Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Вам показалось, Михаил Сергеевич. У Маргариты Павловны, если мои данные не устарели, есть муж.
— По новым данным, мужа нет. Возможно, придется понаблюдать за домом. И еще одно дело, не терпящее отлагательств: мы обязаны выявить место, где семнадцать лет назад маньяк истязал своих жертв. Милиция в пятьдесят девятом имела возможность это сделать, но не проявила усердие. Сейчас это сделать сложнее, но мы попробуем…
В епархии оперуполномоченных царило тягостное молчание. Люди безбожно переводили табачные изделия. Окна с внутренней стороны были покрыты желтым налетом никотина. Народ собирался расходиться, когда Туманов возник на пороге и потребовал минуту внимания. Сотрудники роптали, но, когда он начал говорить, стали слушать. А теперь никуда не спешили, окуривали помещение.
— Теперь вы все знаете, — закончил выступление Туманов. — По крайней мере, ровно столько же, сколько и я. Можем на «ты», если не коробит. Согласен, тезка? — повернулся он к Мишке Хорунжеву.
— Давай, — отмахнулся Миха. — Ты вроде наш, грибовский.
— За
— Я вообще не в курсе, что в Грибове пропадали малолетки, — буркнул Шишковский. — В те годы я еще соплей зеленой был, в Иркутске с семьей жили, в комсомол готовился вступать…
— Думаешь, работает тот же хмырь, что семнадцать лет назад? — спросил Хорунжев.
— Есть такое мнение, — Туманов помялся. — Многое указывает на это. Тот же почерк, и жертвы — школьницы от десяти до двенадцати лет…
— Ну, то, что Ритке что-то привиделось, еще не бетонный факт, — в общем-то верно заметил Шишковский. — Милиция не работает по озарениям и прояснениям. Имеется что-то материальное?
— Давайте искать, где ее держали. Найдем это место — от него и попляшем. Доподлинно известно, где патруль в пятьдесят девятом подобрал сбежавшую девчонку. Много ли она пробежала? Пусть километр или полтора. Будем проверять, что там за лесополосой. Склады, мастерские, небольшие предприятия. Не думаю, что в той местности занимались сносом или перестройкой. Найдем место, где патруль ее подобрал — от него и пойдем. Назовем это следственным экспериментом. Готовы сотрудничать, мужики?
— Он еще спрашивает, — проворчал Горбанюк. — Да за этих девчонок я готов без сна пахать. Лично бы задушил эту мразь…
— Эмоции не помогут, — отрезал Туманов. — Головы иногда охлаждайте.
— Сталкивался в Красноярске с подобными преступлениями? — спросил Горбанюк.
— Одно время, — сказал Михаил, — девушки в политехе стали пропадать, а потом их истерзанные трупы находили в лесопосадках за городом. Преступник сажал их в машину, оглушал и привозил в лес. Там привязывал к пенькам, затыкал рот, чтобы не кричали, и издевался. Наносил многочисленные удары ножом, отверткой, отрезал пальцы, куски плоти, двум жертвам выколол глаза, а глазные впадины набил глиной. Причем глаза удалял еще до наступления смерти. Жестокость в кубе. Рвало всех, кто это видел, даже опытных криминалистов. Сексуальный подтекст имел место, но без изнасилований. С живыми, бессознательными, он половые акты не совершал. С мертвыми, кстати, тоже, а то имеются такие «эстеты», некрофилами их называют. На окровавленных телах находили следы спермы, то есть эякулировал на своих жертв, онанист хренов… — не сдержавшись, выдал Туманов. — По этой повадке его и искали. Тип, не уверенный в себе, неспособный на полноценный половой акт по состоянию здоровья или по психическим причинам. Трех девушек успел растерзать, прежде чем его взяли. Тихий интеллигентный очкарик, лаборант в том же вузе. На занятиях и подбирал себе жертв — тех, кто посмеивался у него за спиной. В жизни подвергался насмешкам, пренебрежительному отношению. Даже родной отец считал его жалким и недоделанным. Папа, кстати, умер за полгода до этого — списали на несчастный случай в гараже. Опора подломилась, а он под машиной лежал. Раздавило в лепешку. На допросе очкарик и признался, что дефект с домкратом — его работа. Транспорт требовался человеку, да и родитель надоел хуже горькой редьки… Одна из погибших девчонок была всеобщей любимицей на потоке, активная, заводила, комсорг курса…
— Откуда такие нелюди берутся? — скрипнул зубами Хорунжев. — Ведь в нашей стране никакой социальной почвы для подобного…
— Коллеги из КГБ потом работали на курсе. Проводили беседы с теми, кто все знал, заставляли подписывать документы о неразглашении. Никакой огласки, правильно, тезка, нет у нас социальной почвы, а есть лишь отдельные проявления…
— Есть предположение, кто орудует в Грибове? — спросил Шишковский. — Ведь не мог ты об этом не думать.
— Только и делаю, — признался Туманов. — Мужчина, уже не мальчик. Минимальный возраст — лет сорок пять. Максимальный… не больше шестидесяти. Трудно в почтенном возрасте с такой прытью бегать по лесу. Это точно не «лаборант», имеет транспорт, но не гнушается и пеших прогулок. Знает окрестные леса — по крайней мере, про ту удачно подвернувшуюся яму-ловушку он знал. Отчасти знаком с анатомией человека. Не душа компании, но в обычной жизни — человек как человек. На него не подумаешь. Имеет работу, но не привязан к рабочему месту. То, что он психопат, никто не подозревает. В прошлом мог лечиться у психиатра — и эту версию надо проверить. Но внешне он не псих — настаиваю. Среди таких людей могут встречаться общественники, они поддерживают линию партии. Но что у них в головах, боюсь представить. С чего все началось? Жил человек, был как все и вдруг стал извращенцем? Может, и так. Снедало что-то, мучило. Не мог понять, что именно, и вдруг однажды прозрел. Эти звери получают удовольствие, мучая своих жертв. Для них это высшая степень наслаждения. Природа зовет, и не до рассуждений, что такое хорошо, а что такое плохо. Нашего маньяка привлекают именно девочки-школьницы, другие не заводят. Он может иметь жену и детей, почему бы и нет? Начинаются позывы — ищет жертву, удовлетворяет потребности. Потом какое-то время живет, как все — до следующего позыва… Кое-что настораживает. Лаборант
совершал нападения раз в месяц — ему хватало. В пятьдесят девятом году нападения случались чаще. Между похищениями Оли и Кати прошло два дня. Еще двое суток — и под удар попала маленькая Рита Вахромеева… Но с ней ничего не вышло. Потом многолетняя тишина… Почему? И вот снова. Дина Егорова. Через двое суток — Маша Усольцева…— Хочешь сказать, что следующий удар он нанесет послезавтра, а потом опять многолетнее молчание? — проворчал Шишковский. — Или… продолжит, видя свою безнаказанность?
— М-да, маловат у него цикл… — почесал макушку Хорунжев.
— Цикл — у баб, — отрезал Горбанюк. — А у этой нежити — хрен знает что. Но в целом Мишка прав, мы не успеваем оформить одно преступление, а он уже совершает другое. Не дадут нам оповестить население. А если и дадут? Запрут мамаши своих чад. Но не все же узнают. Сколько останется неоповещенных, сколько неблагополучных семей, где родителям плевать, чем занимаются их дети? Подобные преступления он может совершать годами, согласен, майор? До тех пор, пока он не допустит ошибку или не поможет случай.
— А вот такие мысли запирайте в сейф, — скрипнул зубами Туманов. — Будем работать. Если понадобится, сутками и без выходных. План мероприятий я уже набросал. Зачем убийца оставляет на телах крылатых уродцев? Действительно ли он фотографирует своих жертв? Нюансов — море. Подбрасывайте версии, кем может оказаться убийца.
— Дарю, — проворчал Шишковский. — Он медик, в душе маргинал и садист. Например, хирург. Режет людей. Но этого мало, убивать на операционном столе нельзя. Поэтому днем спасает людей, а ночью — наоборот. Или сотрудник морга — еще лучше. Патологоанатом, например. Насмотрелся у себя в мертвецких, захотелось чего-то свеженького…
— Глеб, ну, заткнись, наконец, — простонал Горбанюк. — Без тебя тошно…
Догадки Риты оказались верными. У нее была невероятная чувствительность! Наблюдательный пункт выявили за полчаса. Второй километр Приваловского шоссе, кусты — в тридцати метрах от обочины. Удобный травянистый пятачок, за спиной лес. «Сука, он бы еще раскладушку с собой принес», — ругался Хорунжев. За работой милиции на месте гибели Дины Егоровой пристально следили. Человек с удобством расположился в траве, подсматривал за милиционерами сквозь листву. Осенний листопад фактически не начинался. Криминалисты ползали по траве, надеясь отыскать что-нибудь новенькое. В общем-то нашли: два фантика от конфет «Мечта», превращенные в зубочистки, и два окурка, вдавленные пальцем в податливую землю. Папиросные мундштуки, а курево — папиросы «Север», только у них такой миниатюрный мундштук. «Значит, долго сидел, — мысленно прикинул Михаил. — А может, заядлый курильщик». Папиросы «Север» плавно переходили в разряд дефицита, но пока еще в табачных киосках их можно было найти. Зачем он тут сидел? Следил за Вахромеевой? Откуда мог знать, что Вахромеева приедет? Не знал, но вдруг увидел и заинтересовался? Это был вариант.
Вопросов назревала масса — и все без ответа. У свинофермы, где нашли тело Маши Усольцевой, Михаил почти не сомневался — что-то найдет. Преступник наблюдал, даже вспомнилось откуда. За деревьями обнаружили растоптанный пятачок. Нашли единственный окурок, на треть заполненную мочой банку из-под сайры. Явно человеку было скучно, упражнялся на меткость. Банку оставил не преступник, валялась еще до него, видимо, с дороги швырнули… С этого места наблюдатель фиксировал работу группы. Подкрасться ближе не мог. Отсюда же видел, как разъезжается народ. А высунувшись из кустов, мог засечь, как Маргарита Павловна свернула на проселок. Недолго думая рванул параллельным курсом, держа в голове памятную «волчью яму»…
Все это являлось банальной констатацией произошедшего. Личность преступника оставалась в тумане. Вытекало лишь одно: Вахромеева не сумасшедшая. Но это и так понятно! Предыдущая ночь в гостинице выдалась бессонной, ворочался с боку на бок, расставался с последней надеждой увидеть живой сестру. Только жить начинала Катюша… Кто этот урод, возомнивший себя хозяином человеческих жизней?
Сводную группу приказом начальника ГУВД усилили операми из районов. Снова шли по следу Дины Егоровой, но словно бились лбом о бетон. Восстанавливали последние часы жизни Маши Усольцевой. Шишковский, лично знавший семью, пытался расспросить несчастную мать о дочери. В доме собрался целый выводок сердобольных соседок и родственников. Никакой реальной помощи они не оказывали. Приступы истерики у матери сменялись провалами в транс. В моменты прояснения женщина суетилась: надо приготовить ужин, скоро придет Машенька… Потом в ней что-то переключалось, она замирала, гасли глаза, затихали жизненные процессы. Нет на свете хуже: пережить своего ребенка. Зачем поперлась на ночь глядя отдавать однокласснице ее тетрадку по русскому языку, найденную под партой… Лучше бы не находила! Следы Маши терялись в темноте кварталов и подворотен. Ее никто не видел — день отгорел, жильцы разошлись по своим типовым убежищам. Незнакомые машины у подъездов не стояли, сомнительные личности по углам не шастали…
В половине пятого пополудни поисковая группа высадилась из двух машин на третьем километре Покровского шоссе. Старое дело худо-бедно восстановили. Патрульный из далекого пятьдесят девятого подтвердил: девчонку подобрали именно здесь. В трехстах метрах от этой точки на восток горели кумачом полуметровые буквы: «Решения XXV съезда КПСС — в жизнь!» В пятьдесят девятом году там тоже что-то горело, вернее, озарялось светом фар — какой тогда был съезд? Подсчитать оказалось непросто — за истекший период по крайней мере один съезд был внеочередным.