Битва

— Видите, Морийон, вот здесь части берцовой кости обнажены и находят друг на друга...

— Их можно поставить на место, доктор?

— Можно было бы, будь у нас достаточно времени.

— Там еще много народа ждет своей очереди.

— Знаю!

— Тогда что будем делать?

— Резать, дурень, резать! Ах, как я ненавижу делать это, Морийон!

Перси тряпкой вытер с лица пот; от усталости он едва держался на ногах, покрасневшие глаза слезились и болели. Раненый — скорее, приговоренный — мог рассчитывать только на метку мелом, и доктор Перси провел роковую черту выше колена. Солдата перенесли на большой стол, вокруг которого совсем недавно собирались за ужином австрийские крестьяне, после чего Морийон приступил к ампутации. Он пилил, от усердия высунув язык, и старался ни на йоту не отклониться от намеченной линии. А доктор уже хлопотал над гусаром — их легко узнавали по усам, бакенбардам и косичке на затылке.

— Начинается гангрена, — пробормотал доктор. — Пинцет!

Закрывая лицо носовым платком, высокий неуклюжий санитар подал ему жуткий инструмент. Обычно Перси чистил им раны: удалял осколки кости, обугленную кожу и мясо.

— Будь у меня хинный порошок, я бы залил его лимонным соком и этим раствором промывал раны. Сколько страданий можно было бы облегчить, сколько жизней спасти!

— Только не ему, доктор, он умер, — хмуро ответил Морийон с окровавленной плотницкой пилой в руке.

— Тем лучше для него! Давайте следующего!

Краем фартука Перси смахнул червей из загнившей раны очередного раненого. Тот лежал, закатив глаза, и бредил.

— С этим все ясно! Следующий!

Два ассистента положили на стол хирурга рядового Паради.

— Что у этого парня, кроме шишки?

— Не знаем, доктор.

— Откуда его привезли?

— Он был среди тех, кого подобрали возле кладбища в Асперне.

— Но он даже не ранен!

— У него было не лицо, а кровавое месиво, даже к рукаву прилипли ошметки мяса, и мы подумали, что его зацепило ядром, но когда начали промывать рану, все сошло.

— Понятно: ему залепило лицо кусками разорванного взрывом товарища. Но в любом случае, он сильно контужен.

Перси нагнулся над несостоявшимся раненым.

— Ты можешь говорить? Слышишь меня? — спросил он.

Паради не шелохнулся, но невнятно пробормотал свои личные данные:

— Рядовой Паради, вольтижер, 2-й линейный полк 3-й дивизии генерала Молитора под командованием маршала Массены...

— Не волнуйся, я не собираюсь отправлять тебя назад, ты больше не в состоянии держать ружье, — успокоил его доктор Перси, потом повернулся к Морийону и вполголоса добавил: — Крепкий парень, мне как раз такой нужен. Найди ему одежду, для него есть работенка.

Они помогли Паради слезть со стола, и вольтижер в одних кальсонах послушно поплелся за Морийоном к выходу из шалаша. Снаружи на подстилках из соломы лежали раненые, состояние которых доктор Перси оценил как безнадежное — для их лечения не было ни медикаментов, ни инструментов, ни перевязочного материала. На лбу у этих несчастных мелом был нарисован крест, чтобы санитары не путали их с новыми пациентами и повторно не таскали на операционный стол. Они были потеряны для сражения, а значит, для жизни: едва ли кто-то из них дотянет до рассвета. Рядом сборщики раненых устроили барахолку, разложив прямо на земле солдатские шинели, ранцы, лядунки, одежду, снятую с убитых австрийцев и французов.

— Эй, Гро-Луи, — обратился Морийон к мордатому увальню в суконном колпаке, надвинутом на лоб, — надо одеть этого парня.

— У него есть деньги?

— Это приказ доктора Перси.

Гро-Луи тяжело вздохнул. На его делишки главный врач госпиталя смотрел сквозь пальцы, но если не выполнить распоряжение доктора, он запретит торговать собранным на поле боя имуществом. Ночной падальщик нехотя подчинился, и Паради обзавелся зелеными штанами с желтым галуном, великоватыми сапогами, рубашкой с разорванным правым рукавом и колетом шволежера, с трудом сходившимся на груди. Морийон критически оглядел своего подопечного и отвел его к поварам, варившим бульон для раненых.

Стол императора, накрытый к ужину на его биваке перед малым мостом, отличался куда большей изысканностью. Неподалеку помощники повара хлопотали над жаровнями, переворачивая над алыми углями вертела с цыплятами. Золотистая кожица на тушках шкворчала и постреливала жирком, от жаровен исходил восхитительный аппетитный запах. Предусмотрительный месье Констан развернул походный стол с белоснежными салфетками и фонариками за купой деревьев, откуда не было видно повозок, свозивших раненых к доктору Перси. Если кому-то из этих несчастных не оторвало ногу или руку в бою, то скоро сие упущение будет исправлено пилой хирурга в госпитальном шалаше.

Ужин проходил в тихой, почти семейной обстановке. Ланн сидел справа от императора. Наполеон лично пригласил его, подчеркнув, тем самым, свое особое к нему расположение. Маршал рассказал ему о ссоре, но при этом изложил всю историю в выгодном для себя свете. Наполеон тут же вызвал Бессьера и отчитал, как мальчишку, не выбирая при этом слов. Бессьер был оскорблен, он становился виновным, потому что так решил его величество. Бонапарт часто прибегал к подобным приемам по отношению к своему окружению. Без видимых на то причин, лишь по прихоти, он карал одних и миловал других. Вместо того, чтобы примирить двух военачальников, он еще глубже вбивал между ними клин, раздувая их обоюдную ненависть. При любых обстоятельствах он жаждал чувствовать себя единственным судьей, высшей инстанцией, и преследовал одну цель: не дать своим герцогам сблизиться настолько, чтобы в один прекрасный день они вступили в сговор против него.

Мотивы императора были недоступны маршалу Ланну, расстроенному последней ссорой, и он, любивший хорошо поесть, нехотя ковырял золотистую цыплячью ножку. Его одолело уныние, и он погрузился в грустные мысли, находя в этом необъяснимое удовольствие. В мечтах он видел себя далеко отсюда: с женой в одном из своих имений или верхом на лошади среди полей родной Гаскони. Император выплюнул тонкие косточки в траву и обратил внимание на мрачное настроение маршала:

— Ты не голоден, Жан?

— Нет аппетита, сир...

— Ты дуешься, как девчонка, которую отругали родители! Basta! С завтрашнего дня Бессьер поступает под твое командование, и мы выиграем это чертово сражение!

Император руками разорвал тушку цыпленка, вонзил в нее зубы и, вытерев жирные губы рукавом, с набитым ртом стал объяснять Бертье, Ланну и штабным офицерам стоящие перед ними задачи.

— Бертье, сколько войск будет в нашем распоряжении, с учетом тех, что перейдут сюда по большому мосту?

— Примерно шестьдесят тысяч, сир, плюс еще тридцать тысяч Даву, они уже должны быть в Эберсдорфе.

— Даву! Пусть его поторопят! Сколько пушек?

— Сто пятьдесят орудий.

— Bene! Ланн, вместе с дивизиями Клапареда, Тарро [84] и Сент-Илераты прорвешь центр австрийцев. Бессьер, Удино, легкая кавалерия Ласалля и Нансути ринутся в проделанную тобой брешь, потом развернутся в стороны вражеских флангов, атакующих деревни...

Император подал знак Констану, и тот накинул ему на плечи редингот — по ночам вблизи воды становилось прохладно. Воспользовавшись паузой, Коленкур наполнил бокал Бонапарта шамбертеном. Наполеон пригубил вино и продолжил:

84

Жан Виктор Тарро (1767-1812) — дивизионный генерал, участник наполеоновских войн. В кампании 1809 г. против Австрии Тарро командовал 1-й дивизией 2-го корпуса и отличился в сражениях при Асперн-Эсслинге и Ваграме, за что был пожалован званием офицера ордена Почетного легиона. В 1812 г. Тарро участвовал в походе на Россию и состоял при Жероме Бонапарте. Во время Бородинского сражения Тарро командовал 23-й пехотной дивизией в составе корпуса генерала Жюно и при атаке Семеновских флешей был тяжело ранен. Скончался в Москве 26 сентября 1812 г. Впоследствии имя Тарро было выбито на Триумфальной арке в Париже.