Битва в пути

И вдруг снова вспыхнул красный сигнал. Бахирев рывком снял трубку.

— Что опять на конвейере?

— ОТК сошел с ума! — По отчаянному голосу диспетчера Бахирев понял, какой переполох сейчас на заводе. — Конвейер встал по вкладышам!

Тогда он пошел в сборочный.

Конвейер стоял. Остановка его была противоестественна, как остановка реки. Безжизненно повисшие тросы, люди, отхлынувшие от конвейера, безалаберность цеха — все то, что было признаком бедствия и требовало немедленного вмешательства главного инженера, сегодня было вызвано им самим.

Конвейер стоял. Одинокий среди общего волнения, обходимый всеми, как чужой, как чумной, как помеха, как причина бедствия, Бахирев шагал вдоль замершего конвейера. С новым приливом горечи он обдумывал все, что таилось за этой остановкой, за «гильзой — пробкой— вкладышем»… «Дело не в них, — думал он. — В странах капитала существует конкуренция. Тот, кто выпускает плохие и дорогие вещи, разоряется и гибнет. У нас никому не грозит гибель и разорение. Что же, значит, можно делать плохие вещи? Почему же мы терпимы к людям, которые пользуются благом и преимуществом так, что благо превращается во зло и преимущество — в изъян?..»

Им овладело чувство, похожее на то, которое в детстве заставляло его кидаться на помощь товарищу, уязвимому не от слабости, но от чрезмерного доверия и чистоты. Высокочеловечная социалистическая система предполагает в людях высокую человечность. Но когда обман за доверие, бесчестие за честность, зло за добро, тогда…

Тогда груды бракованных вкладышей лежат у контрольного пункта. Нечестность людей, превращенная в нечестность вещей. Яростное желание защитить охватило Бахирева. Нет, не во имя конкуренции, не во имя страха, а во имя страны, во имя социализма надо было во что бы то ни стало давать хорошие машины, превосходные машины, лучшие в мире машины.

Конвейер стоял. Но в ту минуту для Бахирева он перестал быть конвейером. Весь он, со всеми его узлами и линиями, стал орудием, которым главный инженер умело или неумело, верно или неверно, но яростно сражался за то, что было свято для него.

С конвейера Бахирев пошел к Вальгану.

В кабинете теснились люди. Вальган шагал по ковровой дорожке. Маленький, красный, взъерошенный Демьянов утонул в кресле. Длинные руки его крепко вцепились в подлокотники. Налитое кровью лицо выражало одновременно и страх и упорство.

— Кем и чем вы становитесь? — кричал Вальган. — Вернее, кто и что из вас делает? — Он увидел Бахирева, смешался на мгновение, но тут же стал говорить еще ожесточеннее и громче: — На заводе есть коллектив, есть свои люди, которым дорога жизнь, честь, судьба завода. И есть… чу-жа-ки!

— Иначе, Семен Петрович, не могу, — жалобно, но упрямо сказал Демьянов.

Вальган сел. Вслед за ним сели остальные Вальган не смотрел на Бахирева. Бахирев тоже сел поодаль.

— Положение такое, — сказал Вальган гневно, но уже тихо, — начальник ОТК сегодня ни с того, ни с сего бракует те детали, которым в течение месяцев давал клеймо. Завод поставлен в пиковое положение.

Демьянов молчал. Видимо, все силы его уходили на то, чтоб не сдаваться, и он уже не мог ни соображать, ни отвечать.

Но Бахирев был во всеоружии.

— Начальник ОТК предупреждал нас многократно, — сказал он твердо.

— В пиковое положение… — повторил Вальган, игнорируя Бахирева, — Начальник ОТК занял позицию чу-жа-ка! Не организатора, но стороннего наблюдателя.

— Я берусь организовать в несколько дней новую технологию указанных деталей, — снова вмешался Бахирев. — Мне нужны для этого ваше согласие и ваша помощь.

Наступило молчание. Бахирев ждал. Какой новый ход найдет гибкий ум Вальгана?

— Хорошо! — Вальган заговорил тихо и твердо, — Завод работал на этих деталях месяцы, и ничего не произойдет, если он поработает на них еще три дня. Если ОТК спросит с нас за эти три дня, мы беспощадно спросим с ОТК за многие месяцы молчания. Сделаем так. Сейчас пустим конвейер. А за три дня… — Вальган повернулся к Бахиреву и улыбнулся ему своей великолепной улыбкой; верхняя губа приподнялась больше, чем обычно, сильнее обнажила плотные, острые зубы. «Улыбнулся или ощерился?»—подумал Бахирев. За три дня под личную ответственность главного инженера предлагаю наладить необходимую технологию указанных деталей, — закончил Вальган.

Бахирев не наладил технологию за три дня, и на третий день, в день своего отъезда в Москву, Вальган объявил ему выговор приказом и вызвал его к себе.

…Кабинет Вальгана. Сколько раз Бахирев входил сюда! В день приезда он вошел как в неведомое, но гостеприимное обиталище, где все радует глаз, сулит порядок и ясность. Однажды он сидел здесь как в обители друга, выкладывая заповедные замыслы, окруженный оранжерейными цветами и оранжерейным теплом. Несколько дней назад он вошел сюда так, как входят в операционную: будет боль, кровь, крик, но так надо.

Сейчас он вошел сюда как в штаб врага. Вальган сидел, полуотвернувшись, держал в руке стакан с чаем и весело кричал в трубку:

— Завтра жди! Конечно, к тебе! Как там Леля? Приветы от меня и от Нины… Так ты подготовишь у министра, чтоб мне не засиживаться? Ну-ну, завтра увидимся! — Он повернулся к Бахиреву и отпил чай, не изменяя оживленно-веселого выражения лица, как будто Бахирев был настолько незначительным и легко устранимым явлением в жизни Вальгана, что не мог никак влиять на его настроение.

Бахирев был спокоен. Единственно, что могло выбить его из равновесия, — неясность — кончилась. Он уже ясно сознавал, что судьба его решена Вальганом, и не собирался подчиниться этому решению. Допив чай, Вальган аккуратно поставил стакан, обтер салфеткой губы и только тогда заговорил:

— Дмитрий Алексеевич! Я буду краток. Я извлек вас из вашего далека. Вы хотели уйти, я не отпустил вас. Я надеялся сделать из вас крупного работника. Я ошибся. Я не мстительный человек. Портить ваше будущее я не хочу. Но сейчас я согласен отпустить вас по вашему желанию. Пишите заявление. В Москве я оформлю. На этом окончим вашу деятельность на нашем заводе.

Он подвинул Бахиреву лист бумаги. Бахирев ответил, не шевельнувшись:

— У меня нет желания кончать мою деятельность на нашем заводе.

Вальган смотрел на Бахирева светлыми, желтыми глазами рыси и медленно тер подбородок. Несколько секунд они посидели молча. Потом Вальган встал.

— Ну… пеняйте на себя!

Бахирев прошел к себе. В кабинете было жарко. Присланный Вальганом кактус еще цвел. Лепестки цветка были напряженными и яркими. Бахирев усмехнулся: «И отцвести не успел!»