Битва

Только сейчас до Файоля дошло, что артиллерийские позиции австрийцев остались у него за спиной. Он обернулся, увидел своего генерала и потянул за повод, чтобы развернуть лошадь и вернуться в строй. В этот момент пуля попала его вороной прямо между глаз, та вздыбилась и тяжело рухнула наземь. Кирасир вылетел из седла и упал на спину, подбородочный ремень каски глубоко врезался в кожу, рассекая ее до крови. Полуоглушенный, Файоль потянулся за саблей: при падении он выронил ее, и теперь оружие лежало среди измочаленных стеблей пшеницы. Кирасир приподнялся на локте, в тот же миг ему на голову обрушилась шпага австрийского офицера. Султан каски смягчил удар, клинок скользнул по густому конскому волосу и заскрежетал по наспинной пластине кирасы. А в следующий момент всех смела сумасшедшая атака д’Эспаня...

Файоль пришел в себя, когда чья-то крепкая рука подхватила его и оторвала от земли. Открыв глаза, он сообразил, что сидит на крупе лошади и тычется носом в спину своего приятеля Верзье. Тот пришпорил лошадь, и они догнали эскадрон генерала, освобождавший поле боя для следующей волны атакующих. Когда треск ружейных выстрелов и грохот пушек остались позади, Файоль сполз с лошади на траву и открыл было рот, чтобы поблагодарить Верзье за спасение, но тот покачнулся и, цепляясь за луку седла, стал заваливаться на шею лошади. На зов Файоля он не отзывался. Слева, на уровне живота в его кирасе зияла дырка от картечной пули. Кровь вытекала через это отверстие, тонким ручейком струилась по ноге и капала на землю. Подбежал Брюней. Вместе с Файолем они сняли Верзье с лошади, опустили на траву и торопливо расстегнули кожаные ремешки нагрудника. На жаре металл уже начал прилипать к пропитанному кровью колету. Верзье хрипло дышал сквозь сжатые зубы, но взвыл в полный голос, когда Файоль заткнул рану пучком травы, чтобы остановить кровотечение. Беспомощно опустив липкие, окровавленные руки, кирасир смотрел, как раненого приятеля уносят на носилках из веток и шинели к палаткам полевого госпиталя, развернутого возле малого моста. Вот только донесут ли живым? Файоль устало расстегнул ремешок каски и бросил ее на землю.

— Как бы там ни было, сюда он уже не вернется, — пробормотал Брюней, кивнув в сторону равнины, где над хлебными полями вспухали белые облачка порохового дыма.

Прячась за теплым, мягким брюхом недавно убитой лошади, Винсент Паради посылал пулю за пулей в солдат барона Гиллера. Яростная штыковая атака вольтижеров Молитора отбросила австрийцев от Асперна, но теперь они возвращались, да еще с подкреплением. То и дело кто-нибудь из них падал, но на его место тут же вставали другие, и ряды атакующих снова смыкались. Казалось, убитые поднимаются и опять становятся в строй, как бы метко ты не стрелял. Алкогольная эйфория сошла на нет: шершавый язык еле ворочался в пересохшем рту, в голове звенело, отяжелевшие веки закрывались сами по себе. «В конце улицы идут вовсе не люди, — думал Винсент, — это переодетые зайцы, окутанные дымом призраки, демоны, ночной кошмар». После каждого выстрела чьи-то руки забирали у него ружье, и он получал другое, заряженное. Сзади на земле лежала груда ружей, и несколько солдат, как на конвейере, готовили их к стрельбе.

— Не спи! — время от времени покрикивал Ронделе.

— Я стараюсь, — отвечал Паради, нажимая на курок. Его отбитое отдачей плечо больше не чувствовало боли.

— Если заснешь, тебя убьют. Храпящих трупов не бывает, — сказал Ронделе и приподнял безжизненную руку одного из товарищей по роте. Картечина попала ему прямо в лоб, и на мертвом лице поблескивали серые ошметки мозга. — Вот он уже не храпит.

— Да будет тебе!

Труп лошади дергался, когда в него попадали пули австрийцев. Дальше по улице несколько вольтижеров прятались за перевернутой телегой. После очередного залпа они вскочили и побежали назад, к более надежному укрытию. С ними был раненый, и солдаты тащили его за ворот, как куль с мукой. На лице несчастного застыло выражение обиженного ребенка, с губ срывались сдавленные стоны. За ним тянулся красный ручеек и почти сразу впитывался в землю. Пробегая мимо мертвой лошади, служившей укрытием Паради, Ронделе и нескольким изуродованным трупам, беглецы крикнули:

— У них пушки, нужно сматываться отсюда, пока нас не покрошили на корм птицам!

Словно в подтверждение их словам, несколько пушек со стороны австрийцев открыли настильный огонь вдоль выстроившихся в ряд аккуратных крестьянских домиков. Действительно, пора было уносить ноги. Вопрос «куда?» не стоял — на церковную площадь, конечно, где собирался весь батальон.

— Нужно выбираться дворами, да побыстрее!

Паради, а следом за ним Ронделе поползли к распахнутой двери дома и встали на ноги только тогда, когда оказались в прихожей, где их товарищи продолжали заряжать ружья.

— Порох заканчивается, — с досадой пожаловался рослый усатый вольтижер с длинными волосами, забранными на затылке в конский хвост.

— Уходим садами! Там пушки!

— А сержант согласен? — спросил усатый.

— Ты что, ослеп? — закричал Паради, показывая на трупы, устилавшие улицу.

— Нет! — уперся усатый. — Сержант вывихнул ногу.

— Да ничего он не вывихнул!

— Мы не можем его оставить!

— Ну, так иди за ним, кретин!

Вольтижер пригнулся и выбежал на улицу, но был срезан ружейным огнем раньше, чем добрался до своего сержанта. Усача развернуло на месте, изо рта хлынула кровь, и несчастный рухнул на вытянутые ноги мертвой лошади.

— Доигрался! — буркнул Ронделе.

— Живее! Мы теряем время! — крикнул Паради.

Оставшиеся в живых на этой чересчур выдвинутой позиции подобрали валявшиеся на земле ружья, а Ронделе мимоходом прихватил из камина еще и оставленный там вертел, и солдаты плотной группой побежали за дом в садик, обнесенный невысокой живой изгородью. Через колючий кустарник продрались сходу, украсив его клочьями и без того потрепанных мундиров, но опасная улица осталась позади.

Ориентиром для вольтижеров служила колокольня Асперна, однако добраться до нее оказалось не так-то просто. Они то приближались к ней, то, наоборот, удалялись: сначала наткнулись на полуразбитую каменную стену, потом влезли в какие-то густые кусты, кружили, перебирались через дымящиеся груды щебня... Солдаты сталкивались друг с другом, спотыкались, падали, раздирали в кровь руки и колени, но упорно рвались в своей цели; силы им придавал страх умереть в огне пожаров или под пулями австрийцев. Они услышали, как рявкнула пушка на главной улице. Ядро попало точно в дом, оставленный ими, и в небо взметнулись обломки досок и черепицы, разбитую крышу охватило рыжее пламя. По дороге к вольтижерам примыкали такие же, как они сами заблудившиеся бедолаги, так что к стенам кладбища вышла уже не маленькая группка беглецов, а целый отряд при оружии. Им хватило сил перебраться через ограду и, петляя между могильными крестами, доковылять до церкви. Там в окружении своих офицеров стоял маршал Массена, а сверху им на головы сыпались ветки вязов, срезанные ружейными пулями и картечью.

Файолю досталась лошадь раненого Верзье. Она оказалась еще пугливей, чем его собственная, и ее приходилось постоянно держать в узде. День продолжался. После десятка яростных атак всадник и лошадь едва держались на ногах. Все повторялось снова и снова: атака, бешеная рубка, отход, но австрийцы не отступали ни на шаг. Файоль уже не чувствовал спины, дико болела рука, ломило все тело. Едкий пот заливал глаза, и кирасир утирался рукавом, на котором коричневой коркой засохла кровь Верзье. Взмыленная лошадь не слушалась команд, а по ее бокам, изрезанным шпорами, струилась кровь. Зажав поводья в зубах, с саблей в одной руке и зажженным запалом в другой Файоль собирался отходить со своим взводом для короткой передышки между атаками, когда мимо него пробежали егеря Ласалля.

— Сюда! Сюда! — хрипло орали они.

В суматохе и неразберихе боя трудно было понять, кто кем командовал. В этот момент Файоль и Брюней увидели капитана Сен-Дидье. Офицер появился из клубов дыма без каски, с прорехами и подпалинами на мундире. Отчаянно размахивая рукой, он показывал, чтобы оставшиеся кирасиры последовали за егерями. Всадники с трудом развернули храпящих лошадей, и вместе с пехотинцами обрушились на австрийских улан, серьезно насевших на кавалеристов Бессьера. После секундного замешательства, австрийцы нацелили свои пики с флажками на нападавших, но им не хватило времени, чтобы развернуть лошадей и контратаковать нового противника. Файоль с размаху сунул горящий запал в раззявленный в крике рот оказавшегося рядом улана. Схватившись за выжженное горло, австриец свалился наземь и, закатив глаза, забился в конвульсиях.

Неподалеку в пешем строю сражался сам маршал Бессьер: в пылу боя он потерял треуголку, рукав мундира был располосован ударом сабли. На глазах Файоля маршал мастерски парировал удар сверху двумя скрещенными над головой шпагами. В рукопашной схватке уланы быстро растеряли свое преимущество — длинные пики только мешали им. Не успевая обнажить сабли или достать ружья из седельных кобур, австрийцы быстро отступили, оставив на поле боя своих убитых и несколько лошадей. Бессьер поймал за узду жеребца с коротко подстриженной гривой, вскочил в красное седло, отделанное золотым галуном, и поскакал в тыл в сопровождении своих спасителей и выживших кавалеристов из его эскадрона.

На биваке его ожидал кавалерийский офицер в парадном мундире. Это был капитан Марбо [71] , любимый адъютант маршала Ланна. Без тени смущения он заявил:

— Господин маршал Ланн поручил мне передать вашему превосходительству приказ атаковать из последних сил, чего бы это ни стоило...

Бессьер почувствовал себя оскорбленным. Он побагровел и с презрением бросил:

— По-другому я не умею.

Чтобы застарелая неприязнь двух маршалов-гасконцев всплыла на поверхность, хватало малейшего повода. Они соперничали и ставили друг другу палки в колеса на протяжении последних девяти лет, еще с тех пор, когда Ланн собирался жениться на Каролине, легкомысленной сестре первого консула. Он обвинял Бессьера в том, что тот настраивал против него Мюрата: разве не он был свидетелем этой свадьбы?

71

Марбо Жан-Батист-Антуан-Марселен (1782-1854) — участник практически всех крупных компаний наполеоновских войн, в том числе похода в Россию в 1812 г. Барон Империи (1813), генерал-лейтенант (1834) и адъютант его королевского высочества герцога Орлеанского (1836), пэр Франции с 6 апреля 1845 г. Автор военных мемуаров, которые до сих пор пользуются славой одного из самых известных произведений этого жанра.