Битва в пути

— Дайте сюда ваш рапорт… — Он взял рапорт. — Ваше устное заявление — дело вашей… чистоплотности и совести. Но это документ, и документ политический. Вы здесь обливаете помоями все советское тракторостроение и превозносите заграничные марки. Это уже не техника. Это политика. Очевидно, так и будут это рассматривать. Вы свободны.

Под общее молчание Бахирев вышел из кабинета…

ГЛАВА 7. ДОМ ПОД СОСЕНКАМИ

Перелески, темные на светлом снегу, то взлетали на увалы, то падали в ложбины. Крутобокие тучи дыбились в зимнем сумрачном небе и вдали сливались с набегавшими друг на друга снежными холмами. Машину жестоко тряхнуло на разгоне.

«Сейчас сообщит о пересеченной, чертяка!» — шевельнув ушибленным плечом, подумал Курганов. И действительно, водитель Гоша тотчас с удовлетворением констатировал:

— Пересеченная местность…

«Нет этим увалам конца-края», — думал Курганов.

Казалось, он шагнул обратно в юность, и кусок в два десятилетия выпал из жизни.

Лекционный зал института, диссертация «О единстве и борьбе противоположностей в социалистическом обществе», абонемент в концертном зале — все это отошло, детские же воспоминания — катание с увалов на салазках, походы в ельник за матово-синей, словно запотевшей голубицей, первый покос со взрослыми — возвратились, подступили вплотную. Может быть, поэтому говорили, что он помолодел, и сам он все чаще чувствовал себя тем прежним, непоседливым парнем, которого за остроту ума и крупную не по росту голову когда-то прозвали «головастиком».

Машину снова тряхнуло. Ему вспомнилось, как в детстве мать, играя с ним, сперва плавно, потом толчками качала его на коленях и приговаривала: «По гладенькой дорожке. По гладенькой дорожке. По кочкам! По кочкам! Бух в яму!». И она опрокидывала его на спину.

«Вот она и жизнь, — усмехаясь про себя, подумал он. — По гладенькой дорожке — это солидные институтские годы, по кочкам — это сейчас, в райкоме, а уж «бух в яму» — это если снимут как не обеспечившего руководство районом!»

— Пересеченной местностью, конечно, можно полюбоваться, — рассуждал Гоша. — Однако для нашего брата механизатора прискорбная красота!

— Почему же прискорбная? — спросил Курганов.

— А через что я ушел из трактористов? Вертишься, вертишься на тракторе по увалам, между елками!.. Пересел на «Победу» — и тут не лучше… С весны развезет дороги, где застрянешь, там и ночуй…

За ельником начиналась усадьба МТС. Медвежьей спячкой скованы угнездившиеся в снегу тракторы и комбайны. На пять часов было назначено открытое партийное собрание. Шел шестой час. Курганов против обыкновения запаздывал: задержали заносы на дороге. Он с ходу выскочил из машины и пошел к конторе.

На дверях висел замок. Курганов подергал дверную ручку. С замка упали слежавшиеся валики снега. Может быть, собрание в мастерских?. Он зашагал безлюдным двором к мастерским, переделанным из старых конюшен. Но и здесь было пустынно. В дальнем углу горел костер из вымазанной в мазуте пакли. Неверное и неяркое пламя освещало разобранные тракторы. Несколько закопченных людей грели над огнем руки.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался Курганов. — Где тут у вас проходит партийное собрание?

Ему не ответили. Он молча ждал. Наконец кто-то маленький, сидевший к нему спиной, не оборачиваясь, бросил:

— Где-то в ухабе проходит.

— Почему в ухабе?

Маленький не ответил. Курганов видел его узкие плечи да сдвинутую набок шапку-ушанку с торчащим кверху рыжим в свете костра ухом. Высокий парень с красивым лицом, одетый в новенький полушубок, лениво сказал:

— Начальство уехало в город за материалами. К утру обещались быть, собрать собрание. Да, видно, засели в заносах.

— Чего собирать! — по-прежнему срыву сказал маленький. — Начнут агитировать… Надо, мол, работать. А чем работать? Ни запчастей, ни материалов? Чего собираться?

— Так, — сказал Курганов. — А где же остальные ремонтники? Трактористы где же?

Рыжее ухо сердито закачалось.

— Умные ушли, дураки здесь остались. Нас, дураков, немного — все налицо!

— Пойду, однако… — сказал высокий парень.

— И пойдет! — обрадованно подтвердил маленький. — Этот у нас самый умник. Этот работать не ходит. Этот ходит деньги получать!

— А что ж? — равнодушно отозвался парень. — Деньги мне недодали. Я и пришел. Видно, нынче не получить. Поехали, что ли, копченые. Попутка ж есть. — Он неторопливо повернулся, и за ним двинулся еще один.

— Ты не копченый! — бросил ему вслед маленький и с ожесточением плюнул в костер. — У одного совесть чистая, у другого — морда. Которые бессовестные, те всегда чисто ходят.

Во дворе послышался шум грузовика.

Курганов вместе с трактористами вышел во двор. Грузовик уже стоял у склада, и возле него суетились люди. Курганов узнал щуплую фигуру секретаря партийной организации Петрушечкина и направился к нему,

— Плеча, плеча не жалей! — кричал Петрушечкин и сам подставлял плечо под ящик.

— Павел Петрович! — выждав, обратился Курганов к Петрушечкину. — Такелажником сделались?

— Тут не только такелажником, тут… — Петрушечкин не договорил, выпрямился, схватился за шапку, словно хотел бросить об землю, но не бросил, а только с силой нахлобучил глубже на голову. — Тут черт знает чем сделаешься…

Его сухое, тонкое, молодое лицо было одновременно и возбужденным и беспокойно-растерянным. Светло-голубые глаза не имели того пытливо-доверчивого выражения, которое было знакомо и приятно Курганову. Они щурились, прятались за покрасневшими веками.

Вздыхая и широко ставя негнущиеся ноги в высоких валенках, он пошел с Кургановым в контору.

— Что такое? — спросил Курганов, когда они уселись в кабинете. — Назначено партийное собрание… Я приезжаю… Ни души!

— Сперва в городе застряли, потом в дороге. Сперва достать ничего не могли, — возбужденно и отрывисто заговорил Петрушечкин. — Туда-сюда— нигде ничего! Думаю, плюнуть, уехать! Да ведь как уедешь? Вот людей собираем. Разговор один — выполнять план ремонта. А чем? Как с пустыми руками возвращаться? Ну, пошел снова! Говорю: «Ты коммунист, я коммунист…» Добился кое-чего… с грехом пополам. У Ельникова дорогу замело. Заносы! Пятнадцать километров шли пешком. Трактор вызывали машину выволакивать. Тракторы стреляют!

— То есть как стреляют?

— А черт знает, как он стреляет. Бомбит противовесами! Блок, трубки, капот — все пробило! — В тихой комнате Петрушечкин опомнился и стал извиняться: — Вы уж извините, что так получилось, Илья Ильич задержался в городе, а я сейчас с вами.

— Это все понятно. Но срывать партийное собрание недопустимо.

— Это конечно, — вздохнул Петрушечкин и в оправдание похвастался успехами: — Баббит вот привез. Кислород, баббит, трубки питательные, будь они неладны, привез! — Он все еще говорил с лихорадочной быстротой человека, захмелевшего от усталости, мороза, бессонницы.