никуда не денешься! – крикнул Акимов.

– Твоя работа, подлец, – кивнул Герман, глядя на Кольку. – Что ж за человек такой, не может пройти мимо и не нагадить.

Он, поморщившись, потер простреленное плечо, протянул тоскливо:

– А ведь хотел-то всего-навсего обложиться книгами и читать, читать…

– Герман Иосифович, вы же сами учили не спешить и мыслить, – дрожащим голоском начала Ольга, – а сами… Ну, убьете вы нас, что дальше? Вам же отсюда не выйти. Вас все любят, вы талантливый, добрый человек. Вы хороший, я-то знаю. Вы сможете новую жизнь начать…

– Все, лопнуло мое терпение, – отрезал он, морщась и потирая висок, – вот только кровищи же будет – страсть. Пожарский, прошу ко мне.

– Коля… – прошептала Ольга, хватаясь за него руками.

– Давайте, давайте, поскорее, – поморщился Герман, вытаскивая из недр пальто наган.

Самое страшное в этом человеке было то, что он вел себя как обычно – спокойный, доброжелательный и добродушный преподаватель-физкультурник, талантливый цветовод-огородник, тихий старательный библиотекарь. Ни ненависти, ни злобы не читалось в его взгляде, разве что некоторое нетерпение, раздражение, как будто кто-то в очередной раз, после сотого объяснения, помощи и подсадки, никак не может подтянуть свой толстый зад хотя бы на ладонь вверх. Колька сделал несколько вдохов и выдохов, точно готовясь нырнуть в ледяную воду:

– Гори в аду, гад, – процедил он, стараясь не глядеть на оружие.

– Вы пионер, а в ад верите? Уж определитесь, – он щелкнул пальцами. – Руку.

– Зачем? – спросил Колька невольно.

– Руку, – скомандовал снова Герман и, дождавшись выполнения приказа, вложил в протянутую ладонь наган.

– Это зачем? – глупо спросил пацан.

– Все равно промахнешься, мазила, – отрезал Герман и, прежде чем Колька успел сообразить, что к чему, прижал дуло к своей груди.

И, нажав на Колькин палец, спустил курок.

Ольга, сдавленно вскрикнув, осела на пол.

* * *

…– И чего писать?

– Ну как чего. Застрелен при задержании как оказавший сопротивление. У тебя другие идеи есть?

– Никак нет, товарищ капитан.

– Ну вот и молодец.

Некоторое время Акимов тщетно пытался подобрать правильные слова, устал, отложил перо:

– И что интересно, ни капли крови не пролилось. Точь-в-точь как с Витенькой.

Николай Николаевич, помешивая в стакане, вздохнул:

– Да уж… оригинал. Ну, наган-то тот самый, с убийства Пестренького, с ранения оборванцев… кстати, как они там?

– Поправляются. Хотелось бы надеяться, что поумнее станут.

– Они у него в схроне подъедались. Так и было, как говорил Колька: наплел им, что в матрасах-подушках генералы золото-валюту прячут. Приплел пролетарскую справедливость, ну и то, что, мол, вы несовершеннолетние, понимание и снисхождение. В общем, не расстреляют. А я, так и быть, на шухере постою. Они и копались, а меж трудов праведных пожирали чужие соленья-варенья.