Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

— Все равно, не об этом. Там в подъезде кто-то лежит! Тело!

Парни переглянулись, потом требовательно уставились на Анчутку.

— Что таращитесь-то? Не было никого, я почем знаю, откуда?! Не выходил никто, не входил…

Пельмень с презрением сплюнул:

— Стремщик из тебя, как из навоза пуля. Ни украсть, ни посторожить не можешь.

Колька решительно все прекратил:

— Хорош бакланить. Яшка, Оля, вы тут стерегите машину.

Анчутка облегченно кивнул, всем видом показывая, что не против. Пельмень вздохнул, снова раскочегаривая фонарь-«жучок»:

— Пошли, пожужжим.

Человек лежал головой к выходу из подъезда, вверх затылком, руки выброшены вперед, ноги на ступеньках. Как будто шел себе спокойно — и вдруг разглядел в темноте что-то интересное, наклонился глянуть, да и загремел вниз всеми костями. Андрюха посветил, Колька присвистнул: блеснул на свету знакомый серый плащ, и красная лаковая клякса на знакомом же, коротко стриженном затылке.

— Блин, Батя…

Колька, дотронувшись до шеи лежащего:

— Дышит. Живой.

— Кто ж его так?

В этот момент Кузнецов вздрогнул, со свистом сквозь зубы втянул воздух, с трудом оторвал от пола разбитое лицо. Просипел:

— Вы-то… что тут?

— Ты, главное, не беспокойся, — увещевал Анчутка, усадив Ольгу на лавочку, — бывает, чего ты, в самом деле…

— Хорошо тебе болтать, сам бы наверняка зайцем верещал, — огрызалась она.

Яшкино бормотание, как кошачье мурлыканье, как-то утихомиривало, и Оля с облегчением понимала, что и голова, и разум вернулись на место, а злость, отчаяние и стыд глаза уже не застят. И все-таки просто сидеть была она не в силах, потому-то встала, обошла «Победу». И, вернувшись, плотно ухватила Анчутку за ухо.

— Ты что?! — возопил он, дергаясь.

— Кайся, сказитель, как это вы приехали, если вся машина грузом забита под завязку, а? Бежали следом или к крыше прицепились?

— Да хорош уже!

Ухо Анчуткино осталось невредимым, поскольку как раз кстати из подъезда появились Колька и Пельмень, ведя под руки человека в плаще.

— Кузнецов.

— Он, — льстиво поддакнул Анчутка, деликатно освобождаясь из ее пальцев.

Затылок у инженера-полковника был сильно разбит, из носа тоже капала на плащ кровь, и вид у него был такой горестный, что Ольга, вздохнув, спросила:

— Аптечка в машине имеется?

— А то как же. — Анчутка помчался к «Победе».

Потом полковник сидел, чинно глядя в небо, с тампонами в носу, Пельмень придерживал его за плечи, Оля, вскрыв зубами индивидуальный пакет, прижимала бинтом тампон к ране, делая перевязку, а Колька, с переменным успехом пытаясь не мешаться, оттирал талым снегом подсохшую кровь. Кузнецов вдруг вздрогнул, захлопал себя по плечу, по бедру.

— Да не вертите вы головой, — приказала Оля с неприязнью.

Он прошлепал разбитыми губами:

— Планшет… не видели?

Уловив Колькин быстрый взгляд, Яшка тотчас вызвался:

— Сейчас сбегаю посмотрю, — и канул во тьму подъезда.

Было слышно, как он добросовестно, пожалуй, даже нарочито возится по полу, скрежещет по стенам и потолкам, изображая активные поиски.

— Вы как, Максим Максимович? — спросил Колька, увидев, что взгляд у того окончательно стал осмысленным.

— Вполне.

— Что случилось, упали?

— Упал.

— А затылок…

— О лестницу ударился.

«Он в самом деле пришел в себя, вон как по сторонам зыркает! Ну ничего, даже если переигрываю — в темноте не увидит…»

— Милицию надо вызвать, — подал голос Пельмень, сплюнув, но Колька четко услышал его тихое: «Зекс». Глянув через плечо, он увидел, что к подъезду и, стало быть, к ним следует некий гражданин, в шляпе и пальто. Блеснули очки. Приблизившись, товарищ присмотрелся, кивнув удовлетворенно, произнес:

— Милицию, товарищи, не надо.

И показал красную книжечку с вытесненными золотом буквами: «МГБ СССР».

Глава 21

Колька тотчас узнал человека с платформы, он же «товарищ из госбезопасности» и личность с фото, показанного Сорокиным. С показной невозмутимостью надвинув на лицо козырек, заметил:

— А, ну раз товарищ из госбезопасности, то и бояться совершенно нечего.

«Темень, может, и не узнает. Не дело в таких положениях вывеской светить», — соображал парень, позабыв о том, что узнать его мудрено. Тогда, во время первой их встречи на платформе, его физиономия от злости была крива и красна, до полной неузнаваемости.

Очкастый Яковлев дернул уголками рта, изобразив улыбку:

— Чего ж бояться честным людям? — и обратился к сидящему: — Кузнецов, Максим Максимович?

— Я.

— Пройдемте.

— Куда? — влез Яшка с вопросом.

Яковлев блеснул окулярами и на него:

— Не вашего ума дела, юноша.

— Я вам не юноша, — огрызнулся он и, нахохлившись, сунул покрасневшие ладони под мышки.

Яковлев, не удостоив ответом, спросил:

— Вы способны идти, Кузнецов?

Тот попытался подняться, но грузно опустился обратно, чуть не мимо скамейки.

— Доведите задержанного до транспорта, товарищи, — распорядился Яковлев.

Колька переглянулся с Андрюхой, тот отчетливо колебался. Кузнецов усмехнулся, но из-за разбитого лица усмешка вышла жалкой, как у сумасшедшего:

— Чего уж, павлики (расхожее выражение — «предатель» от имени Павлика Морозова), жарьте до конца.

Пельмень упер глаза в снег, скрипя зубами. И все-таки, когда Колька закинул руку раненого себе на плечи, Андрюха без колебаний забросил себе и вторую, а Яшка, когда дошли до «Победы», кинулся дверь открывать.

— Пассажирскую, спереди, — приказал Яковлев.

Захлопнув дверь, гэбэшник извлек пачку «Герцеговины» и, излагая нечто в благодарность за содействие, протянул ее сперва Кольке, потом Андрею. Яшка тоже было разбежался, но Яковлев так нахлобучил ему козырек на нос, — «Тебе рано, щенок», — что Анчутка ткнулся в него, точь-в-точь слепой кутенок.

Когда «Победа» отчалила, Колька отдал «Герцеговину» Яшке, закурил свою. Ольга высоким, вздорным голосом спросила:

— Это что же было? Все, что ли? Скучно, быстро и неинтересно.