Битва в пути

«На что они живут? — думал Курганов. — Колхоз наихудший, а в горнице богато—видно, в доме достаток».

— Подросли, помогают? — спросил он.

— Какое! — вздохнул старик. — Все учатся! Двое в школе, одна на заводе. Должны ж мы их как-нито довести до советского, значит, гражданства. — Он заметил удивленный взгляд Курганова, скользивший по комнате, и пояснил: — Горница-то не наша, квартирантов держим. Тракторист у нас квартирует. А мы там, — он кивнул на кухню.

Курганов сквозь открытую дверь взглянул на кухню. Кровать, кое-как закинутая старым одеялом, дощатый стол, лавка с грязной, битой посудой, рваный тюфяк на печи. Он на минуту закрыл глаза.

— Сколько же вас там помещается? — спросил он с тем усилием над собой, с которым расспрашивают о подробностях болезни дорогого человека.

— Вчетвером спим.

— Как колхоз?

Старик молчал, видимо соображая, с какой мерой откровенности можно ответить на этот вопрос.

— Что колхоз! — со злой усмешкой сказала Анна. — Колхозники позабыли, как на трудодни получают. Ушла бы, куда глаза глядят! Да вот не иду никак. Знать, все они, сосенки, держат.

— А ведь добрый колхоз был до войны.

— Добрый, добрый! — подтвердил старик. — Еще года два назад повеселей было. Школьно-молодежное звено сад сажало. Дашунька, внучка моя, верховодила. Председатель товарищ Соснин, партийный человек, очень ее одобрял. Веселеть при нем начали, да месяцев шесть он у нас пробыл. В город перевели. Молодежь тоже поразъехалась. Кто в армию, кто в город. Дашунька наша тоже на завод подалась. Докатился колхоз. Совсем захудали.

— Отчего ж захудали? — спросил Курганов.

— А кто ж его знает, отчего, — ответил старик. — Кто ж его знает?.. — В голосе его звучало покорное терпение, будто говорил он о непонятном и не зависящем от его воли стихийном бедствии, вроде града или суховея.

— От войны обезлюдели, — сказала Анна. — Председатель у нас до войны был наш, чухтырский, а в колхозе два села — Чухтырки да Холуденки. Наш председатель ушел, дали нам холуденовского. Чухтырские не хотят работать на холуденовских, холуденовские — на чухтырских. Стали менять — то чухтырских, то холуденовских, и все негодящие. Тогда и поплыли… варяги.

— Почему варяги?

Анна молчала и продолжала резать хлеб… В красном свете низкого солнца руки ее казались обваренными кипятком.

— Что значит варяги? — настойчиво повторил Курганов.

Анна молчала, а старик объяснил с прежней покорностью:

— Варяг — значит и не ворог, да хуже ворога! Сторонний, временный человек. Которые в старину в половодье с первой водой приплывали, а на заморозки уплывали. Это и есть варяги! От воды до воды, значит. Одной волной принесет, другой волной вынесет… От варягов вся беда народу…

— Как же вы так рассуждаете? Колхоз сам по себе, а вы сами по себе? Колхозная жизнь не река, не сама по себе течет. Колхоз колхозники делают.

Дед, словно спохватившись, заулыбался и быстро закивал головой.

— Это, конешно, и мы тут виноваты! Чья же тут вина, кроме нашей?

«Перестроился на ходу! Бывалый дед», — про себя невесело усмехнулся Курганов. А дед продолжал, стараясь приноровиться к незнакомому начальству:

— И мы, конешно, разбаловались, слов нет! Раньше, в бесколхозное время, я снохе, ей же вот, Анне, спать не давал! Приучал, чтоб зоревала на поле. Чуть припозднится, кричу: «Какого лешего зорю проспала?» А теперь рано идет на работу — кричу: «Куда тебя спозаранку леший понес?» Мы тоже не бессознательные. Осознаем и можем самокритику критиковать!

«Дипломатический дед, — подумал Курганов. — Поднаторел обращаться с начальством».

— В бригадирах ходил, дедушка?

— А как же! Все время на руководящей работе! И сейчас хожу в бригадирах! Староват стал, правда, да ведь подсаду-то нет… Нет подсаду! Сад растить — надо молодь подсаживать. А в колхозе у нас никакого подсаду! У нас как подрос, так шасть из колхоза. Соседи в «Крепости» смеются, что у нас на три бригадира всего Два зуба в наличности. И верно, два. У холуденовского Савелия один зуб, да у меня вот — гляди, — старик разинул рот и указал на зуб. — У меня один. А у Степановны ни одного не видать.

— Да… — невесело улыбнулся Курганов. — Позубастей бы надо бригадиров. Но ведь не везде так. Вот в колхозе «Крепость социализма» не только свой «подсад» растет, а еще и из других мест люди к ним тянутся, и молодые и пожилые. Даже из других районов просятся к Самосуду! Вот как бывает, когда колхозники правильно работают в колхозе.

— Наша вина… Наша вина… — охотно и с удовольствием завздыхал наторелый дед.

— Какая вина в том, чтоб с утра до ночи не работать задаром? — оборвала его Анна. — Третий год на трудодень ни единой полушки.

— А чем живы? Анна молчала.

— Я до прошлого года в лесхозе работал, — сказал дед. — Теперь ослаб… не могу… Вот квартирантов держим. Огород. Корова опять же. Корова — главное дело!

— На четырех титьках живем, — бросила Анна. — Вчетвером на четырех титьках.

— Хорошо доит? — допытывался Курганов.

— Корова, слов нет, золотая! — Старик даже прижмурился. — Ведерница корова.

«Ведерница… — думал Курганов. — Ни сена, ни покосов в колхозе не давали. Откуда же ведерница?»

— Прикупали сена?

— Какие у нас купилки!

— Где ж брали сено?

И старик и Анна молчали. Старик повернулся к окну и горячо заинтересовался погодой.

— Гляди-ка, как заметает! И крутит с холмов и крутит… Такая несоответственная погода!..

— Интересно все же, где добывали сено? — допытывался Курганов.

— Да так… кое-где… перебиваемся… — уклончиво сказал старик. — В феврале метелям бы кончиться, а, глядь, они и в марте метут. Такая наблюдается несоответственность в природе.

Анна не отвела глаз.

— Где было сено, там и брали. Как люди, так и мы. Не подыхать же корове…

«Тащат… — понял Курганов. — Тащат привычно, всем колхозом. Тащат и, как говорится, стыда не имут».

— Недавно ваш же колхозник Афонин при мне сказал такие слова о колхозе: «По-божьи живем, помаленьку приворовываем». Я ему не поверил. Не позволил я ему называть ворами колхозников.

— Воруют чужое… — нахмурилась Анна. — А свое так берут. Когда и возьмет колхозник какую охапку со своего же луга… Какая же это кража!.. Где ж ему еще взять?..