Битва у Варяжских столпов

Интересны и данные топонимики. Поскольку шведский норманист И. Янссон по аналогии с Англией предположил земледельческую скандинавскую колонизацию Древней Руси, сравним отечественную топонимику с английской. Польский норманист X. Ловмянский отмечал: «Лучшим источником для определения размеров колонизации является богатая ономастика, состоящая из личных имен и названий местности. Скандинавские имена в большом количестве встречаются в документах, в особенности в Domesday Book (1086 г.), где почти половина личных имен в северной части Дэнло — скандинавские. Скандинавские топонимы возникли, вероятно, в значительной части в период датского господства в Дэнло в 877–919 гг. <…> в целом в Дэнло выявлено огромное число топонимов скандинавского, главным образом датского, реже норвежского происхождения. В некоторых местах, например Линкольншире, они превосходят число английских названий. В одном небольшом округе — Северный Рединг (в Йоркшире) — названий, оканчивающихся на скандинавское -by («поселение») насчитывается 155». На Руси же, согласно далеко не беспристрастным подсчетам М. Фасмера и Е.А. Рыдзевской, стремившихся повсюду найти следы викингов, «сохранилось около 380 названий местности (включая гидронимы), берущих начало в скандинавских языках, причем этимология многих из них не бесспорна». Сопоставление их с общим количеством топонимов приводит X. Ловмянского к следующему выводу: «Топонимов же скандинавского происхождения, даже если все они появились до 1000 г., что сомнительно, не насчитывалось и семи на тысячу, т.е. примерно столько, сколько в Великой Польше. Таким образом, сравнительно-топонимические исследования убедительно свидетельствуют не о широте, а о незначительности скандинавской колонизации в Восточной Европе». На севере Руси, то есть в районе наиболее интенсивных контактов, «соотношение с нескандинавскими названиями составит едва 6 на тысячу. Итак, изучая отдельно северные территории, мы находим подтверждение предшествовавшего вывода: крестьянская колонизация здесь исключается. (…) Опираясь на английские аналогии, можно также установить, что на Руси не было и военной колонизации, в результате которой в Англии возникли компактные группы скандинавских поселений (что было необходимо для безопасности и военной организации поселенцев), отсюда и концентрация иностранной топонимики в некоторых районах. На русских землях подобных скоплений нет…»^{371} Следует отметить, что все попытки норманистов отыскать на Руси носящие скандинавские названия города страдают явными натяжками и не могут быть признаны убедительными. В качестве таковых называется не только Ладога, но и такие города со славянскими названиями, как Витичев, Искоростень или Изборск, что красноречиво говорит об обоснованности подобных штудий. М.Н. Тихомиров отмечал, что «даже название Ладоги не может быть без натяжек выведено из скандинавских корней», а «во всей Древней Руси не было ни одного города, который бы восходил ко временам первых русских князей и носил бы скандинавское название». С мнением отечественного историка полностью согласен польский лингвист С. Роспонд, подчеркивавший совершенное отсутствие скандинавских названий у древнерусских городов IX–X вв.^{372} Современный филолог А.Л. Шилов назвал данные Фасмера и Рыдзевской недостоверными и констатировал отсутствие скандинавской топонимии в Карелии^{373}. Таким образом, выведенные X. Ловмянским пропорции являются сильно преувеличенными.

Полностью совпадают с языкознанием и данные антропологии. «Словене новгородские, так полно изученные В.В. Седовым, и полоцкие кривичи, изученные Г.Ф. Дебецом, также не дают основания относить их к кругу германских форм, — отмечает Т.Н. Алексеева. — И те и другие обнаруживают иной антропологический комплекс. Остается сделать заключение, что средневековые антропологические серии, подтверждая пребывание норманнов в северо-западной части Руси, не фиксируют здесь норманнских черт в типе славянского населения, что говорит об очень незначительном числе норманнов и отсутствии интенсивного смешения их со славянами»^{374}. Поскольку значительная часть варяжской Руси находилась в столице Древней Руси, более чем показательны результаты исследования краниологического материала из Киевского некрополя: «Ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева. Таким образом, следует признать, что в составе дружины киевского князя норманнов было чрезвычайно мало, коль скоро никаких следов их в антропологическом облике населения города не обнаружено. Что касается сельского населения Киевской Руси, то оно также не показывает черт связи со скандинавами, относясь к тому же антропологическому типу, что и городское»^{375}. Таким образом, ни в Новгороде, ни в Киеве выходцы из Скандинавии не присутствовали в сколько-нибудь заметном количестве. Совершенно иную картину эти же данные рисуют в отношении западных славян: «Так может быть выделен ареал близких антропологических характеристик, прилежащих к Балтийскому морю. В него включаются поляне, висляне, ободриты, поморяне, словене новгородские, кривичи полоцкие, радимичи, дреговичи и, возможно, волыняне»^{376}. Поскольку исследование было опубликовано еще в советское время, кто-то может подумать, что этот вывод был сделан по политическим соображениям. Однако уже в 2002 г. в коллективной монографии Т.И. Алексеева вновь повторила, «что антропологические материалы, находящиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют о небольшом удельном весе германского влияния на антропологические особенности восточных славян»^{377}. В отличие от некоторых археологов-норманистов, чьи взгляды подобно флюгеру вращаются под влиянием политической конъюнктуры, антрополог Т.И. Алексеева свою позицию не поменяла.

Активно ищущая германский «след» в восточнославянском антропологическом материале и отрицающая родство новгородцев с балтийскими славянами СЛ. Санкина все-таки признает: «Скандинавские памятники на Руси почти не обеспечены антропологическим материалом. Единственная бесспорная скандинавская серия черепов происходит из Шестовиц»^{378}. Поскольку чуть выше она же пишет о том, что Г.П. Зиневич определил ее как северянскую, скандинавская атрибутация оказывается не столь уж бесспорной. Сама исследовательница констатирует: «В настоящее время мы располагаем тремя черепными сериями скандинавского облика с древнерусских территорий. Они датируются по-разному. Шестовицкая группа относится к X веку — времени активного взаимодействия славян и варягов. Староладожская датируется XI–XII вв. — завершающим периодом масштабных славяно-скандинавских контактов. И, наконец, группа из Куреванихи существовала в XII–XIII вв., когда эпоха непосредственного норманнского влияния уже отошла в прошлое»^{379}. Несмотря на все ее старание преуменьшить роль балтийских славян и преувеличить роль скандинавов, все-таки и она была вынуждена констатировать: «Исходя из имеющихся в нашем распоряжении данных, можно заключить, что в целом в антропологии населения Приладожья и Русского Севера не отмечается воздействия германского комплекса, по крайней мере столь явственного, как у славян Балтийского побережья»^{380}.

Как уже отмечалось выше, СЛ. Санкина отрицает антропологическое сходство новгородцев с западными славянами. Однако в этом она расходится не только с Т.И. Алексеевой, Н.Н. Гончаровой, но и с Т. А. Трофимовой, которая еще в 1948 г. составила карту славянских средневековых антропологических типов, наглядно показывающую присутствие долихокранного, узколицего типа как у поморских славян на западе, так и у ильменских словен на востоке (рис. 14). Также определенно о тесных связях славянского населения обоих берегов Варяжского моря высказался В.В. Седов: «…Узколицые суббрахикефалы Новгородской земли обнаруживают ближайшие аналогии среди краниологических материалов балтийских славян. Так, черепа ободритов… также суббрахикефальны (черепной указатель 76,6; у новгородских словен — 77,2) и узколицы (скуловой диаметр 132,2; у новгородских словен — 132,1). Весьма близки они и по другим показателям… Все эти данные свидетельствуют о том, что славяне, осевшие в Ильменском регионе, имеют не днепровское, а западное происхождение»^{381}.

^{Рис. 14. Карта распространения среди славян долихокранного узколицего и мезокранного прибалтийского типов, составленная ТА. Трофимовой (1948)} 

Для окончательного решения вопроса обратимся к данным генетики. Исследования генетиков точно так же показывают весьма незначительное скандинавское влияние. Гаплогруппа На наиболее часто встречается в Скандинавии и поэтому считается типично «скандинавской» (рис. 15). Анализ ее распространения в русском ареале привел Е.В. Балановскую и О.П. Балановского к неожиданным результатам: «Казалось бы, высокие значения На должны быть вблизи Скандинавии, на северо-западе русского ареала. Там, а также по западной границе можно ожидать “варяжское” влияние в виде повышенных частот На. Однако компактный локальный максимум На (11–12%) вырисовывается совсем в другой области, на северо-востоке. Это ядро ясно выделяется на фоне окружающих низких частот (менее 6%), свойственных всему остальному русскому ареалу»^{382}. Для сравнения отметим, что распространенность этой гаплогруппы в Швеции составляет 36%, на западе Финляндии 40%, на востоке 19%, в Германии 25%^{383}, что в целом коррелирует с влиянием скандинавов на окружающие регионы, известные нам по историческим данным. Будь летописные варяги скандинавами, мы были бы вправе ожидать повышенных значений Па на северо-западе нашей страны и в основных городских центрах Древней Руси, чего на самом деле нет. Вместо этого генетический анализ показал весьма небольшую распространенность (менее 6%) данной гаплогруппы в русском ареале, что более чем незначительно по сравнению с Финляндией и Германий. Безусловно, ее локальный максимум на северо-востоке Руси еще нуждается в своем объяснении, однако уже сейчас очевидно, что он не связан ни с деятельностью варягов, ни с образование Древнерусского государства. Необходимо также отметить, что генетика и антропология отмечают следы взаимодействия русских со скандинавами на протяжении всего периода их отношений, а не только раннего Средневековья. Таким образом, отмеченные следы могут быть результатом и шведской оккупации севера Руси, начиная с эпохи Смуты, так и пребывания шведских пленных на нашей территории в петровское время.

Сравним эти данные с южнобалтийским гаплотипом R1a1a1g2*, свойственным западным славянам и зафиксированным в ходе исследования ДНК у таких дальних потомков Рюрика, как Волконские, Оболенские и Барятинские, равно как и разновидность R1a, известную как Z280, обнаруженную у Друцкого-Соколинского, еще одного Рюриковича^{384}. Карта распространения последней разновидности является более чем показательной (рис. 16). Основное ядро субклада этой гаплогруппы располагается на землях Восточной Германии, Польши и Словакии. За пределами этого компактного региона он встречается только на территории Англии, что подтверждают данные лингвистики и топонимики об участии западных славян в заселении острова, а также на территории Восточной Европы. Основными центрами распространения этого генетического маркера на территории Древней Руси оказывается Среднее Поднепровье, «Русская земля» в узком смысле этого слова, и верховья Волги. Неожиданностью является относительно небольшая распространенность этого гаплотипа на севере Руси — в регионе наиболее интенсивных контактов с западными славянами согласно различным археологическим, лингвистическим и антропологическим данным. Однако данное обстоятельство находит свое объяснение в особенностях истории Новгородской земли, значительная часть боярства которой была депортирована еще при Иване III, а само городское население вследствие массовой резни, учиненной опричниками Ивана Грозного, и шведской оккупации в период Смутного времени сократилось на 80%^{385}. С учетом этого мы можем утверждать, что в эпоху Древней Руси распространенность западнославянского гаплотипа в новгородских землях была гораздо выше, чем в современное время. Таким образом, мы видим следы генетического присутствия выходцев из западнославянских земель в двух основных центрах Древнерусского государства, а также в верховьях Волги, то есть именно в тех регионах, где, согласно письменным источникам, и действовали варяги и русы. Данные генетики являются еще одним важным доказательством в нашем исследовании подлинного происхождения варяжской Руси. Необходимо подчеркнуть, что карта распространения R1a1a совпадает и с ареалом распространения среди славян долихокранного узколицего и мезокранного прибалтийского типов, согласно карте Т.А. Трофимовой. Поскольку данный ген никак не влияет на строение черепа, совпадение этих двух ареалов, определенных независимо друг от друга антропологами и генетиками, именно с теми регионами, где письменные источники локализуют древних русов представляется тем более показательным и исключает возможность случайного совпадения.

^{Рис. 15. Карта распространения гаплогруппы IIа, составленная Е.В. и О.П. Балановскими}

^{Рис. 16. Карта распространения южнобалтийского гаплотипа R1a1a1g2* (Источник: Swinow. Меч Свентовита блеснул над головой норманиста… И что-то с глухим стуком упало на пыльные книжки // http: //swinow. livejournal. сот/59307, html)} 

Подобное совпадение лингвистических, ономастических, антропологических, генетических и археологических данных абсолютно точно указывает на прямое родство севернорусского населения с западнославянским Поморьем, к которому оно по целому ряду критериев было гораздо ближе, чем к племенам Южной Руси. Одновременно с этим все эти науки вместе с топонимикой свидетельствуют об отсутствии какого-либо родства новгородцев со скандинавами, оставившими в истории этого города крайне незначительный след. Конкретизация летописного выражения «новгородцы суть люди от рода варяжского» ставит и само Сказание о призвании варягов в иной контекст, объясняя странное на первый взгляд решение словен, кривичей и финно-угров призвать себе князей изза моря. Зная теперь все это, не составит большого труда ответить на вопрос: откуда словене и кривичи предпочли призвать себе правителей — из среды близкородственного им племени, связанного с ними тысячами различных уз, или из среды совершенно чуждых им по крови, языку, обычаям и религии скандинавов?

Благодаря независимым друг от друга данным антропологии, генетики, топонимики и ономастики мы видим, чего на самом деле стоят все рассуждения о Великой Швеции Т. Арне, скандинавском происхождении каждого восьмого жителя окрестностей Ярославля Л.С. Клейна, «новых и новых волнах скандинавов» Д.А. Авдусина, переселении на Русь 10% всего шведского населения И. Янссона, скандинавской принадлежности половины гнездовских погребений конца IX — первой половины X в. Ю.Э. Жарнова, «большой иммиграционной волне из Скандинавии в Восточную Европу» В.В. Мурашевой и «значительной скандинавской примеси в русском населении» Северо-запада А.А. Александрова. Но если Т. Арне еще не знал данных антропологии и всего лишь пытался выдать за научные факты свои националистические фантазии, то все его многочисленные последователи знали или, по крайней мере, должны были их знать (статья Л.С. Клейна и его соавторов вышла в свет до публикации монографии Т.И. Алексеевой, однако в переиздании своих работ в 2009 г., сопровождаемой современными комментариями, это утверждение он оставил без изменений). Если труд Т.И. Алексеевой был им неизвестен, то речь идет о весьма неполном знании рассматриваемого предмета. Если же это фундаментальное исследование было им известно, то вряд ли это можно расценить иначе, чем откровенную ложь и намеренное введение читателей в заблуждение. Вспомним и уверенные заявления В.В. Мурашевой о том, «что скандинавы входили в состав древнерусской элиты (причем на ранних этапах образования Древнерусского государства составляли в ней значительную, если не преобладающую часть)», которая к тому же на протяжении определенного времени не ассимилировалась в славянской среде, причем археология указывает на «постоянный приток норманнского элемента». И вот эта скандинавская элита умудрилась не оставить практически никаких следов в языке, антропологии и генетике русского народа, а затем моментально превратилась в славянскую. Кто хочет, пусть верит во все эти чудеса, но наука тем и отличается от религии или фантастики, что пытается выявить объективные законы, а не исходит из волшебных превращений. Кроме того, поскольку все перечисленные выше выводы норманистов оказались неверными, то, следовательно, была ошибочна и вся цепочка умозаключений и доказательств, на основании которых эти выводы были ими сделаны.

В советское время Геббельсу приписывалась теория «большой лжи», основанная на том, что чем чудовищнее… ложь, тем скорее в нее поверят. Объяснялось это тем, что рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой. Масса не может себе представить, чтобы кто-то был способен на слишком уж чудовищную ложь, на бессовестное извращение фактов. Даже после разоблачения лжи они все ещё будут продолжать сомневаться и считать, что здесь, вероятно, все-таки есть доля истины. Солги только посильней — что-нибудь от твоей лжи да останется^{386}. Хоть Геббельс и не провозглашал открыто этот принцип, но в своей деятельности именно им он и руководствовался. Во всяком случае, он считается автором следующего высказывания: «Ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой»^{387}. Думаю, что министр пропаганды нацистской Германии, сам убежденный норманист, был бы весьма доволен приемами современных норманистов по внедрению ими своих представлений в массовое сознание.

е) религия варяжской Руси.

Совсем безрадостная картина складывается для норманистов при рассмотрении религиозных верований варяжской Руси. Хорошо известно, что религия играла огромную роль в жизни средневековых людей. И в этом контексте один тот факт, что в договорах с Византией первые русские князья клянутся не скандинавскими Одином и Тором, а славянскими Перуном и Волосом убедительно свидетельствует об их племенной принадлежности. Л.С. Клейн попробовал парировать этот аргумент следующими рассуждениями: «Известно ли было Кузьмину поверье норманнов, что на чужих землях правят местные боги? Поэтому, приставая к чужим берегам, они прятали своих богов в трюмы кораблей и поклонялись местным богам. Все находит свое объяснение»^{388}. Археолог на источник не ссылается, но, судя по всему, имеет в виду хорошо известный обычай скандинавов: «Резное деревянное изображение головы дракона или змея на штевне давало, по тогдашним верованиям, магическую силу кораблю, защищало его от злых духов и устрашало врагов. Когда викинги приставали к берегу и вытаскивали корабль на сушу, голова зверя снималась, дабы не разгневать местных богов»^{389}. Думаю, специалисты по скандинавской религии были немало удивлены, узнав от Л.С. Клейна, что наряду с Одином, Тором и Тюром викинги считали богами резные головы своих кораблей. Они действительно придавали резной голове дракона магическую силу, но отнюдь не считали ее богом. Рассуждения о мнимой религиозной толерантности викингов — аргумент, что называется, в пользу бедных, придуманный от безысходности.