Благие намерения

Толик спрыгнул с обрывчика и, осторожно переступая через формулы, подошел к другу.

–  Ну, как диссертация?

Шутка была недельной давности. Придумал ее, конечно, Лева.

При звуках человеческого голоса Валентин вздрогнул.

–  А, это ты…

А вот ему борода шла. Если у Левы она выросла слишком низко, а у Толика слишком высоко, то Валентину она пришлась тютелька в тютельку. Наконец-то в его внешности действительно появилось что-то от ученого, правда, от ученого античности.

На нем была "рура" - этакая простыня из тапы [тапа - материя, получаемая путем выколачивания коры] с прорезью для головы, а в руке он держал тростинку. Вылитый Архимед, если бы не головной убор из носового платка, завязанного по углам на узелки.

–  На обед пора, - заметил Толик, разглядывая сложную до паукообразности формулу.
– Слушай, где я это мог видеть?

–  Такого бреда ты нигде не мог видеть!
– И раздосадованный Валентин крест-накрест перечеркнул формулу тростинкой.

Тупапау, то бишь Натальи, нигде не наблюдалось. Толик зорко оглядел окрестности и снова повернулся к Валентину.

–  Да нет, точно где-то видел, - сказал он.
– А почему бред?

–  Да вот попробовал описать то, что с нами произошло, одним уравнением… Ну и, конечно, потребовался минус в подкоренном выражении.

Толик с уважением посмотрел на формулу.

–  А что, минус нельзя… в подкоренном?

–  Нельзя, - безжалостно сказал Валентин.
– Теория относительности не позволяет.

–  Вспомнил!
– обрадовался вдруг Толик.
– На празднике в деревне - вот где я это видел! Там у них жертвенный столб, поросят под ним душат… Так вот колдун под этим самым столбом нарисовал в точности такую штуковину.

–  Какой колдун?
– встревожился Валентин.
– Как выглядит? В перьях?

–  Ну да… Маска у него, татуировка…

–  Он за мной шпионит, - пожаловался Валентин.
– Вчера прихожу после ужина, а он уравнение на дощечку перецарапывает…

Определенно, Вальку пора было спасать. Переправить его, что ли, на пару недель к Таароа? Поживет, придет в себя… Гостей там любят… А Наталье сказать: сбежал. Построил плот и сбежал.

–  Эйнштейн здесь нужен, - ни с того ни с сего уныло признался Валентин.
– Ландау здесь нужен. А я - ну что я могу?..

–  Слушай, - не выдержал Толик, - да пошли ты ее к черту!

–  Да я уж и сам так думал…

–  А что тут думать? У тебя просто выхода другого нет!

–  Знаешь, а ты прав.
– Голос Валентина внезапно окреп, налился отвагой.
– Она же меня, подлая, по рукам и по ногам связала!

–  Валька!
– закричал Толик.
– Я целый месяц ждал, когда ты так скажешь!

–  А что?
– храбрился Валентин.
– Да на нее теперь вообще можно внимания не обращать!

–  Ну наконец-то!
– Толик звучно двинул его раскрытой ладонью в плечо.
– А то ведь смотреть страшно, как ты тут горбатишься!

Однако порыв уже миновал.

–  Да, но другой-то нет… - тоскливо пробормотал Валентин, озираясь и видя вокруг лишь песок да формулы.

–  Как это нет?
– возмутился Толик.
– Вон их сколько ходит: веселые все, послушные…

–  Ходит?
– опешил Валентин.
– Кто ходит? Ты о чем?

–  Да девчонки местные! В сто раз лучше твоей Натальи!..
– Толик запнулся.
– Постой-постой… А ты о чем?

–  Я - о теории относительности… - с недоумением сказал Валентин, и тут до него наконец дошло.

–  Наталью - к черту?
– недоверчиво переспросил он и быстро-быстро оглянулся.
– Да ты что! Как это Наталью… туда?..

И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его. В педагогических целях.

–  Поговорили… - вздохнул он.
– Ладно. Пошли обедать.

9

–  А вот и вождь!
– с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.

Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его не иначе как "слесарь". Историческое собрание у водопада, избравшее "слесаря" вождем, она обозвала "недостойным фарсом", и в первые дни дело доходило до прямого саботажа с ее стороны.

И только когда в горловину бухты вдвинулись высокие резные носы флагманского катамарана "Пуа Ту Тахи Море Ареа" ("Одинокая Коралловая Скала в Золотом Тумане), когда в воздухе заколыхались пальмовые ветви - символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь Толик как равные торжественно соприкоснулись носами, - потрясенная Наталья вдруг поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.

Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол, собственноручно срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху в разнокалиберные миски. На широких листьях пуру дымились пересыпанные зеленью куски рыбины.

–  Кузиночка!
– сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь.
– Что бы мы без тебя делали!

–  С голоду бы перемерли!
– истово добавил Лева.

Расселись. Приступили к трапезе.

–  Валентин, ты запустил бороду, - сухо заметила Наталья.
– Если уж решил отпускать, то подбривай хотя бы.

–  Так ведь нечем, Ната… - с мягкой улыбкой отвечал Валентин.

–  А чем подбривает Федор?

–  Акульим зубом, - не без ехидства сообщил Лева.
– Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.

После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару "булочек" (т.е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…

–  Интересно, - сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?

Все повернулись к нему.

–  А к чему это ты?
– спросил Толик.

–  По Хейердалу, - глубокомысленно изрек Лева, - на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.

И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.

Наталья, вся задрожав, уронила вилку.

–  Валентин!
– каким-то вибрирующим голосом начала она.
– Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!

Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.