Битва богов

Содрогнувшись, я понял, что передо мною подлинная мертвая голова, чудесным образом сохраненная от гниения и распада. Зачем она здесь? Неужели таково их чувство красоты?.. Воистину, «что наверху, то и внизу», по словам Гермеса Трисмегиста [34] : привычное украшение хижины каннибала радует взоры гималайских магов, Избранных… Но ведь и кое-кто из наших «мертвоголовых» заказывает в лагерях сувениры — сушеные головы хефтлингов!..

А может быть, все не так просто? И жуткие сувениры, и черепа на фуражках — лишь отголоски древнейшего тайного знания?.. Мне вспомнились терафимы. Так в писаниях раввинов названы головы для гадания. Их отрывали у детей-первенцев, натирали маслом и солью, затем клали под язык золотую пластинку с именем одного из демонов. Готового терафима укрепляли на стене, зажигали перед ним восковые свечи и, встав на колени, задавали вопрос. Голова же, отверзнув губы, вещала.

34

Гермес Трисмегист («трижды величайший») — древнегреческий бог Гермес, в эпоху поздней античности почитавшийся как божественный маг, создатель оккультных наук; ему приписывались книги тайных знаний.

Эллины верили, что Орфей, обожествленный певец и маг из Фракии, был растерзан вакханками за свое равнодушие к женщинам. Оторванная, снова-таки, голова рапсода была брошена в реку Гебр и вынесена в море. Плывя, голова продолжала петь; а когда волны выбросили ее на склоны, стяжала славу оракула и жила еще много лет, открывая людям будущее…

Соблазн был велик — спросить о чем-нибудь прелестного терафима; но страх удержал меня в первый день… Сегодня же, доставая книгу с полки, я невольно загляделся на позолоченную голову. Странное дело! — почудилось мне, что выражение девичьего лица стало несколько иным. Губы, казалось, вздрагивали, подбородок так и подался вперед…

Чтобы не успеть передумать, я быстро спросил:

— Как там, в Германии?

И она заговорила — так же, как я спросил, по-немецки, даже слишком по-немецки, чище и правильней, чем диктор берлинского радио. Грудной глуховатый голос звучал размеренно, не выражая чувств. Кроме мускулов рта, не двигалась ни одна мышца; ресницы лежали, словно приклеенные.

Бомбы сыплются на Берлин все гуще, гигантское здание райхсканцелярии почти разрушено, Первый Адепт с приближенными переселился в бункер. Он совсем болен, у него дрожит рука, контуженная в июле 44-го; едва переставляет ноги и не может сам себе подвинуть стул… Доктор Морелль пичкает своего богоподобного пациента стрихнином и чистым кислородом, чтобы тот мог хотя бы говорить с людьми. Мокрый туман в обреченном городе; с востока и запада клещами сдвигаются фронты, и главные бонзы райха за спиною Первого выторговывают себе жизнь у американских генералов, добиваются мира ценою головы того, кому лишь вчера пели осанну… Сам Глава Ордена, не слишком веря в магическую поддержку Агарти, ведет тайные переговоры с «расово неполноценными» победителями. Но большинство «мертвоголовых», как и положено верным адептам, дерется за каждый метр немецкой земли, уничтожает саботажников и предателей. Для этих людей проигрыш войны на физическом плане не обозначает поражения в высшем, мистическом смысле.

Собственно, двойная природа войны — физическая и астральная — была главной темой орденского послания, которое я изложил Бессмертному. Но от моего появления в убежище до встречи с иерофантом прошло много часов. А начались они чередою событий, угнетавших своим размахом и напористым темпом; мне отводилась роль жалкого бессильного существа, деловито передаваемого из рук и руки…

Меру надвинулась и проглотила круглый самолет, внутри которого мы, трое пришельцев извне, лежали, спеленатые подобно младенцам; скользнув под потолком необозримого ангара, машина мягко легла на пол среди подобных ей двояковыпуклых дисков. Рослые расторопные пилоты, спустив нас по трапу, вручили еще более видным невозмутимым молодцам; все были с ног до головы затянуты в черную кожу, носили зеркальные каски и зловещего вида оружие у пояса. Помню взмах красно-белого полосатого жезла в чьей-то руке — и нечто вроде автокара без водителя, с сиденьем, на которое поместили меня, пристегнув ремнями руки и ноги. Тележка понеслась сводчатым тоннелем, зачастил надо мною огненный пунктир плафонов; налетел тоннельный перекресток, мы резко свернули… Перекрестки и повороты следовали все чаще. Вдруг автокар провалился вместе с участком пола — и после долгого падения в темноте, помеченной лишь красными светляками указателей ярусов, снова запетлял подземными кварталами. Куда девали Ханну и того, я не имел представления…

Ненадолго удалось сосредоточиться в зале, где стоял туманный зеленоватый свет без видимых источников. Что это было, лечебница?.. Я парил обнаженный, не чувствуя никаких опор; к моему телу присасывались механические змеи, чем-то покалывая или слегка обжигаясь, а вокруг степенно ходили высокие, одетые в черное женщины с удивительно правильными лицами; их заботливое безразличие оскорбляло, но я не мог ни заговорить, ни шевельнуться.

Морозные ожоги были стерты, прошла боль в легких от безвоздушья; еще окруженный медсестрами, я погрузился в целительный сон… Очнулся уже на постели среди своих нынешних покоев, полностью отдохнувшим и мальчишески голодным.

Меня не торопили. Подкрепившись вином, сыром и фруктами, ожидавшими меня на столе у ложа, я вволю побродил по комнатам. Обстановка напоминала нечто знакомое — скорее всего, «модерн» начала века, фантазию на вавилонские или египетские темы; но вместе с тем казалась странной; будто бы и не людьми созданной, а какими-нибудь элоями из роскошного и невеселого уэллсовского будущего. Анфилада комнат ветвилась; вычурная мебель, оазисы тропической зелени, сплетение рельефов на стене — все подавляло чрезмерностью, пугало и завораживало… Чьи это были хоромы? Неужто они выполняли роль «гостиничного номера» для посвященных, что живут во всех странах и порою прибывают в убежище за наставлениями? Если так, — то какие чудовищные усилия (и чем вызванные?) были нужны, чтобы в недрах горы выстроить город, где на долю самых скромных адептов приходятся целые дворцы!..

Задержавшись в библиотеке, где на солидных дубовых полках тусклых золотом отсвечивали тома, наверняка редчайшие или вообще исчезнувшие в библиотеках мира, — я впервые увидел в углу девически серьезное лицо терафима… Но разговор тогда не состоялся — еще и потому, что мои колебания были прерваны мелодичной трелью переговорного устройства. Изящные аппараты, мало похожие на телефон, виднелись повсюду… Крайне вежливый, хорошо поставленный голос пригласил меня на важную встречу: «Бессмертный ждет вас, оберштурмбанфюрер; будьте добры собраться, не задерживаясь, за вами зайдут».

Я едва успел надеть костюм, заранее оставленный мне в спальне — переливчатую иссиня-черную рубаху без застежек, такие же брюки и широкий пояс; когда навешивал на шею цепь с золотым крылатым диском, в дальних покоях уже звучали четкие рубленые шаги.

Черно-кожаный верзила с полосатым жезлом проводил меня коридорами к лифтовому колодцу; он молчал, а я все рассматривал мозаичный паркет, гобеленовую обивку стен… Непомерная, расточительная роскошь захлестывала Убежище — быть может, чтобы жители его забыли о сотнях метров горной породы над головой?.. Зеркально-сафьяновая кабина лифта провалилась в шахту; на нужном ярусе меня встретил очередной молчаливый жезлоносец…

Наконец, приустав от долгих путаных переходов, я оказался перед исполинскими, будто в кафедральном соборе, чеканно-рельефными дверями. Они растворились легко, без шума, и я вышел…

Что знал я доселе о Меру-Агарти? Это главное убежище расы Избранных, допотопных хозяев планеты. Предвидя великую катастрофу, — приближение Луны, — сумели они сохранить часть своих сокровищ, машин и архивов под каменной бронею Гималаев. Были и другие укрытия, но погибли в земных конвульсиях, в кипящем котле потопа; лишь гималайская твердыня выстояла, ее население — адепты Внутреннего Круга, их слуги и рабы — уцелело почти полностью. Дивные средства, подвластные Кругу, позволили адептам не выродиться, тысячелетиями заключая браки внутри Убежища, между кровными родственниками… Раскол, случившийся в Меру до появления первых исторических царств, помешал Избранным вновь овладеть Землею, — но явно или тайно Круг вдохновлял многих правителей, направлял жизнь стран и народов, дабы все же продолжился оборванный потопом путь к созданию человека-бога, опоры Вселенной…

Итак, мне предстояла встреча с одним из владык Меру, посвященнейшим из посвященных, — может быть, и вправду бессмертным сверхмагом, стократ более могущественным, чем любой король или император. Я шагал к нему по сплошному, пылающих красок ковру, с пересохшим горлом и оглушительным стуком в висках…

Культура беспредельно старая, изощренная, пресыщенная богатством ощущалась в каждой мелочи… Дыхание шахского Востока было в искусственном ручье, журчавшем под помостом, где со свитою восседал Бессмертный. Приблизившись, я вытянулся, словно перед высшим орденским начальством, и боднул себя подбородком в грудь. У нас, германских адептов, между собою не было принято вскидывать руку.

Плотный, в просторной красной одежде, он чуть приподнялся на подушках и, растопырив пятерню, приветствовал меня. Большой диск на груди Бессмертного метнул сноп лучей. Я бы затруднился назвать возраст иерофанта: эти спокойные, выцветшие голубые глаза по сторонам внушительного носа, будто припыленный серебрянкою ежик волос, скупая щель рта могли принадлежать и мужчине едва за пятьдесят, и Мафусаилу. Люди, сидевшие вокруг Бессмертного, одетые в вороненую ткань, казались понятнее, ибо были явно молоды.