Битва пророков

Когда же, когда же она кончится, эта страшная, не прерывающаяся ни на секунду боль! М-м-м-м-м-м-м-м-м! Бог мой…

Изволь, Изволь! Где ты? Изволь, Саня, я тут умираю! Один умираю! Я устал уже умирать! Не могу больше умирать! Вы же в силах это прекратить! Почему все оставили меня одного здесь, на вонючем берегу, среди вздувшихся, облепленных мухами покойников? Почему бросили? Почему я всем безразличен? Почему всем безразличны мои такие колоссальные, такие безразмерные ощущения, моя огромная боль! Почему никто из людей, которые ходят вокруг, не способны почувствовать, ощутить мою боль? Как же ее можно не почувствовать, не заметить, не услышать? Как же можно не заметить гору на своем пути? Ведь боли столько, что от нее стонет весь мир! Какие же вы люди – бесчувственные!

Почему никто не придет ко мне? Почему никто не поможет? Как можно человека оставлять одного в таком страдании? Почему он никому во всей вселенной не нужен, не интересен? Эй, кто-нибудь! Хоть кто-нибудь! Господи, прекрати мои муки!

Он почувствовал, что кто-то коснулся его ног. Ему было трудно посмотреть, мухи залепили склеенные коростами слез веки. Вот ведь как, и слезы бывают коростами! Но он все-таки пересилил себя и разодрал один глаз. Это была Венеслава… Она широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на него, осторожно, как бы боясь поранить, вздрагивая, гладила ноги. – Венеславушка! Милая Венеславушка!

Она увидела его взгляд и осела возле его креста, прислонившись щекой к грубой древесине. – Мишенька! Она подобрала с земли нательный крест Тимофея и зажала его в кулаке. Михаил уже плохо понимал – что происходит. Все его сознание стало болевым ощущением. Оно как бы застыло с открытым для крика ртом и выло, не прекращая, на одной ноте – у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! Проходили бесконечные минуты, застывшие часы – у-у-у-у-у-у-у! Уже довольно безразлично сквозь копошащихся на засыхающем зрачке мух, он увидел, что подбежали русы, пытались оторвать Венеславу от креста. Но она сопротивлялась. Потом приходил Каган, смотрел издалека. Говорил, что наконец-то в армии не осталось ни одного христианина, ни одного коварного предателя. Теперь все будет хорошо! Но при этих словах к нему неожиданно подошла Венеслава и надела на себя крест Тимофея. Каган побагровел, но ничего ей не сделал, а только вонзил шпоры в бока лошади и умчался. Потом с верховьев Волги, там, где Русь, пришла огромная черная туча. Она была от края до края. Прискакал опять Каган, спешился, кричал, велел быстрее снять Михаила с креста. Когда его снимали, в Волгу со страшным треском ударила молния. Люди, снимавшие его с креста, попадали и уронили его тело.

Он упал, и стало легко. Боль прошла сразу и вся. Вся и везде! Ничего не болело! Ощущения – как в детстве! Легко! Какое же это счастье – ничего не ощущать! Он чувствовал, что спокойно может встать и пойти, и побежать! И он встал.

Странно, но никто не удивился этому. Правильно, все правильно, ведь он, наверное, умер! Именно поэтому на него не обращают внимания. В книгах и фильмах умершие люди обычно долго не могут понять, что они умерли, и пытаются заговорить с окружающими или как-то обратить на себя их внимание. Тупые режиссеры! Это же так быстро доходит! Перестал ощущать, и все!

Мы даже не понимаем, как трудно мы живем. Как много и постоянно мы ощущаем. И это не только боль. Ощущений много, большинство из которых мы не замечаем. Мы к ним привыкли. Это и собственный вес, какой бы он ни был, и постоянная работа дыхания, сердца, внутренних секреций, да и мало ли чего! Человеку всегда трудно. Но он привык к этому и страдает, только когда очень трудно, невыносимо или больно. Это можно понять только после смерти. Становится невообразимо, восторженно легко. Только сейчас понимаешь – в каких оковах, в каких кандалах жил всю жизнь!

Разразилась страшная гроза. Первая за все лето. Люди разбежались – кто куда. Под проливным дождем остались только Венеслава, обмывающая струями ливня и слез его тело, и Великий Каган Хазарии, с терпеливой свитой за спиной.

Михаил подошел к своему безобразному телу. Полюбовался Венеславой. По ее мокрым волосам струилась вода. Она была чиста и красива. И вообще все вокруг стало чистым. Ливень смыл все нечистоты, всех мух, всю грязь и кровь. С берега в Волгу неслись мутные, пенные потоки.

Гроза быстро прошла. Сильные грозы всегда быстро проходят, одним мощным порывом наводя в природе порядок. Это немощные, моросящие дожди канючат, канючат часами и даже неделями, как плохой работник, который всех утомит, измотает своей работой так, что его больше никто никогда не пригласит. А у хорошего работника в руках все горит, раз-два – и готово! Все довольны, приходи еще поработай, мил-человек!

Каган стоял и смотрел в мутную воду. Она стала рыжей, как Мордахей из Итили, от смытой с берега глины и мусора. Подошел посыльный и доложил, что прибыл гонец с письмом от Шамуила. Каган безразлично взял грамоту и вскрыл печать. Шамуил писал, что со славой прошел по всем лесам до самого города Мурома, где живут русы. Русы же вступились за мордву, объединились с ними, и произошла великая сеча. Шамуил жаловался, что на конях в лесу воевать трудно, а русам и мордве, казалось, деревья помогают. Но отважный Шамуил наказал русов, сжег Муром, правда, его войско тает как снег, спустившийся с горы в долину. Русы и мордва нападают каждый день и уходят в лес, трусливо боясь встретиться с ним, Шамуилом, в открытом бою. Нет от них нигде покоя! Поэтому Шамуил просит своего брата Кагана оказать ему помощь и выйти навстречу с войском, чтобы дать им возможность увидеть еще раз родные горы.

Каган сел на корточки и закрыл лицо руками. Господи! За что ты не со мной! Почему не благословляешь ни один мой шаг? Почему награда мне от тебя – неудача! Неудача на каждом шагу! Я борюсь, жму, ломаю ее справа, а она подступает слева! Я давлю ее слева, а она бьет сверху, снизу, со всех сторон! Господи! Почему ты оставил народ свой так надолго! Но ведь не навсегда? Господи, ведь не навсегда?

Он бросил грамоту Шамуила в мутную воду. Река подхватила ее и вместе с остальным мусором понесла вниз по течению. Шамуил разбит. Это было ясно. Муром сожжен! Значит, на мир с русами можно было уже не рассчитывать! И зачем только я связался с этим бараном Шамуилом! Почему, Господи, мне все время приходится иметь в союзниках глубоко противных мне людей и народы? А любимых – распинать! Почему у меня нет ни с кем искренней дружбы и настоящего доверия? Почему я так одинок? Мне приходится ублажать это животное – Шамуила, изображать свое восхищение им, свой восторг от каждой его дикой выходки для того, чтобы укрепить себя его бандой. Но он принес мне только вред! Один вред и больше ничего!

И Булгария спит и видит разгром Каганата, только ждет, терпеливо ждет ее гибели. Разве это кому-то непонятно? Но и с булгарами приходится целоваться, обниматься, как с самыми любимыми друзьями! А эти русы! Для чего я их кормлю, пою и ублажаю? Что я получил от этих скотов взамен? Мир с ними? Да нет ни какого мира! Союз? Да нет и союза! И уже никогда не будет! В результате я потерял много воинов, всех черкасов, вообще всех христиан в армии! За что я плачу такую цену! И все эти ясы, косоги, половцы, армяне, картвелы, персы, все-все-все кругом – враги и враги! Почему, Господи, ты создал столько врагов для народа своего, и не создал ни одного друга! Когда же это кончится? Неужели же так будет всегда?

Каган встал, сел на коня и обреченно бросил Беку:

– Поднимай войско, мы – уходим…

Михаила окликнули по имени. Он обернулся и увидел множество людей. Он узнал в них черкасов. Впереди шел Тимофей. Он обнял Михаила:

– Ну вот, мы и встретились опять!

– Здравствуй, Тимофей!

– Это ты здравствуй, а мне здоровье уже ни к чему.

– А мне-то оно зачем?

– Твой путь еще не закончен.

– Но я же умер!

– Это была не твоя настоящая смерть.

– Постой, постой, а чья же тогда?

– Разве ты забыл, где ты живешь? Тебе предстоит вернуться к себе. Сейчас умерло твое временное тело, которое было собрано по проекту твоей души в нашем веке. Но твое настоящее тело еще живет и прекрасно себя чувствует в твоем времени.

– Какая досада… Значит, предстоит еще раз умирать?

– Может, даже не один раз. Вы, троянцы, народ крепкий, – засмеялся Тимофей. – Пойдем, мы должны проводить тебя.

– Куда?

– Туда, откуда ты пришел.