Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

— Нет, — упрямо заявил Пельмень, отворачиваясь.

— Все ты понимаешь. Потребуют машину вернуть, а вы такие: не ведаем, у нас нету такого номера. На доверии же вам трактор подогнали, без документов, поди? Соображаешь, что делаешь? Ведь это статья, а тебе восемнадцать скоро.

Андрей огрызнулся:

— Ты-то сам что, ни при чем? Чья идея-то, со ржавчиной?

— Моя. И я с вами, — подтвердил Колька, — стало быть, вы и меня под монастырь подводите. Спасибо, друзья. Вы-то, может, и отскочите, а мне на нары, досиживать.

— Никол, ты что, да разве ж я… — на разгоне бормотал Пельмень, но на чумазую его морду наползало черное, как смоль, осознание: ты не просто не прав, ты просто подлец и негодяй.

Колька не ответил. Сами собой всплывали в памяти, лепились один к другому моменты, случаи, фрагментики и фактики, от которых он, дурак, благодушничая, отмахивался: мелочь, ерунда, не это главное. Как всегда, от осознания собственной тупости сжало горло, захотелось взвыть и повиснуть на потолке.

«Так, спокойно, спокойно… надо что-то делать, а вот что?»

И тут до сознания дошло, что на самом деле Пельмень с Анчуткой отошли в сторону и что-то с жаром обсуждают. Как горячие брызги из кипящей кастрюли, разлетались слова: «а я говорил», «это наверняка Исаич все и фря паскудная», «валить»…

— Я вам свалю, — пригрозил он открыто, а про себя лихорадочно соображал: «Фря паскудная… фря. Стоп. Кралечка-пьянчуга. Что за тип искал ее на платформе? И что там Яшка городил, уж не она ли та, что пропала? Не может же быть такого, что толпы рыжих и красивых у нас тут… Стой, стой, не торопись, не факт».

Мысль, безусловно, взрослая и здравая, но все-таки если он, Колька, останется в бездействии, то совершенно определенно чокнется.

«Пойти, что ли, глянуть на месте? Яшку забрать, покажет. А этот придурок пусть пока помаринуется. Глядишь, сам раскается», — решил парень и свистнул:

— Яш, а проводи-ка туда, где людоеда видел.

Анчутка, отчетливо икнув, вытаращил глаза:

— Это-то при чем?

— Да так, — загадочно ответил Колька.

Незачем им всего говорить, пусть помаются в неизвестности, как следует, по отдельности.

И, оставив Пельменя страдать угрызениями совести, Колька удалился, а за ним поспешил раскаявшийся и готовый загладить вину Анчутка.

Глава 14

Они следовали какими-то обходными тропами к станции, которые ведомы лишь тем, кто не спешит с платформы домой. Яшка вел.

Достаточно было глянуть в Анчуткину спину — такую несчастную, сгорбленную, утратившую молодецкую прямизну, — и становилось совершенно очевидно, как он мучается угрызениями совести. Колька же, понимая, что и сам не без греха, все равно почитал непедагогичным идти на примирение сразу. Ничего, страдать полезно.

Независимо от того, как погано на душе одного, отдельно взятого гражданина, в природе все идет своей чередой. И вот уже небо по-весеннему высокое, синее, и лишь кое-где облачка, и даже холодновато по-особенному, приятно. Еще не так тепло, чтобы все раскисло и чавкало, и не так холодно, чтобы зуб на зуб не попадал. Ночью подмораживает, и снег все еще глубокий, но уже зернистый, ноздреватый, так что проваливаешься чуть не до травы, с иголок еловых летят, сверкая, капли — раз, и канула в снег.

«А вот уже Восьмое марта на носу, — ужаснулся Колька, — как же я запамятовал. Надо срочно с подарками решать».

Как раз кстати, на волне раскаяния, он твердо решил никогда более не прогуливать, ведь во время практических занятий можно запросто выточить сувенир-другой. Ольге-то подарок давно припасен, красивую шкатулку он и изготовил, и в обстановке полной секретности довел до ума, отлакировал. Но ведь бабья-то кругом! Хорошо еще, что мастер Мохов, ставший исключительно мирным и спокойным, как-то заикнулся, что у него липовая плашка завалялась. Маме, скажем, солонку сделать, давно просит, Наташке — лошадку на колесиках, Вячеславовне… подсвечник какой, что ли, или скалку.

Странное творилось в голове.

Вроде бы Колька мыслил о вещах осязаемых и актуальных, о подарках на Восьмое марта. Однако одновременно снова в памяти всплывали вещи, случайно увиденные, услышанные и окрашенные, в свете последних событий, исключительно в серое и черное. И сами по себе складывались в некрасивую картинку.

Положим, что расходные и инструменты для ремонта общежития гладковской фабрики — дело обычное, хотя тоже так просто не достанешь. Но тем более трудно изыскать все эти штуки в цехах, подшипники на тележки, шахтные телефоны — что аппараты не простые, а пыле-, взрыво- и от прочего защищенные, поведал сам Кузнецов, — кабеля, увлажнители, они же ранцы дегазационные, взрывчатка для сноса.

Откуда все это, спрашивается? С каких складов, объектов?

Колька вспомнил, как еще в начале года, наведавшись в кабинет командования увээр, когда Батя пообещал очередную восторженную характеристику для нарсуда, увидел шкаф, набитый папками. На корешках были самые разные надписи, названия трестов, шахт, заводов и прочего, и лишь одна папочка бросилась в глаза, потому что была подписана просто фамилией «Гладкова».

«Почему так? Почему фамилия директора, а не номер фабрики? Вот у той заразы мелкой в нарсуде на папках было написано — где какие-то тресты-союзы, где просто фамилии. Если подписывают не названием предприятия какого, а именем, значит, то, что в папке, касается не всей конторы в целом, а этого самого человека. По-моему, так. Если так, то какие-то виды он на нее имеет. И уж, конечно, не сердечного характера, не такой Батя человек…»

На ум приходили разговоры, которые вели они с Кузнецовым: про то, как важно вовремя отвернуться, промолчать, а то и подмазать. До встречи с Батей это бы возмутило, после — принялось на веру, как будто так и надо, теперь же снова от этого тошнило.

«Надо же, как много зависит от транслятора мысли, — усмехнулся он криво, — Палыч дело говорит — ты ершишься, как еж, Максимыч гонит пургу — уши развесил и внимаешь. Вот если бы тогда, скажем, кто другой распорядился — сгоняйте до отделения, а эту я с собой утащу, ты бы что сказал? Скорей, послал бы Ольгу «ноль-два» набирать. А вот глянулся человек с первого взгляда — и готово дело».

В этот момент он налетел на резко остановившегося Анчутку и очнулся:

— Что, пришли?

— Вроде бы. — Яшка с сомнением водил острым носом, оглядываясь.

Они давно сошли с дороги, ведущей к платформе, и брели, утопая в снегу, по нехоженым тропам. Сзади — поле, потом дорога и «Летчик-испытатель», как раз на Нестерова, спереди — полоса леса, за нею уже шло железнодорожное полотно.

— Ну и занесло вас.

— Тут вдоль железяки натоптана тропа, вот она, — указал Яшка, — фу, нашел…