Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

– Вам никогда не выиграть. Первое дело – бить по мячу. Иначе далеко не уйдешь. Казалось бы, это ясно.

Хемингуэй воззвал ко мне:

– Судья, вы не могли бы урезонить моего противника? Иначе я объявлю, что выиграл и лунку, и матч.

– Правила, – сказал я, – не запрещают выражать сочувствие и давать советы.

– Вот именно, – сказал Поскит. – Вы же не хотите промахнуться? Очень хорошо. Я и говорю вам: «Не промахнитесь».

Я поджал губы. Я знал Хемингуэя. Другого в его положении отвлекала бы эта болтовня; его она подзадорила. Гнев и досада изменили игру Поскита. То же самое, думал я, произойдет с его соперником.

И не ошибся. Он сосредоточился, собрался – и мяч, пролетев по воздуху, упал в трех футах от лунки. Поскиту предстояло выбить мяч из зарослей в два удара. Высокие травы оплели мяч, цветы прикрыли, какая-то букашка села на него. Кэдди вручил хозяину ниблик, но я ощущал, что тут нужен экскаватор. Игроку такой удар не под силу. Больше подошла бы хорошая компания, занимающаяся раскопками.

Однако я не знал, до каких высот может дойти бывший метатель молота. Кинозвезды, как известно, счастливы только среди книг; Джозеф Поскит был счастлив среди цветущих кустов, с нибликом наготове. Он очень любил этот вид клюшки. Именно он давал ему возможность выразить себя. Из игры исчезла вся эта наука, уступая место силе рук и воле к победе.

Горящие глаза и вены на лбу подготовили меня ко многому, но все-таки я подскочил, когда ниблик опустился. Так и казалось, что рядом разорвался снаряд. Сходными были и последствия. Пригорок треснул, воздух обратился в какой-то компот из травы, земли, цветов и букашек. Сквозь него смутно виднелся мяч. Вместе с добрым фунтом смешанных субстанций он вскоре исчез из вида.

Но когда, взойдя по крутому склону, мы достигли лужайки, сердце мое буквально защемило. Поскит сделал все, что возможно, обратил низ пригорка в пустыню, но мяч находился в десяти футах от лунки. Если не уложиться в один удар, думал я, мой старый друг непременно проиграет.

Он не уложился. Попытка была превосходной, но мяч остановился, вращаясь, в трех дюймах от той же лунки.

По тому, как Хемингуэй поднимал клюшку, можно было понять, что сомнений у него нет.

– Вот так, – сказал он с отвратительным самодовольством, занес клюшку, подождал чуть-чуть и ее опустил.

Тут Поскит закашлялся.

Я много раз слышал кашель. Я часто ходил в театр, а как-то на званом завтраке прославленный бас подавился при мне хлебом. Но такого я еще не слышал. Джозеф Поскит вложил в кашель всю душу.

Противник просто рухнул. Даже контроль над собой ничего ему не дал. Он содрогнулся, клюшка дернулась, а мяч, перескочив через лунку, запрыгал по газону, чтобы скрыться в бункере.

– Простите, – сказал Поскит. – Видимо, муху проглотил. Природа замерла, не дыша, словно ее заворожили.

– Судья! – сказал Хемингуэй.

– Что толку обращаться к судье? – сказал Поскит, глядя на часы. – Правила я знаю. Они не возбраняют ваш катар, не возбраняют и моей мухи. Лучше признайте, что проиграли и лунку, и матч.

– Ни за что!

– Тогда поторопитесь. – Поскит снова взглянул на часы. – У моей жены сегодня гости. Если я опоздаю, она очень рассердится.

– Да? – проговорил Хемингуэй.

– Ну, за дело!

– Что?!

– Я сказал: «Ну, за дело».

– Почему?

– Потому что спешу домой.

Хемингуэй подтянул колени штанов и сел на землю.

– Ваша домашняя жизнь, – сказал он, – меня не касается. Правила разрешают пятиминутный перерыв между ударами.

Поскит дрогнул и снова взглянул на часы.

– Ладно, – сказал он, – пять минут подожду.

– Вы подождете больше, – сообщил Хемингуэй. – Сейчас я промажу, потом отдохну еще раз, потом опять промажу…

– Мы не можем торчать здесь целый день!

– Почему?

– У жены гости.

– Тогда сдавайтесь.

– Кэдди, – сказал Поскит.

– Да, сэр.

– Пойдите в клуб, позвоните ко мне домой и скажите, что я задержусь.

Он обернулся ко мне.

– Насчет пяти минут, это правда?

– Посмотрите в моей книге, – предложил Хемингуэй. – Она в сумке.

– Пять минут… – пробормотал Поскит.

– Четыре с половиной прошли, – сказал его противник. – Пойду-ка сыграю.

И он исчез.

– Промазал, – сообщил он, вернувшись, и снова сел на землю.

Тут вернулся и кэдди.

– Ну как?

– Ваша жена сказала: «Мда-у?..»

– Что-что?

– «Мда-у?..»

– «Мда-у?» Вы ей передали мои слова, а она сказала «м-дау»?

Поскит побледнел. Я не удивился. Любой муж побледнеет, если в ответ на сообщение, что он задержится, жена говорит «Мда-у?..». Любой, а особенно – этот. Как многие силачи, он был подкаблучником. Жена неумолимо и твердо правила им с того часа, когда они переступили порог храма на Итон-сквер.

Он задумчиво покусал губу.

– Вы уверены, что она не сказала просто «Да»? Так, знаете ли, отозвалась, без всяких обертонов…

– Нет, она сказала «Мда-у?..».

– Да-а… – сказал Поскит.

Я ушел. Я не мог этого видеть. Как холостяк, я не знаю, что делают жены с мужьями, опоздавшими на прием, но по выражению его лица понимал, что это – не подарок. А у него был шанс выиграть. Что ж удивляться, если он чуть не рвал на себе волосы?

Словом, я ушел и оказался в том месте, где игроки тренируются. Там был Уилмот с нибликом и дюжиной мячей. Услышав шаги, он поднял взор с душераздирающей поспешностью.

– Кончили?

– Еще нет.

– Как же так?

– Поскит сделал три удара и еле жив.

– А Хемингуэй?

Я заглянул за кусты, отделяющие это место от восемнадцатой лунки.

– Собирается сделать пятый удар из дальнего бункера.

– А Поскит сделал три?

– Именно.

– Ну, тогда…

Я все объяснил. Он был потрясен.

– Что же будет?

Я печально покачал головой.

– Боюсь, ему придется признать поражение. Когда жене сказали по телефону, что он задержится, она произнесла: «Мда-у?..»

Уилмот немного подумал.

– Лучше идите к ним, – сказал он. – На таком матче без судьи не обойдешься.

Я так и сделал. Поскит мерил шагами газон. Через мгновение Хемингуэй вылез из ямы и сказал, что ударить по мячу опять не удалось. Он стал на удивление разговорчивым.

– Столько ос нынешним летом! – сказал он. – Одна пролетела у самого уха.

– Жаль, что не укусила, – сказал Поскит.

– Осы, – заметил Хемингуэй, разбиравшийся в естественной истории, – не кусают, а жалят. Вы имели в виду змей.