Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– В смысле? Вы знаете, кто это? – уточнил Акимов, удивленный донельзя.

– Понятия не имею. Однако у меня недавно был разговор, в котором затрагивали и его персону.

– Ну вы же мне расскажете?

– Да, но при условии, что все сказанное останется строго между нами.

– А Коля?

Врач улыбнулась:

– Коля при этом разговоре присутствовал, нет нужды скрываться от него.

«Пришла пора блеснуть дедукцией», – решил Акимов и как бы небрежно осведомился:

– Что, фон Дитмар про Минхерца упоминал?

Маргарита Вильгельмовна запнулась и посмотрела на опера уже совсем по-иному, с куда большим уважением. Или подозрением:

– Все верно, а откуда вам это ведомо?

Боковым зрением Акимов заметил, как дергается на табуретке Колька, но даже не глянул в его сторону:

– Маргарита Вильгельмовна, я не чекист. Мой интерес состоит совершенно в другом.

– Хорошо, я вам верю, – решилась она. – Не так давно в гостях у нас был один военнопленный, фон Дитмар, Гельмут.

– Который сломал себе шею, упав в колодец? – уточнил опер.

– Верно. Правда, я совершенно не понимаю, как это можно было сделать. Ни нарушений координации, ни опьянения… ну, в целом уже ничего не исправить. Дело в том, что он назвал Минхерцем физрука из вашей школы. Правда, потом признался, что, возможно, ошибся…

– Ничего он не ошибся, – встрял Колька со своей табуретки, – Минхерц – это и есть Герман.

Маргарита Вильгельмовна встала, показывая, что аудиенция окончена:

– Ну, про это я ничего сообщить не могу. Вашу просьбу, Сергей, я выполню. А теперь прошу прощения, мне пора.

Она деликатно выгнала их из ординаторской и удалилась, перед этим напомнив дежурной сестре «этого вот» (указав на Николая) не выпускать до завтра.

Акимов и Колька сидели в коридоре и некоторое время молчали. Молчал Сергей, борясь с соблазном накидать пачек этому юному партизану, который никак не приучится к мысли, что утаенная информация – та же ложь. Молчал Колька, который думал примерно о том же. А точнее: о том, что в происшедшем виноват именно он, потому что сразу по возвращении из леса отсыпался, потом потащился в школу и, если бы Вакарчук не отправил в больницу, – то кто знает, во что бы это все вылилось…

Надо же, зачем-то потащился выслеживать Германа в лес, а по итогам-то и не подумал о том, что надо немедленно сообщить Палычу о том, что практически под носом имеет место схрон, полный оружия, окруженный растяжками… сам-то свалил с линии огня, а этих двоих… ну, фактически бросил.

«Сами не маленькие, могли бы и сообразить», – отбивался он сам от своей совести, но получалось из рук вон плохо. Со своими тупыми головами они пусть сами разбираются, а ты должен был сделать все возможное, чтобы предотвратить злодеяние.

– Да понимаю я тебя, – кивнул угрюмо Сергей, – все верно. Оба мы с тобой обделались, как дети. Ты опять мне не все рассказал, а я в очередной раз держал в руках фактики и никакого значения им не придал. Это хорошо, что живы остались.

– Сергей Палыч, это я во всем виноват, – убито заявил Колька, – я и никто другой. Разобиделся на вас, как баба, решил нос вам утереть… следопыт, ха.

– Где ноги стер? И почему глаза такие красные? – невинно осведомился Акимов.

По мере того как Колька излагал все, что натворил, видел, слышал и как ему во время всего этого досталось, Акимов смотрел на него и боролся сам с собой. С мыслями и желаниями, недостойными представителя советских органов правопорядка. Но глядя на Кольку, такого несчастного, полностью деморализованного и загрызенного совестью, Сергей не решился добивать его.

– Я все понял, Коль, понял. Упокойся. Твоей вины тут нет, – солгал он. – Только давай поступим так: оставайся в больнице, как и предписала доктор, до утра. Договорились?

Колька кивнул, низко склонив голову.

– Пожарский, я не шучу, – предупредил Сергей. – Не будем вешать на отделение еще и трупы. Витеньки одного хватит с лихвой, еще копать и копать…

– Чего копать-то, как свинья под дубом? – возмутился Колька. – Герман его убил. Тоже небось, как и парням, насвистел про золото-брильянты в подушках-матрасах, сам оружие искал, а дурачок этот еще и следы ему заметал. А как не нужен стал, так и в расход.

И снова Акимов вспомнил, как за день до гибели не выслушал Витеньку, делая вид, что не видит убогого в коридоре.

«Ну что, сложилась картинка? – равнодушно спросил он самого себя и с самим собой согласился. – Сложилась. Только неясно теперь, что делать, как брать-то его? Если он вооружен, если стреляет метко и не раздумывая…»

– В общем, так, Пожарский. Ты сидишь до утра в больничке и даже не думаешь бежать, – строго предписал Акимов. – Не исключено, что назавтра ты понадобишься, так что срочно копыта свои залечивай.

– Лады, – угрюмо кивнул Колька.

«И зачем я ему насвистел, что он понадобится завтра? – недоумевал Сергей, направляясь в отделение. – Кой черт за язык тянул? Того и гляди выкинет коленце».

* * *

Со службы Елизавета Ивановна вернулась в семь вечера, несчастная, серая и сутулая от усталости. Вернулась не одна, а с бутылкой. После разговора с Акимовым это случалось довольно часто. Конечно, она не так глупа, чтобы светиться лишний раз – выпивала исключительно у себя, на кухню при свидетелях не выходила. Под градусом вела себя гораздо тише, чем обычно. Пила, заедала черным хлебом, плакала. Снова одна. Снова не нужна никому.

Зашел, впрочем, участковый, Аким Степанович. Пожалуй что единственный, кто относился к ней по-человечески, с пониманием. Уж сколько скандалов с битьем посуды, метанием керосинок она закатывала, как только ни обзывала – сгоряча она ругалась, как пьяный матрос. Ничего не поделаешь, кровь и привычка… но участковый был непробиваем: «Успокойся, дочка. Я понимаю, тяжело тебе, но ведь всем тяжело. А ты потерпи. Сдержись. По-фронтовому – надо, значит, надо».

Да, он все понимал, старый гриб.

В гродненской операции при переправе через Неман не только погиб ее полевой муж – на самом деле они не успели расписаться, хотя и шли вместе, бок о бок, с самого сорок первого года. Елизавета Ивановна сама была тяжело ранена. Первого немца, который, визжа, бежал как сумасшедший, рубанула по каске – он упал, следующему угодила по затылку, третьему – по плечу… ее подобрали далеко в поле, с сотрясением мозга и поврежденным позвоночником. Она выжила, но на самом деле умерла с мужем – веселым, кудрявым, белозубым, с острыми серыми глазами, скуластым.