Благодать

«Что бы это значило?» — спрашиваю я себя. А если бы я тоже увидел первейшую черту своей индивидуальности в том, что «я тот, кого любит Иисус»? Насколько иначе стал бы я смотреть на себя самого в конце каждого дня?

Существует социологическая теория зеркального взгляда. Ее суть состоит в том, что вы становитесь таким, каким представляет вас наиболее важный для вас человек (жена, отец, шеф и т.д.). Как бы изменилась моя жизнь, если бы я воистину поверил в удивительные слова Библии о том, что Бог любит меня, если бы я взглянул в зеркало и увидел там то, что видит Бог?

Бреннан Меннинг рассказывает историю об одном ирландском священнике, который, прогуливаясь по своему приходу, видит пожилого крестьянина, стоящего у обочины дороги на коленях и читающего молитву. Священник, пораженный увиденным, говорит этому человеку: «Ты, должно быть, очень близок Богу». Старик поднимает глаза от своей молитвы, размышляет какое-то время и потом отвечает с улыбкой: «Да, Он очень меня любит».

Теологи говорят нам, что Бог существует вне времени. Бог создал время подобно тому, как художник выбирает технику живописи, и время никак не связывает его. Он видит будущее и прошлое как некое непрерывное настоящее. Если теологи правы в отношении этой отличительной черты Бога, то они помогли объяснить, как Бог может называть «любимым» такого непостоянного, ненадежного, полного страстей человека, как я. Если Бог взглянет на диаграмму моей жизни, то он увидит не неровные отклонения в сторону добра и зла, а скорее ровную линию добра, доброту Сына Божия, запечатленную в один момент времени и распространившуюся на вечность. Как писал поэт XIX века Джон Донн:

«Ведь и Мария Магдалина за свою чистоту была упомянута в Книге Жизни как святая Дева, несмотря на всю свою греховность, святой Павел, поднявший меч на Христа; и святой Петр, поднявший меч в его защиту: поскольку Книга Жизни не писалась последовательно, слово за слово, строка за строкой, а родилась как Отпечаток, вся целиком».

Я рос, представляя себе в своем сознании Бога-математика, который взвешивал мои хорошие и дурные поступки на чаше весов, и последние уже перевешивали. Каким-то образом от меня ускользнул Бог Евангелия, Бог милосердный и великодушный, который постоянно находит способы пошатнуть безжалостные законы не-благодати. Бог разрушает ее математические таблицы и вводит новую математику благодати, самого удивительного, загадочного, непредсказуемого слова в английском языке.

Благодать является нам в таком многообразии форм, что я затрудняюсь как-либо определить ее. Однако, я готов попытаться дать что-то наподобие определения благодати через ее отношение к Богу. Благодать означает, что не в наших силах сделать что-либо для того, чтобы Бог больше любил нас - никакие упражнения по укреплению своего духа и аскетизм, никакие знания, полученные в духовных семинариях и на факультетах богословия, никакие крестовые походы в защиту праведности. И благодать означает также, что не в наших силах сделать что-либо для того, чтобы Бог меньше любил нас — никакой расизм, гордость, порнография, прелюбодеяние, даже убийство. Благодать означает, что Бог уже любит нас так, как вообще способен любить бесконечный Бог.

Существует простое лекарство для тех людей, которые сомневаются в любви Бога и просят у него благодати. Нужно взять Библию и внимательнее присмотреться к людям, которых любит Бог. Имя Иакова, который отважился на поединок с Богом и потом всегда носил след от раны, нанесенной ему в этой схватке, стало символом божьего народа — «детей Израиля». Библия рассказывает об убийце и прелюбодее, который получил репутацию самого великого царя Ветхого Завета, человека, «который пришелся по сердцу Богу». И о Церкви, основанной учеником Иисуса, который отрекался и клялся, что он не знает человека по имени Иисус. И о миссионере, призванном из рядов палачей христиан. Я получаю почту из Международной Амнистии, и когда смотрю на присланные мне фотографии мужчин и женщин, которых избивали, закалывали, как скот, вводили им инъекции, плевали им в лицо и убивали электрическим током, я спрашиваю себя: «Что за человеком нужно быть, чтобы сделать такое с другими людьми?» Потом я читаю Деяния Апостолов и нахожу там человека, способного сделать такое. Теперь он апостол благодати, слуга Иисуса Христа, величайший миссионер, которого когда-либо знала история. Если Бог способен любить таких людей, то, возможно, всего лишь возможно, что может любить таких, как я.

Я не могу дать сдержанное определение благодати, поскольку Библия заставляет меня воспринимать ее во всей полноте. «Бог же есть Бог всякой благодати», — говорит апостол Петр. А благодать означает, что я не могу сделать ничего, что заставило бы Бога любить меня с большей или меньшей силой. Это значит, что я, заслуживающий прямо противоположного, приглашен к столу в семье Господа Бога.

Инстинктивно я чувствую, что должен сделать что-то, чтобы Бог принял меня. Благодать потрясает своей противоречивостью, своей свободой, и я каждый день должен молиться заново, чтобы обрести возможность услышать ее весть.

Юджин Петерсон рассматривает контраст личностей Августина и Пелагия, двух теологов, споривших друг с другом в четвертом веке. Пелагий отличался изысканными манерами, учтивостью, убедительностью своих доводов. Он был общим любимцем. Августин растратил свою юность в безнравственных поступках, находился в загадочных отношениях со своей матерью и нажил себе много врагов. Однако Августин избрал в качестве отправной точки благодать и оказался прав, в то время как Пелагий исходил из человеческих побуждений и ошибся. Августин страстно и неотступно следовал за Богом; Пелагий методично работал над тем, чтобы угодить Богу. Петерсон говорит вслед за этим, что христиане склонны следовать Августину в теории, а Пелагию — в практике. Они основательно работают над тем, чтобы угодить другим людям и даже Богу.

Каждый год весной я становлюсь жертвой того, что спортивные комментаторы называют «маршем безумия». Я не могу устоять перед искушением и всякий раз включаю свой телевизор, когда идет трансляция финального матча по баскетболу, в котором команды, боровшиеся за выживание в турнире, в котором принимают участие шестьдесят четыре клуба, встречаются между собой, чтобы определить чемпиона NCAA. Кажется, что эта самая важная игра всегда заканчивается на восемнадцатилетнем мальчике, стоящем на линии штрафных бросков, в запасе у которого осталась одна секунда, высвеченная на табло.

Он нервно стучит мячом об пол. Он знает, что если промахнется в этих двух штрафных бросках, то станет козлом отпущения для всей команды, для всего штата. Еще двадцать лет после этого матча он будет размышлять над этим моментом, снова и снова переживая его. Если он попадет, он будет героем. Его портрет появится на первой странице газет. Возможно, он даже будет баллотироваться в губернаторы. Он еще раз ударяет мячом об пол, и команда соперников выкрикивает время, чтобы сбить его. Он стоит у черты, взвешивая все свое будущее. Все зависит от него. Его партнеры ободряюще похлопывают его по плечу, но ничего не говорят.

Однажды, я помню, вышел из комнаты ответить на телефонный звонок как раз в тот момент, когда один такой парнишка готовился к броску. Тревожные морщины покрыли его лоб. Он кусал свою нижнюю губу. Его левая нога дрожала в колене. Двадцать тысяч фанатов кричали, махали флагами и платками, чтобы сбить его с толку.

Телефонный разговор продлился дольше, чем я ожидал, и, когда я вернулся, то увидел новую картину. Этот парень, чьи волосы были мокрые от пота, теперь ехал на плечах своих партнеров по команде, обрезая веревки с баскетбольной корзины. Ничего в целом мире его больше не тревожило. Его улыбкой был заполнен весь экран.

Два эти стоп-кадра — один и тот же мальчик, сначала склонившийся на линии штрафных бросков, а затем празднующий свой успех на плечах товарищей — стали символами не-благодати и благодати.

Миром правит не-благодать. Все зависит от того, что я делаю. Я должен бросить и попасть в корзину. Царство Иисуса предлагает нам другой путь, путь, который зависит не оттого, что представляем собой мы сами, а оттого, что делает Бог. Нам не нужно ничего добиваться, нужно лишь просто следовать за ним. Он уже заплатил за нас самую большую жертву, необходимую для того, чтобы Бог принял нас. Когда я думаю о двух этих образах, то терзаюсь вопросом: «Какой из этих двух эпизодов более напоминает мою духовную жизнь?»