Битва

— Пустяки, — пробурчал император, вытирая руки об полы редингота, но все еще помнили о недавнем случае при сражении под Ратисбонном, когда тирольская пуля угодила ему в пятку. Наполеона пришлось усадить на барабан и сделать перевязку, после чего он опять взобрался в седло.

Один из генералов воткнул шпагу в траву и крикнул:

— Долой оружие, если император не удалится в безопасное место!

— Если вы не уедете отсюда сами, — заявил другой, — я прикажу своим людям силой увезти вас!

— A cavallo!^{5} — коротко приказал Наполеон, надвигая на лоб треуголку.

Пока один из мамелюков кинжалом добивал раненую лошадь, Коленкур подвел Бонапарту другую, и Ланн помог императору забраться в седло. Бертье, за все это время не сдвинувшийся с места, приказал Лежону сопроводить его величество на остров Лобау и там оборудовать для него наблюдательный пункт, откуда он сможет наблюдать за действиями войск, не подвергая себя смертельной опасности. Император молча пустил лошадь легкой рысью, вокруг него тут же сомкнулось кольцо эскорта. Под надежной защитой он проехал Эсслинг, и отряд скрылся в густой роще, тянувшейся от деревни до самого Дуная. До переправы всадники ехали берегом реки, а при переходе через малый мост Коленкур спешился и взял лошадь императора под уздцы. Но, ступив на твердую землю, Наполеон дал волю своему гневу. Перейдя на миланский жаргон, он с руганью обрушился на шталмейстера, лишь теперь осознав, что ему — императору — приказывали и угрожали его же офицеры, и он им подчинился! Неужели они посмели бы силой отправить его в тыл? Он задал этот вопрос Лежону, и тот ответил утвердительно. Ярость Бонапарта поутихла, и он ворчливо заметил:

— Отсюда ничего не видно!

— Мы все уладим, сир, — почтительно ответил Лежон.

— Что вы предлагаете? — сердито спросил император.

— Вот эта большая сосна...

— Уж не принимаете ли вы меня за шимпанзе из шенбруннского зоопарка?

— На ней можно закрепить веревочную лестницу, и сверху от вашего взгляда ничего не скроется.

— Тогда presto! За дело!

У самого основания сосны мигом образовался импровизированный лагерь. Император, надувшись, уселся в походное кресло и, казалось, не замечал ловких молодых солдат, взбиравшихся на сосну, чтобы закрепить наверху веревочную лестницу. Он едва слышал гул канонады, а запах гари, витавший над равниной, здесь вовсе не чувствовался. С безучастным видом Бонапарт разглядывал носки собственных сапог и думал: «Они все меня ненавидят! Бертье, Ланн, Массена и все, все остальные! Они ненавидят меня! Я не имею права на ошибку. Я не имею права на проигрыш. Стоит мне проиграть, как эти канальи тут же предадут меня. Они способны даже убить меня! Они обязаны мне своим богатством, а сами точат на меня зубы. Прикидываются преданными до гроба, но за все требуют золото, титулы, замки, женщин! Они меня ненавидят, и я никого не люблю. Даже братьев. Хотя, нет. Наверное, все же Жозефа, потому что он старший. И Дюрока тоже. Почему? Потому что он никогда не плачет, потому что строгий. Где он? Почему его здесь нет? А вдруг он тоже меня ненавидит? А я? Может, я сам себя ненавижу? Нет. Просто у меня нет иного выбора. Я чувствую, что некая сила толкает меня вперед, и ничто не может противостоять ей. Я должен идти дальше вопреки всем и в том числе самому себе».

Император сунул в ноздрю понюшку табаку и чихнул на подошедшего с докладом Лежона.

— Сир, лестница закреплена. В подзорную трубу вы сможете видеть все поле боя.

Наполеон с сомнением посмотрел на сосну и свисающую с нее веревочную лестницу. Как взобраться наверх, когда из-за болей в спине он даже в седле держится с трудом? Он вздохнул:

— Полезайте, Лежон, и сообщайте мне все до мельчайших подробностей.

Нижние, самые толстые ветви сосны остались под ногами полковника, когда император добавил:

— И помните: главное — не отдельные люди, а крупные массы войск, как на ваших чертовых картинах!

Добравшись до верхушки, Лежон закрутил веревку вокруг руки, поставил ногу на основание сука потолще и раздвинул колена подзорной трубы. Объектив описал широкий полукруг: по всей равнине перемещались огромные людские массы. Бертье научил Лежона распознавать полки эрцгерцога по их знаменам, и теперь он мог сказать, как называется тот или иной полк, кто им командует и сколько в нем штыков. Благодаря зрительной трубе императора он различал даже желтые вымпелы улан, черные бархатные ленты вокруг касок драгун... На правом фланге человеческого столпотворения полковник заметил пехотинцев Гогенцоллерна и кавалеристов Бельгарда [70] , концентрировавшихся на подступах к Эсслингу, но не предпринимавших пока попыток войти в деревню. Слева по-прежнему горел Асперн, войска барона Гиллера продолжали настойчиво штурмовать деревню. В центре, чуть в стороне от еще не вытоптанных полей, реял зеленый с серебряным шитьем штандарт маршала Бессьера. Неподвижно застыли егеря Ласалля и семнадцать эскадронов кирасир д’Эспаня, готовых в любую секунду вихрем сорваться с места и вступить в бой. Напротив них в дыму виднелись линии плевавшихся огнем пушек, но батальонов и кавалерии стало меньше: австрийские войска теперь двигались к обеим деревням, где эрцгерцог планировал нанести основной удар. Центр оголялся все больше и больше. Лежон стал спускаться, чтобы доложить об этом императору. Он спрыгнул на землю почти одновременно с появлением двух всадников: один прибыл из Эсслинга, другой из Асперна.

70

Бельгард Генрих Иосиф Иоанн (1756-1846) — граф, фельдмаршал (1809). Выходец из древнего саксонского рода. В 1771 г. перешел на австрийскую службу. Участвовал в основных военных действиях против французской армии. Нанес поражение корпусу маршала Даву, а затем присоединился со своими войсками к эрцгерцогу Карлу. 21 мая 1809 г. австрийские войска отбросили пять армейских корпусов Наполеона от Асперна к Дунаю. Большую роль в этой победе сыграл корпус Бельгарда.

На лице первого — это был Перигор — сияла широкая улыбка. Второй — Сент-Круа — наоборот, выглядел потрепанным и встревоженным. Его волосы порыжели от огня, на мундире чернели подпалины от искр и падавших головешек. Быстрый взгляд император скользнул по обоим.

— Начнем с хороших новостей. Перигор?

— Сир, маршал Ланн удерживает Эсслинг. При поддержке дивизии генерала Буде он не отступил ни на шаг.

— Славный Буде! Он отличился еще при осаде Тулона!

— Сир, эрцгерцог лично вел войска в наступление...

— Вел? — император вопросительно приподнял бровь.

— С ним случился приступ падучей...

— Кто его заменяет?

— Розенберг, сир.

— La fortuna `e cambiata!^{6} Там, где споткнулся Карл, бедняга Розенберг свернет себе шею!

— Того же мнения придерживается и генерал-майор, сир.

— Розенберг храбр, но чересчур горяч, кроме того, ему не хватает решительности. Он от природы осторожен... Что у вас, Сент-Круа?

— Господин герцог де Риволи отчаянно нуждается в боеприпасах, сир.

— Он не впервой оказывается в подобной ситуации.

— Что мне ему ответить, сир?

— Что смеркаться начинает в семь часов, а до того пусть выкручивается, как может, но удержит в своих руках Асперн или его руины. К тому времени мост будет восстановлен, и батальоны, что застоялись на правом берегу, перейдут Дунай. Тогда нас будет шестьдесят тысяч...

— За вычетом покойников, — пробормотал себе под нос Сент-Круа.

— Что вы сказали?

— Ничего, сир, просто я прочищал горло.

— Завтра утром из Сент-Польтена прибудет армия Даву. Численность наших войск возрастет до девяноста тысяч человек, а австрийцы выдохнутся...

Курьеры еще не успели вскочить в седла, как император молча обернулся к Лежону и требовательно взглянул на него.

— Сир, австрийцы толпами стекаются к деревням.

— Таким образом, они ослабляют свои позиции в центре.

— Да, сир.

— Вот где их слабое место! Несомненно, Бертье тоже заметил это. Отправляйтесь к нему в Эсслинг — его наблюдательный пункт на черепичном заводе — и передайте, что пора бросить нашу кавалерию против артиллерии эрцгерцога. Подробности атаки генерал-майор обсудит с Бессьером. Коленкур! Замените Лежона на верхушке сосны!

Полковник умчался передать приказ, а император поудобнее устроился в кресле и пробормотал:

— Меня могут обвинить в безрассудстве, но только не в медлительности!

Файоль с раннего утра торчал на солнцепеке и чувствовал, что еще немного, и он сварится заживо в тяжелой кирасе и стальной каске. Его лошадь нетерпеливо била копытом, фыркала и терлась шеей о шею соседки. По ранжиру место Файоля находилось в шестом ряду эскадрона, и до него доносился лишь отдаленный шум сражения. Зато справа и слева он видел столбы дыма и длинные языки огня, вздымавшиеся над крышами домов, подожженных ядрами. Вдруг, за спинами передних всадников Файоль заметил какое-то движение. Над войсками проплыл штандарт Бессьера, потом мелькнули длинные припудренные волосы маршала, и кирасир увидел, как тот вскинул над головой обнаженную саблю. Звонко запели горны, по рядам прокатилась команда приготовиться к атаке, и на фронте протяженностью в километр одновременно пришли в движение тысячи всадников. Неудержимая лавина сорвалась с места и, набирая скорость, покатилась на пушки, окутанные белыми облаками порохового дыма.

Файоль мчался вместе со всеми. Лошадь шла крупной рысью, и от тряски тяжелая кираса больно била его по плечам. Шинель он свернул в скатку и перебросил через плечо. Сабельный клинок в опущенной руке касался ноги, смертоносная сталь грозно посверкивала на сером сукне панталон. В ожидании неминуемой стычки солдат сосредоточился на своих мыслях. Перед его внутренним взором встал образ закадычного дружка Пакотта с перерезанным горлом, и Файоль почувствовал, как в нем закипает кровь. Сейчас он был готов изрубить поганых австрийцев в мелкую лапшу. Едва горны пропели атаку, как он вонзил шпоры в бока своей вороной и в безумном галопе понесся на врага — песчинка в гигантской кавалерийской лаве. Ветер от бешеной скачки хлестал по лицу; лошади поднимали облака пыли, и она толстым слоем ложилась на лица солдат, забивалась в широко раскрытые рты, из которых рвался нескончаемый вопль. Он позволял забыть об опасности, издевался над смертью, наводил на нее страх, вселял в сердца отвагу и заставлял чувствовать себя неотъемлемой частью непобедимой военной машины. Предыдущая атака пехотинцев на батареи австрийцев захлебнулась в крови: шрапнель выкашивала солдат целыми рядами. Теперь лошадям приходилось перескакивать через горы окровавленных, изуродованных трупов, и всадники следили, чтобы лошади не поскользнулись в кровавом месиве из кишок, клочьев мяса и раздробленных костей. Вдали виднелись светло-зеленые плюмажи драгун Баде из дивизии толстяка Марюла и тяжелые меховые шапки унтер-офицеров Бессьера, отводивших своих кавалеристов во второй эшелон. Кирасиры продолжали нестись на батареи, пока артиллеристы не успели перезарядить пушки. Те, кто скакал в передних рядах, все же попали под залп, но следующие за ними, в том числе Файоль, Верзье и Брюней вихрем перелетели через бочки и зарядные ящики. Первого австрийца Файоль заколол точным ударом в сердце; второй тащил к пушке ядро, но попал под копыта лошади и остался лежать с проломленной головой, третьего кирасир пригвоздил к пушке. Заставляя лошадь вертеться волчком, Файоль вслепую рубил направо и налево и вдруг оказался перед пехотинцами в белой форме, построенными в каре и изготовившимися к стрельбе. Пуля со звоном отрикошетила от стальной каски. В горячке боя Файоль вскинул над головой саблю, собираясь броситься на ощетинившегося штыками «ежа», когда горнист протрубил сигнал к отходу — пора было уступить место следующей волне атаки. Ее возглавлял сам генерал д’Эспань. С бешеными глазами и искаженным яростью лицом он, как фурия, открыто мчался впереди лавы, словно бросал вызов призракам, терзавшим его в ночных кошмарах после загадочного происшествия в Байройте.