Битва в пути

Бахирев смотрел, как скользят блики по отполированной поверхности. Первый реальный вклад в работу завода… Пока еще не вклад, еще только «вкладыш», именно «вкладыш», маленький, невесомый! Что удалось пока? Вернуть честность одной детали, сделать ее боеспособней в том соревновании двух систем, которое шло в мире. Но разве решен до конца даже этот малый вопрос? Не возиться с каждым вкладышем, а сделать биметаллическую ленту. Это могут сделать только металлургические заводы.

«И здесь, на заводе, так мало зависит от меня, — думал он. — А по ту сторону заводских ворот? Металлурги с качеством их проката, станкостроители с их станками, нефтяники с их горючим. Может, так же как мы, тракторостроители, недоделываем гильзы и вкладыши, нефтяники недоочищают горючее и станкостроители недодумывают конструкции станков? Откуда возникает нечестность людей, превращающаяся в нечестность вещей? Почему притупляется решающее оружие в соревновании двух систем, почему нет того взлета производительности труда, который возможен и должен быть? Может быть, полагаясь на высокий дух советского человека, мы недооцениваем силу рубля и плохо маневрируем рублем? Может быть, многие мелкие изъяны — лишь следствие одного большого, следствие того, что мы еще нарушаем основной закон социализма — каждому по труду? Но мудрено, ой как мудрено проследить действия огромного закона на миллионы мелочей, вплоть до этих вкладышей!»

Горечь заставила его сильнее сжать пальцы. Край вкладыша врезался в кожу. Бахирев переложил его в другую руку. Туманный след от пальцев остался на льдистой поверхности. Бахирев бросил вкладыш в ящик. Сколько их тут? Одинаково мерцают под огнями цеха, и трудно отличить те, прежние, с тайной, предательской фальшью, от сделанных на совесть! Бахирев очнулся от задумчивости. Наладчики возились у автоматов.

— Доконали наконец вкладыши… — прорвалось у Бахирева. Но его даже не расслышали.

В этот час своей первой маленькой победы Бахирев особенно остро почувствовал свое одиночество. Люди не то что сторонились его, но видели в нем чужака, который недолго останется на заводе, и не интересовались им.

Он вышел из цеха и направился к «чугунке». У выхода из сборки под ветвями деревьев, урча потихоньку, стоял трактор. Тракторист, видно, на минуту вернулся в цех. Бахирев протянул руку, почувствовал теплое дыхание мотора и усмехнулся. Ублюдок, конечно, но уже чем-то милый и близкий ублюдок! Милый своим будущим, близкий чаяниями, что в него вложены.

«Ну вот, брат тракторище! — мысленно сказал Бахирев трактору. — Вкладыши у тебя не будут крошиться, пробки не будут пропускать, и гильзы будут круглые, как положено. Это, конечно, только начало… Вот и гусеницы у тебя нехороши. И полегче тебя сделаем. И навесные орудия приспособим. В Америке нет прицепа. Им надо экономить рабочую силу? А нам не надо? Так-то вот. Ты еще не машина, ты еще эскиз машины, извозчик с баранкой вместо вожжей. Но дай срок, сделаем из тебя человека, то есть настоящую, уважающую себя машину».

Он поймал себя на безмолвной беседе с трактором, смутился и поспешно пошел дальше.

Нелепая ночная беседа с трактором… Ни в ком не встретившая сочувствия радость по поводу новых вкладышей… Он был в тупике одиночества и отчетливо понял это сегодня. Прозвучала в памяти «прописная истина» парторга: «Производство перестроят не приказы, а люди».

Но ни эти слова, ни чувство одиночества не повлияли бы на Бахирева. Он был упорен и не склонен искать сочувствия. Его перевернуло другое: он измышлял свои планы максимум-минимум во имя действия. И вот наступило долгожданное время действовать. Новые назначения Рославлева и Сагурова, передача ассигнований чугунолитейному, предстоящий отъезд Вальгана… Медлить нельзя… Но собственные планы уже не казались ему столь совершенными, как в дни их рождения. Он уже видел ряд изъянов, а новые варианты уже мелькали в уме. С кем обговорить и с кем выверить? Кто поможет создать самый совершенный из вариантов? И кто будет осуществлять? В короткий срок проделать огромную работу и сложную работу могут лишь люди, увлеченные ею не меньше, чем Бахирев! Но где они? По особенностям своего характера он сближался с людьми медленно. Он был сосредоточен и самолюбив, он не мог и не хотел нарочито и сознательно ускорять сближение с нужными ему людьми. Он наделал на заводе немало ошибок, оттолкнувших от него заводчан. Повиниться перед ними? Он с трудом сознавался в своих ошибках даже самому себе. Но потребность в долгожданном действии пересиливала все. Перед ней отступали и особенности характера, и собственное самолюбие, и неумение признавать ошибки. Надо было немедленно выходить из тупика, в который он зашел. Дело потребовало поступков, несвойственных его характеру, значит — надо ломать свой характер! Надо идти к людям, виниться перед ними, искать их помощи… С кого начинать? Рославлев, Сагуров, Василий Васильевич, Сергей Сугробин..» Ему нужны были все. Но прежде всего чугунолитейщики — начинать перестройку завода надо с чугунолитейного,

Бахирев вошел в чадный и грохочущий, как всегда, цех и проходил мимо стержневого, когда рядом раздался радостный девичий голос:

— Здрасте!

Из-под низко повязанной косынки выглядывали смеющиеся глаза и нос пуговкой.

Никто на заводе не встречал его с такой радостью, и мысль об этом невольно кольнула его: «Хоть одна душа приветствует меня, как отца родного!»

— Вы меня не признаете? — сказала девчонка. — Я Даша!

— Какая Даша?

— Да которую вы водили до Василия Васильевича. Еще у меня брак шел… Теперь у меня вот уже второй день нисколечко нету брака!

Девчонка говорила так, будто это событие должно было тотчас осчастливить Бахирева. Он не мог не улыбнуться.

— Я счастлив, Даша, что у тебя нет брака!

— А уж я-то! — вздохнула девчонка. — Первую ночь спала как нормальная. А то и во сне-то видела стержни да арматуру.

Девчонка глядела на него во все глаза, дожевывала бутерброд и говорила, сияя:

— Вы меня не сразу признали, а я вас сразу. А тогда я вас не признала. Я еще тогда вас спросила, не забоитесь ли вы Василия Васильевича. Я еще новенькая была. Ничего не понимала!

— А теперь уже все понимаешь? — опять невольно улыбнулся Бахирев.

— Теперь уж не спрошу этак.

— А вот как раз теперь-то тебе бы и спросить!

— С чего же? — удивилась Даша.

— Потому что теперь как раз и забоялся я твоего Василия Васильевича.

Девчонка не поверила, закачала головой и засмеялась.

— Чего же вам-то бояться?

— Да ведь на заводе главный чугунолитейный цех, в чугунолитейном главное—стержневое отделение, а в стержневом главный человек — Василий Васильевич! Выходит, на нем весь завод! Так ты тогда рассудила?

Девчонка перестала жевать и смотрела на Бахирева с сомнением, склонив голову набок.

— Правильно ты тогда рассудила, — ободрил ее Бахирев. — Вот и боюсь я твоего Василия Васильевича. Кого ж мне еще бояться?

— Ох, и все вы шуткуете надо мной! — засмеялась Даша. — А я уж и не боюсь. Я только стараюсь… Что он скажет, то я и стараюсь. И что вы скажете, я тоже буду стараться.

И Бахирев понял: все, что он скажет, с радостью и старанием сделает эта простая душа, пригретая им однажды мимоходом. И снова с досадой на себя он подумал: «Хорош я, хорош руководитель, если на всем заводе, среди десятков тысяч людей, есть лишь одна душа, готовая с охотой идти за мной».

— А он захворал… — продолжала девчонка. — Кто захворал?

— Да Василий Васильевич. Мы к нему бегали навещать. Может быть, вы тоже до него пойдете, если он вам нужен? Он любит, когда приходят. Он в проулке живет, как раз против ворот стадиона, в синеньком домичке. Вам каждый укажет.

«Эх, Даша, простая душа, — решил про себя Бахирев, — послушаю я тебя, пойду к старику. С кого-то мне начинать надо. С него и начну. Виниться придется, — покривился он и сам себе цыкнул: — И повинишься, коли дело требует!» Раз решив, он не любил откладывать исполнения.

Ветви так густо сплелись над крышей, что казалось, дом завален валежником. И калитка и дверь в дом были распахнуты настежь. Бахирев вошел в дом и увидел третью дверь, открытую в кухню.

В кухне топилась русская печь, и пахнущий печеной картошкой воздух клубами валил в сени. В кухне на полу, стоя на коленях, Сергей Сугробин стучал молотком по чему-то похожему и на кровать и на коляску. Только тут Бахирев сообразил, что фамилия старика, которого все звали по имени, тоже Сугробин. Старик сидел рядом на положенной боком табуретке. Он был одет в ватник и валенки. Шея его была обмотана белым платком, завязанным на затылке. Концы платка вздрагивали.

— Жизнь идет зигзагой — говорил Василий Васильевич, — И главное дело, Сергунька, не пугайся ты никакой зигзаги, а учти ее и двигай к своей точке!.

— И опять вы, деда, жмете прямо по Ленину. — Сугробин вздохнул, сел на пятки и поднял голову. Лицо ею было печально. — Только Ленин говорил не про зигзагу, а про спираль. Развитие жизни идет кверху и по спирали…

— Вот видишь, кверху и по спирали! — Василий Васильевич обрадовался и закивал головой.

Бахирев почувствовал, что его нежеланное появление нарушит мирное, философское настроение собеседников.