Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

– И люблю.

– Что-о?

– Безумно. Беззаветно.

– Так какого черта я узнаю, что ты помолвлена с этим прыщом Поттером?

Мюриэль вздохнула:

– Старая-старая история.

– Какая старая-старая история?

– Да эта. Все очень просто, если ты попробуешь понять. Не думаю, чтобы какая-нибудь девушка обожала кого-нибудь жарче, чем я обожаю тебя, Брансипет, но папаша на полной мели… Ты же знаешь, каково теперь быть землевладельцем. Между нами говоря, раз уж мы коснулись этой темы, я бы на твоем месте поставила вопрос об авансе за этот портрет…

Брансипет понял все.

– А этот Поттер гнусно богат?

– Купается в золоте. Сэр Престон – это же «Поттеровские Пиршественные Приправы».

Наступило молчание.

– Хм, – сказал Брансипет.

– Вот именно, хм. Теперь ты понял. Ах, Брансипет, – произнесла она дрожащим голосом, – почему у тебя нет денег? Будь у тебя хотя бы жалкие крохи – не больше, чем необходимо для квартирки в Мейфэр и летнего домика где-нибудь за городом, да парочки приличных машин, ну, и виллы на юге Франции, и ручейка с форелью, я бы всем рискнула во имя любви. Но при таком положении вещей…

Вновь наступило молчание.

– Знаешь что! – сказала Мюриэль. – Тебе просто надо придумать какое-нибудь симпатичное животное для кино. Вот где деньги! Посмотри на Уолта Диснея.

Брансипет даже вздрогнул. Казалось, она прочла его мысли. Как все молодые художники в наши дни, он давно лелеял честолюбивую мечту сотворить совсем новую ту или иную забавную тварь для кино. Он пламенно жаждал, как пламенно жаждал бы и Веласкес, живи он в наши дни, придумать еще одного Микки-Мауса, а затем бросить работу, опочить на лаврах и созерцать, как деньги льются водопадом…

– Это не так легко, – сказал он скорбно.

– А ты пробовал?

– Конечно, пробовал. Год за годом я следовал за блуждающим огоньком надежды. Мне казалось, что я добился своего с Курочкой Кэрри и Бандикутом Бенди, но никто даже не взглянул на них. Теперь я понимаю, что в них не было жизни, вдохновения. Я ведь из тех, кто нуждается в прямом вдохновении.

– Неужели папаша не навел тебя на мысль?

Брансипет покачал головой:

– Нет. Я изучил твоего отца, выискивая хотя бы намек…

– Морж Морис?

– Нет. Лорд Бромборо действительно похож на моржа, но, к несчастью, не на смешного моржа. Его усы скорее величественны, чем забавны. У смотрящего они вызывают робкое благоговение, которое испытываешь, созерцая пирамиды. Ощущаешь стоящий за ними колоссальный труд. Думаю, понадобилась целая жизнь, чтобы сотворить такой каскад.

– Вовсе нет. Несколько лет назад у папаши усов вообще не было. Он приступил к культивированию их, только когда сэр Престон начал отращивать свои и демонстрировать их в присутствии отца на заседаниях окружного совета. Но почему, – страстно вопросила девушка, – мы тратим время на разговоры об усах? Поцелуй меня, Брансипет. Нам как раз хватит времени до второго завтрака.

Брансипет выполнил ее требование, и инцидент был исчерпан.

Я не намерен (возобновил свой рассказ мистер Муллинер, который прервал его на этом месте, чтобы попросить мисс Постлетуэйт, нашу компетентную буфетчицу, подать ему еще стаканчик горячего виски с лимоном) долго останавливаться на душевной агонии, которую пришлось пережить моему племяннику Брансипету в дни, последовавшие за этим мучительным разговором. Зрелище артистичной души художника, растянутой на дыбе, всегда очень неприятно. Достаточно сказать, что каждый проходивший день оставлял после себя еще более глубокое отчаяние.

Он тоскливо размышлял о своей разбитой любви и пытался писать портрет лорда Бромборо, а его нервы терзала нескончаемая пикировка между лордом Бромборо и сэром Престоном Поттером, не говоря уж о созерцании Эдвина Поттера, который с блеянием бродил вокруг Мюриэль, и тщетных стараниях придумать смешное животное для кино. Так можно ли удивляться, что его здоровый цвет лица начал переходить в землистую бледность и что в его глазах появился затравленный взгляд. Еще до конца недели при виде Брансипета сердце всякого добросердечного человека преисполнилось бы жалости.

Фиппс, дворецкий, был добросердечным человеком, причем с детских лет. При виде Брансипета его сердце преисполнилось жалости, и он жаждал как-нибудь облегчить страдания молодого человека. И вот какой способ представился ему наилучшим: отнести в спальню юноши бутылку шампанского. Да, конечно, оно могло оказаться лишь паллиативом, а не залогом исцеления, но Фиппс был убежден, что напиток этот пусть временно, но вернет розы на щеки Брансипета. На пятый вечер пребывания моего племянника в доме лорда Бромборо дворецкий отнес бутылку шампанского в спальню Брансипета и увидел, что он лежит на кровати в полосатой пижаме и муаровом халате, уставившись в потолок.

День, который теперь угасал, был особенно тяжким для молодого художника. Погода стояла необычно жаркая, и, изнывая в сени усов лорда Бромборо, он преисполнился мрачной мятежности. К концу дневного сеанса он обнаружил, что люто их ненавидит. О, если бы у него хватило храбрости взять топор и уподобиться пионеру, расчищающему поляну в девственных дебрях! Когда вошел Фиппс, Брансипет отчаянно сжимал кулаки и кусал нижнюю губу.

– Я принес вам немного шампанского, сэр, – сказал Фиппс с серебровласой добротой. – Я подумал, что вам не помешает выпить чего-нибудь подкрепляющего.

Брансипет был тронут, и свирепое выражение его глаз смягчилось.

– Ужасно мило с вашей стороны, – сказал он. – Вы совершенно правы. Капелька-другая из дубовой бочки мне не помешает. Я чувствую себя немного переутомленным. Погода, наверное.

С ласковой улыбкой дворецкий следил, как молодой человек стремительно заложил за воротник пару бокалов.

– Нет, сэр, не думаю, что причина в погоде. Со мной вы можете быть совершенно откровенны, сэр. Я все понимаю. Наверное, писать его милость занятие крайне утомительное. Уже несколько художников были вынуждены отказаться от заказа. Одного молодого человека прошлой весной пришлось отправить в больницу. В течение нескольких дней он вел себя странно, был мрачен, а потом как-то ночью мы обнаружили его у западной стены на приставной лестнице в обнаженном виде – он рвал и рвал плющ. Не выдержал усов его милости.

Брансипет застонал и снова наполнил свой бокал. Он прекрасно знал, что испытывал его собрат по кисти.

– Ирония заключается в том, – продолжал дворецкий, – что положение ни на йоту не улучшится, если усы исчезнут. Я тут в услужении уже много лет и могу вас заверить, что смотреть на бритое лицо его милости было ничуть не легче. Вы мне поверите, когда я скажу, что почувствовал облегчение, когда его милость начал отращивать усы.

– Но почему? Что с ним такое?

– Лицо у него, сэр, как у рыбы.