Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Я ступила в лес, как на минное поле, шла по нему, и дышать становилось все труднее. Тело лежало в густых лопухах, криминалисты накрыли его тканью, видимо, закончили работу. Римма сидела на корточках и заполняла бланк шариковой ручкой. Покосилась на меня, ничего не сказала. Отличительной чертой этой девушки были задорные веснушки, облепившие всю физиономию, а особенно курносый нос. Назвать ее симпатичной ничто не мешало, даже веснушки. Бледность прошла, и в графе «опыт» можно было поставить еще одну галочку.

Головаш разглядывал меня с меланхолией.

— Язык не повернется сказать «доброе утро», Маргарита Павловна. Скажем просто — здравствуйте.

— И вам того же, ребята… — в горле подозрительно запершило. — Это точно Дина Егорова?

— Да, — кивнул Владимир Александрович. — Тело обнажено, одежды нет. Личных вещей вроде школьного ранца тоже нет.

— Ранца не было, — подсказала я. — Пропала на перемене, была в шапке и курточке. Вещи оставались в классе.

— Принято, — кивнул Головаш. — Ее раздели, задушили, изнасиловали…

— Вы уверены, что именно в этой последовательности? — спросила Римма.

— Не уверен, — допустил эксперт. — Могли придушить, чтобы не кричала и не сопротивлялась. Но потом все равно задушили. Половой контакт с трупом тоже допускаю, но это, извините… некрофилия какая-то, — эксперт с усилием сглотнул. — Убили здесь. Есть кровь, но немного, сами понимаете, от чего. Привезли на машине, затащили в лес, здесь и надругались. Время от двух до четырех часов ночи — примерно так. С дороги не видно, да и кто тут поедет от двух до четырех часов ночи…

— Рядом с телом лежало вот это, — Римма встала с корточек и сунула мне в руку предмет в целлофановом кульке. Я недоуменно повертела. Деревянная фигурка, способная поместиться в кулачке, гипертрофированный уродец, отдаленно смахивающий на птицу. Возможно, птица и была — ни на что другое уродец не походил. Взъерошенный экземпляр, резьба выполнена намеренно грубо, острый клюв, непропорциональные глаза, страшноватые коготки, сведенные вместе и приклеенные к овальной подставке. Данное изделие явно не плод фантазии советских мультипликаторов.

— Что это? — не поняла я.

— Сами скажите, — пожал плечами Головаш. — Это не наша компетенция. Фигурку потерпевшая сжимала в руке — явно вложил убийца. Сами выясняйте, что он хочет этим сказать. И еще одно… — Головаш помялся. — Этому нет объяснения… В общем, труп скальпирован.

— Вы уверены, Владимир Александрович? — картинка перед глазами вдруг стала туманиться. — Что за бред, ведь это ребенок…

— Про это я и говорю, — вздохнул Головаш. — Но факт остается фактом, с головы покойной снят скальп. Простите за натурализм, делаются круговые надрезы ниже ушей, вокруг волосяного покрова — и голову просто вытряхивают, сжимая края кожи… В нашем случае скальп был снят вместе с ушами…

Римма отвернулась, взялась за горло. Но обошлось. Верной дорогой шла девушка, скоро станет невозмутимой, как сфинкс. А вот мне становилось дурно. Онемели конечности, я их почти не чувствовала. Тянущее чувство возникло в лопатках — словно кто-то смотрел с противоположной стороны дороги. Недобро смотрел. Но я отвлеклась от этой мысли, мной вдруг овладевало желание взглянуть на труп… Куда меня понесло? Сделала знак Головашу: уберите простыню. Он поколебался, но убрал. Я смотрела на нагое тельце, и в душе, и в памяти что-то происходило. Словно тумблер перевели, и потекли воспоминания. Образы, видения, какая-то вакханалия… Я знала: что-то было той ночью, семнадцать лет назад, но заслонку в памяти не отодвигали. Может, и к лучшему. И вдруг отодвинули — и такое увиделось… Я смотрела на детское тело и начинала задыхаться. Кислорода не хватало. В потускневших глазах ребенка отпечатался пещерный ужас. Лицо исказилось — перед смертью ей было очень больно. Я однажды видела такие глаза — не эти, но такие же…

— Закурить дашь? — спросила Римма. Она стояла рядом, держала за уголок целлофан с причудливой уликой. Я хотела сказать, что не курю, но только промычала. Казалось, кислород в природе закончился. Римма всмотрелась и тоже перепугалась.

— Алло, мать, ты чего? Эй, мужики, давайте сюда, девушке плохо!

Спохватился Головаш, подставил плечо — я шаталась, как пьяная. Голову распирало. Самое время начинать борьбу за выживание. Меня куда-то повели. Озадаченно чесали затылки оперативники — чего это с ней? Через минуту я отдышалась, но состояние оставалось плачевным.

— Ты здесь, коллега? — всматриваясь в мое лицо, спросил Мишка Хорунжев. — Лунное затмение, Вахромеева?

— Ага, короткое замыкание, — усмехнулся Шишковский. — Ау, ты с нами, подруга? Пошли-ка к машине…

Я была никакая — хоть по асфальту размазывай. Когда меня грузили в мою машину (почему-то назад), казалось, из воздуха материализовался подполковник Хатынский Виктор Анатольевич. Он угрюмо наблюдал за происходящим. Не вынесла душа, лично прибыл на место происшествия. Поколебался, решил проявить участие.

— Сочувствую, Вахромеева, я явно переоценил твои возможности. Ладно, другие поработают. Поезжай домой и хорошенько отдохни, таблетки попей. В понедельник приходи, будем рады. Справишься? Глеб, отвезешь домой нашу фарфоровую вазу?

— Виктор Анатольевич, нам надо поговорить… — простонала я.

— Поговорим, Вахромеева, обязательно поговорим. Вот в понедельник и начнем. Глеб, увози ее отсюда, пока я не начал ругаться…

Шишковский вел мою машину, как настоящий профессионал — практически не тормозя. Ямы и обрывы объезжал в последний момент. Признался по дороге, что готов везти меня хоть на край света, лишь бы не находиться на месте преступления. И прекрасно меня понимает.

— Эй, ты живая там? — спрашивал он, оборачиваясь через каждые сто метров. — Изрядно тебе поплохело, подруга, белая вся. Беременная, что ли?

Было плохо, но я посмеялась. Приеду — обязательно расскажу мужу, вместе посмеемся. Тема пополнения семейства у нас с Виктором поначалу вызывала интерес, но со временем теряла остроту и с каждым годом становилась все менее привлекательной. Меня эта тема вгоняла в грусть, Малеева — пугала. Зачем он женился на мне шесть лет назад, оставалось загадкой.

Окружающее меня пространство затягивал плотный туман. За окном мелькали кварталы нашего провинциального, но промышленно развитого городка. Дымили заводы и фабрики, гигантские плакаты на стенах зданий призывали крепить единство пролетариев всех стран. К булочной на улице Орджоникидзе вытянулась очередь. Хлеб пока не привезли, но ожидалось. У пивного ларька за сквером Энергетиков тоже давились люди — даже больше, чем за хлебом. Пролетарии имели право на отдых. Зато у магазина радиодеталей никаких очередей не было — заходи и покупай, что хочешь. Мой дом находился в жилом квартале за школой номер два. В металлических гаражах, примыкающих к образовательному учреждению, школьники в темно-синей форме курили сплоченной командой. Преподаватели об этом не знали, но вся улица видела. Советские школьники учились по субботам. Наверное, и поэтому мечтали поскорее вырасти — чтобы иметь двухдневные выходные.