Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

Она затрепетала.

– Дорогой!

Мортимер погладил ее руку.

– Я вернулся домой, чтобы сказать, что все равно люблю тебя. Я хотел предложить, чтобы ты брала уроки гольфа у хорошего специалиста. А ты ушла!

– Я не стоила тебя, Мортимер!

– Ангел мой! – Он поцеловал ее и торжественно произнес: – Эта история преподнесла мне хороший урок. Я знал и знаю теперь, что ты единственная нужна мне. Только ты! Не важно, играешь ты в гольф или нет. Пусть… – Он заколебался на миг, но мужественно продолжил: – Пусть даже ты играешь в крокет. Только будь со мной!

Она, тая от восторга, поцеловала его. Затем поднялась:

– Мортимер, посмотри.

– На что?

– На меня. Просто посмотри!

Рядом на кресле лежал недополированный джиггер. Она взяла его, вынула новенький мяч из чаши на камине, положила на ковер и, издав предупредительный возглас, направила мяч прямиком в стекло буфета.

– Боже милостивый! – воскликнул восхищенный Мортимер.

Она обернулась, сияя очаровательной улыбкой.

– Когда я ушла, Морти, у меня была единственная цель в жизни – стать достойной тебя. Я читала твои объявления. Как мне хотелось ответить! Но я была не готова. Весь этот долгий, мучительный срок я жила в деревне Охтермухт, в Шотландии, и училась гольфу у Таммса Маквереска.

– Неужели у того самого Таммса Маквереска, который занял четвертое место в чемпионате 1911 года? Он еще сделал лучший удар, играя в 1912 году в паре с Джо Маккилтом против Энди Макпледа и Сэнди Макберета?

– Да, Мортимер, у того самого. Как было трудно поначалу! Как я тосковала по крокетному молотку, как долго я не могла бросить привычку придерживать мяч ногой или бить носком клюшки! Если взгляд падал на столб с указателем, клюшка сама направляла к нему мяч. Но я преодолела собственную слабость. Я тренировалась без устали. Теперь мистер Маквереск говорит, что мой гандикап никак не более двадцати четырех на любом поле. – Она виновато улыбнулась. – Конечно, для тебя это не бог весть что. У тебя был двенадцать, когда я ушла, а теперь, наверное, все девять или лучше.

Мортимер качнул головой.

– Увы, нет, – печально ответил он. – Вся игра пошла насмарку в силу ряда причин, и теперь у меня тоже двадцать четыре.

– Ряда причин! – воскликнула она. – Уж я-то знаю, что это за причины! Нет мне прощения. Из-за меня ты разучился играть!

Глаза Мортимера засветились. Он нежно обнял жену.

– Не упрекай себя, – ласково сказал он. – Отныне мы начинаем игру на равных. Два сердца стучат в унисон; две клюшки бьют, как одна! Лучше и быть не может. Черт возьми! Как у Теннисона.

И он негромко продекламировал:

…Невеста,Жена, судьба. С тобой, в руке рука,Пройдем сие гольф-поле до конца,Чрез дикие ловушки из песка,Что не изведали досель ни ты, ни я.Вставай, у нас ведь гандикап один.Дай руку мне. Доверься мне. Иди.

Она взяла его за руку.

– А теперь, Морти, дорогой, – сказала она, – я хотела бы рассказать, как сыграла длинную двенадцатую в Охтермухте на один ниже пара.

СМЕШАННАЯ ТРОЙКА

Наступили каникулы, и комитет гольф-клуба постановил, что за плату в двадцать гиней отцы семейств могут не только сами торчать на поле, но и приводить любое количество отпрысков. Соответственно, все лунки облепила хохочущая детвора. Измученный взрослый, который в течение десяти минут вынужден был разбирать, за сто или за сто двадцать ударов добрался маленький Клод до девятого грина, рухнул в кресло рядом со старейшим членом клуба.

– Как успехи? – поинтересовался мудрец.

– Никак, – мрачно отвечал его собеседник. – На шестой чуть не зашиб мячом одного ангелочка, да тот увернулся. Все, устал. Дети должны катать обручи на проезжей части. Гольф – для взрослых. Как прикажете играть, когда каждую лунку загораживает целый выводок мелюзги?

Старейшина помотал головой. Он не готов был подписаться под этим высказыванием.

– Без сомнения, – сказал старейшина, – дети на поле для гольфа раздражают игрока, склонного проходить все лунки за один вечер, однако лично мне приятно видеть, как люди – а к этой категории, безусловно, относятся и юные гольфисты, даже если сейчас вы со мной не согласны, – с малых лет приобщаются к благороднейшей из игр. Гольфом, как корью, нужно заразиться в детстве, ибо в зрелом возрасте болезнь протекает с тяжелыми осложнениями. Позвольте рассказать о Мортимере Стерджисе – его история как нельзя лучше иллюстрирует мои слова.

Мортимер Стерджис, когда я с ним познакомился, был беспечный тридцативосьмилетний джентльмен с приятным характером и независимыми доходами, которые время от времени подкреплял осторожной игрой на бирже. Хотя к гольфу он в то время еще не приобщился, нельзя сказать, что жизнь его протекала совсем уж впустую. Он прилично играл в теннис, никогда не отказывался спеть на благотворительном концерте и охотно помогал бедным. В общем, славный малый, скорее приятный, чем притягательный, без серьезных пороков или героических добродетелей. На досуге он коллекционировал фарфоровые вазы и был обручен с Бетти Уэстон, прелестной девицей двадцати пяти лет, которую я знаю с детства.

Мне нравился Мортимер – он всем нравился. Тем не менее я удивлялся, что Бетти с ним обручилась. Как я уже говорил, в нем не было притягательности – того внутреннего магнетизма, который, как мне казалось, должен в первую очередь привлекать Бетти. Она была девушка пылкая, восторженная, и мне в роли ее кумира виделся рыцарь или корсар. Однако, разумеется, спрос на рыцарей и корсаров нынче превышает предложение; теперешние девушки вынуждены умерить свои запросы. Должен сказать, что Мортимер Стерджис вполне устраивал Бетти – по крайней мере так представлялось.

Тут появился Эдди Дентон, и начались неприятности.

В тот вечер мы с Бетти пили чай у знакомых, после чего я пошел ее проводить. По дороге мы заметили Мортимера: завидев нас, тот припустил навстречу, размахивая листом бумаги. Он был явно чем-то взволнован, чего за этим уравновешенным человеком, как правило, не водилось. Широкое добродушное лицо сияло.

– Отличная новость! – закричал Мортимер. – Старина Эдди возвращается!

– Ой, милый, как я за тебя рада! – сказала Бетти. – Эдди Дентон – лучший друг Мортимера, – объяснила она мне. – Морти столько о нем рассказывал, что я сама жду его не дождусь.

– Вот увидишь! – вскричал Мортимер. – Старый добрый Эдди! Он просто чудо! Лучший человек на земле! Мы сидели за одной партой в школе и в университете. Второго такого нет! Вчера вернулся в Англию из Центральной Африки. Путешественник, – пояснил он, обращаясь ко мне. – Всю жизнь по таким местам, где белому человеку – смерть.

– Путешественник! – выдохнула Бетти как будто про себя.

Боюсь, на меня слова Мортимера не произвели столь же сильного впечатления. Уверен, трудности кочевой жизни порядком преувеличены – по большей части самими землепроходцами. В большой стране, как, например, Африка, трудно куда-нибудь не попасть – иди себе да иди. Нет, мне подавай человека, который может нырнуть под землю на площади Пиккадилли и отыскать нужную платформу метро, руководствуясь лишь множеством невразумительных указателей. Впрочем, все мы устроены по-разному, и, судя по румянцу, вспыхнувшему на щечках Бетти, она путешественниками восхищалась.