Благодетельница (сборник)

Похороны были скромными, народу почти никого – Марина, Света, Даниель и двое знакомых усопшего, как две капли воды похожие друг на друга и на покойного Фридриха. Казалось, природа сэкономила краски на людях, которые ей не совсем удались. Сотрудники послушно отсидели службу на церковной скамеечке и, попрощавшись, гуськом пошли к выходу, пересекая церковь странной прыгающей походкой.

– Ну что, пошли, помянем? – предложила Марина, неопределенно вздохнув.

Надо сказать, что за последние месяцы она изменилась почти до неузнаваемости, и перемены эти были явно к лучшему. Она похудела, сделала дорогую стрижку, щеки покрылись розовым румянцем.

– Хорошо выглядишь, – заметил Даниель, стараясь придать голосу подходящую случаю траурную интонацию.

– Курить бросила, – объяснила Марина. – Не понимаю, почему я этого раньше не сделала, столько лет здоровье гробила.

– Вот молодец! – просиял Даниель и посмотрел на жену, как бы призывая ее разделить его восхищение.

Светин взгляд был страшен – зол и непримирим. Даниель осекся, быстро вернув лицу скорбное выражение.

– Ну что, пошли? – Марина повернулась и пошла к выходу. Даже в ее походке появилось что-то новое. Она двигалась, как женщина, хорошо знающая себе цену. Длинная норковая шубка удачно скрывала недостатки фигуры и мягко покачивалась при ходьбе из стороны в сторону, словно колокол. Хоть Марина в этом наряде и смахивала на жену предводителя уездной мафии, но даже Света не могла не признать, что богатство ей очень к лицу.

– Я столик заказала, – сказала Марина, выйдя из церкви. – Здесь недалеко, пять минут идти.

– Так что же мы стоим? Пошли, – отозвался Даниель.

– Я с вами никуда не пойду, – сказала Света и решительно звякнула ключами от машины.

– Почему? – удивленно вскинул глаза Даниель.

– У меня для этого есть, как минимум, две причины, – спокойно ответила Света. Было видно, что она заранее взвесила и обдумала каждое слово. – Во-первых, я не хочу поминать Фридриха в компании его убийцы.

– Что ты имеешь в виду? – вздрогнула Марина, нервно поправив на носу дорогие темные очки.

– Ты прекрасно знаешь что, – отчеканила Света, глядя прямо в черноту стекол. Марининых глаз не было видно, но выражение ее лица выдавало растерянность.

– Ничего не понимаю, – неуверенно пробормотала Марина. – Объясни.

– Я не стану унижаться до объяснений. Скажу только – я знаю, что в ночь, когда умер Федя, ты была дома. Он не в больницу звонил, а мне, и я слышала твой голос.

– Не придумывай! – затараторила Марина. – У меня билет в Мюнхен сохранился.

– Прекрати. – Света выставила вперед руку, как бы пытаясь тем самым оградить себя от вранья. – Ты не в зале суда. А вторая причина, – теперь Света повернулась лицом к Даниелю, – я уезжаю в Москву.

– В Москву? Когда? Зачем? – удивился Даниэль. – А как же Маша?

– Завтра. А у Маши есть отец. Она останется с тобой. Я с удовольствием взяла бы ее в Москву, но у нее школа.

– Я не смогу ею заниматься, – запротестовал Даниель. – Я работаю. Мне наверняка придется уехать.

– Не волнуйся, – успокоила мужа Света. – Я договорилась с Маргаритой, она у нас поживет.

– Что? Без моего согласия? Я не останусь с этой сумасшедшей!

– Ну тогда придумай сам что-нибудь. Можешь поселить у себя Марину, если не боишься.

– Постой-постой, – попытался успокоиться Даниель. – Зачем тебе в Москву?

Но Света была уже далеко.

– Извини, пожалуйста, я не могу остаться, – обратился Даниель к Марине. – Сама видишь. – Торопливо пожав ей руку, он бросился догонять Свету.– Я все понимаю, – вздохнула Марина. – Безвольный ты человек. Смотри, потом жалеть будешь.

Марина осталась у церкви одна. Теперь, когда все разошлись, ей стало ясно, что Света поймала ее за руку, и это было чрезвычайно неприятно. Нет, она не боялась, что Света побежит в полицию, для этого у нее не было доказательств, но чувство вины, которое она так надежно прятала на самом донышке души, не выпуская наружу, теперь стало заявлять о себе. Марина не собиралась убивать Федю. Нет, ей бы такое даже в голову не пришло. Все случилось само по себе. Во всяком случае, Марина сумела себя в этом убедить.

Когда у Феди начался очередной приступ, Марина как всегда бросилась к шкафчику, в котором хранились медикаменты. Но лекарства на месте не оказалось.

– Не понимаю, – испуганно бормотала Марина, продолжая шарить по полкам, – у меня же оставалась еще одна ампула…

Федя бился в судорогах в другой комнате с зажатой между зубами салфеткой. На этот раз приступ был особенно жестокий. Вообще после смерти матери эпилептические припадки стали повторяться чаще. Федя ослаб, стал совсем беспомощным. Марина честно несла вахту у постели больного, механически выполняя функции сиделки и мужественно подавляя в себе отвращение к мужу. Бесконечная череда бессонных ночей и неусыпное бдение, к которому безмолвно, но очень настойчиво призывал больной, сказались на нервах. В ней не осталось ни жалости, ни милосердия, одна лишь тупая агрессия. Федя, как упрямая, неистребимая инфекция, день за днем разрушал ее жизнь, от которой и без того осталось немного. Марина попыталась пристроить Фридриха в дом инвалидов. Казалось, все идет хорошо: и место было найдено, и документы оформлены – и вдруг неожиданным препятствием оказалось наследство, полученное после смерти свекрови. Благодаря крупной сумме, вырученной от продажи дома, семья Хильденбрандов перешла из категории неимущих, где все заботы о больном берет на себя государство, в класс зажиточных. Марине предложили большую часть расходов по содержанию мужа взять на себя, и хотя заведение было самое плохонькое, расходы оказались непомерно большими. А значит в кратчайшие сроки грозили полностью поглотить все наследство.

«Сама справлюсь», – решила Марина и привычно потащила воз невзгод дальше. Сначала безмолвно, как привыкла, потом все больше и больше негодуя и сгибаясь под тяжестью несправедливой, бессмысленной ноши.

Последний приступ привел Марину в полное смятение. Она еще не успела оправиться от предыдущей бессонной ночи и как раз собиралась прилечь, как вдруг из соседней комнаты услышала пугающие звуки. Взяв себя в руки, она вошла в комнату, вытерла с губ мужа отвратительную белую накипь, похожую на неплотно взбитый белок, раздвинула зубы, вложила свернутую жгутом салфетку и побежала за лекарством. Минут пять она с маниакальным упорством переставляла предметы в аптечке, приговаривая: «Да где же эта чертова ампула? Куда я ее сунула?» Наконец, окончательно убедившись в тщетности поисков, она махнула рукой, вместо того чтобы вызвать врача, завалилась на диван и неожиданно для себя уснула. Марина очнулась далеко за полночь. За стеной слышались невнятные звуки.

– Чтоб тебе пусто было! – пробормотала она, выбравшись из-под пледа. – Чего шебуршится? Спал бы уже спокойно. – Она открыла дверь в спальню.

Фридрих прильнул к телефону с видом заговорщика и шептал в трубку что-то невнятное.

– Ты чего тут делаешь? – рявкнула Марина.

Увидев недовольное, посеревшее от усталости лицо жены, Фридрих с грохотом отшвырнул телефонную трубку и испуганно полез под одеяло.

– Ты кому звонил? – Марина сдернула мужа. – А?

– Сделай мне укол, Ängelchen, – умоляюще простонал Фридрих.

– Нету лекарства, кончилось, – зловеще прошептала Марина.

– Вызови врача…

– Будет тебе врач. Завтра. А теперь спи. И чтобы я больше звука не слышала! Понял?

Марина в бешенстве хлопнула дверью. Выпустив на волю долго сдерживаемое раздражение, она больше не могла совладать с собой. Ее била дрожь. Марина не испытывала ничего, кроме жгучего отвращения и ненависти к полуживому беспомощному Фридриху. Если бы не страх наказания, она, наверное, могла бы убить его. Задушить подушкой, или что-нибудь в этом роде. Где-то на самой периферии ее помутившегося сознания еще тлела спасительным огоньком мысль, что с ней, Мариной, творится что-то неладное, и эта мысль, как угасающий луч прожектора, фрагментами освещала страшное Федино лицо с черными губами, обведенными широкой бледной полосой. Его бессмысленные, как синие ледышки, глаза и прерывистое дыхание.

«Надо что-то делать», – подумала Марина и, как под натиском чужой воли, опять провалилась в тяжелый сон.

Наутро она проснулась с ясной головой и просветленным рассудком. Мгновенно вспомнив события прошедшей ночи, как ошпаренная, вскочила с дивана и, на ходу отыскивая голыми ногами тапки, бросилась в другую комнату. В это короткое мгновение, длиной всего в пару шагов, она успела понять, что такое глубокое, страшное раскаяние.

– Я все исправлю, я сейчас все сделаю, – бормотала она, ногой распахивая дверь.

Фридрих лежал на постели, спокойный и отрешенный. Его толстая верхняя губа, покрытая редкими длинными волосками, почти полностью закрывала нижнюю, придавая лицу смешное сходство с грызуном. Открытые глаза наполнились глубокой синевой и смотрели в потолок осмысленным взглядом, как будто смерть вернула этому человеку способность мыслить, так несправедливо отобранную у него при жизни.

– О Господи… – прошептала Марина и широко перекрестилась. В бога она никогда не верила, жест был скорее инстинктивным, вызванным желанием оградить себя от случившегося несчастья. – Боже мой, что же я наделала?! Что я наделала?! – бормотала она, содрогаясь от осознания непоправимости случившегося. – Это я его убила… Да, я…

Марина бросилась в комнату, оставив дверь в спальню широко открытой. Плохо соображая, что делает, она принялась готовить кофе. Отрезвил ее кофейный запах – такой будничный и уютный. Марина задумалась. Ее нервная система, скроенная из прочного, надежного материала, способна была мгновенно регенерироваться, изменяя ход мыслей таким образом, что любая, самая безобразная и безнадежная ситуация переворачивалась, перетасовывалась и выворачивалась наизнанку до тех пор, пока не представала совершенно в ином свете. Так вышло и на этот раз.

Исходной позицией было следующее: а в чем она, собственно, виновата? Отсюда естественным образом вытекало заключение: Фридрих был безнадежно болен. Рано или поздно это должно было случиться, и последнее время было совершенно очевидно, что дело идет к концу. Конечно, если бы у нее, Марины, не иссякло терпение, он, может, и протянул бы еще пару месяцев, но кому от этого легче? Разве это жизнь? Через день припадки, боли, страх. Для чего продлевались все эти мучения? Искусственный клапан вставляли, тянули за ноги с того света. Ему бы, бедняге, уже давно преставиться… И получалось вроде бы так, что Марина, сама того не понимая, помогла Фридриху избавиться от тяжких мучений. А в таком поступке ничего дурного не смог бы узреть даже самый взыскательный судья.

Успокоив себя таким образом, Марина по-деловому допила кофе и приготовилась к выполнению роли вдовы со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сейчас она стояла у церкви, а в голове погремушкой колотилась фраза: угрызения совести, угрызения совести… «Теперь понятно, почему угрызения, – подумала она. – И правда, как будто мышь покусывает острыми зубками в области сердца. Больно… – Марина надавила кулаком под грудью и тут же мужественно распрямила плечи, не позволяя себе раскиснуть. – Ладно, разберемся», – вздохнула она. Со своей совестью она могла бы разобраться легко, загнав ее в такие закутки душевных лабиринтов, что и сама бы не смогла отыскать. Но появление свидетелей усложняло эту простейшую операцию и вызывало неприятное беспокойство.

– Ладно, еще посмотрим, кто кого! – сказала она вслух, и в голосе прозвучала угроза. – Я тебя не трогала, ты сама объявила войну.К бывшей подруге она испытывала теперь только одно чувство: крепкую и чистую, как медицинский спирт, ненависть. Еще раз окинув взглядом улицу, на которой исчезли Света и Даниель, она сердито тряхнула головой и пошла прочь.

Даниель часто видел по телевизору сцену, как тяжело раненный боец, умирая на руках у товарища, шепчет помертвелыми губами:

– Холодно, холодно…

Что-то вроде этого предсмертного холода испытал и он, когда Света, погрузив в такси чемодан и сумку, отъехала от дома. В комнате остались лишь Маргарита с Машей, сидевшие друг против друга, как два непримиримых зверька, готовых в любую минуту броситься друг на друга. Жизнь кубарем катилась под откос, опасно подпрыгивая на ухабах, и не было на целом свете никого, кто мог бы остановить это стремительное падение. Даниель стоял в прихожей, низко опустив голову. Время от времени он трогал пальцами лоб и минуту за минутой, как на кинематографической пленке, восстанавливал в памяти вчерашний разговор.

– Я выходила замуж за другого человека, – сказала Света, глядя ему в глаза с ужасающим спокойствием. – Вернее, ты притворялся другим.

– Я тоже во многом разочарован, – отозвался Даниэль, – но это нормально. Семейный кризис… Нам нужно успокоиться, подумать…

– Нет, это не кризис, это зашедший в тупик конфликт. И меня просто выводит из себя, что причиной конфликта является эта ничтожная букашка!

– Ты всегда слишком презрительно отзываешься о людях.

– Неправда, не о людях, а только о ней… А вообще-то ты прав. Ее не за что презирать. Она оказалась куда сильнее тебя, меня и всех нас вместе взятых. Ее бояться надо. Это создание не способно испытывать ни благодарности, ни жалости. Я ее буквально из дерьма вытащила, руку ей протянула, когда она в Москве подыхала, всеми брошенная, а она в эту руку зубами впилась, а потом и вовсе села мне на голову. Благодаря замужеству она получила все – гражданство, деньги, а потом взяла и убила мужа. А твоя наивность и вера в человеческое благородство, извини меня, граничат с идиотизмом.

– Прошу тебя, последи за выражениями и не переходи на личности, – в голосе Даниеля зазвучали металлические нотки.

– А где здесь личности? – усмехнулась Света. – Ты бы на себя со стороны посмотрел, когда заискиваешь и сюсюкаешь с этой… – Света с трудом сдержалась. – «Прекрасно выглядишь! Ах, бросила курить! Ах, как мы рады!»

– Да перестань, у человека несчастье. Я хотел ободрить, поддержать…

– Да нет у нее никакого несчастья! – Света сорвалась на крик, чувствуя, что вот-вот упрется все в тот же роковой тупик. – Это у Феди несчастье, что он до сорока лет не дотянул! А Марина чувствует себя прекрасно. У нее все получилось, как она хотела. Она же сказала, что не нуждается ни в каких утешениях.

– Когда это? – Даниель недоверчиво посмотрел на жену.

– Ах, брось, – устало отмахнулась Светлана. – Когда? Вчера, позавчера, месяц назад… – И тут же, почти без перехода, добавила: – Я должна уехать, подумать.

– О чем? – в голосе Даниеля чувствовалась тревога. Он внутренне сжался, ожидая ответа и готовясь принять всю тяжесть удара, заключенную в слове «развод».

Света посмотрела на мужа с сожалением и, словно угадав его мысли, сказала:

– Не бойся, о разводе я пока не думаю. Я очень люблю Машу и не хочу испортить ей жизнь.

– Машу? А меня, меня ты больше не любишь?

– Вот об этом я и хочу подумать. Может быть, на расстоянии все случившееся покажется ерундой, мелочью… – По-детски сморщив лицо, она всхлипнула и потерла кулаком глаза, как это делала Маша, когда собиралась заплакать.

– Schatz, я тебя умоляю… – Даниель тут же ухватился за тоненькую соломинку надежды. – Я все понял! Я больше никогда, никогда…

Ему захотелось взять жену на руки и, прижав к себе, укачать, как больного, измученного ребенка. Он шагнул в ее сторону, но Света решительно замотала головой.

– Нет, не надо! – Для убедительности она выставила вперед руки. – Я не хочу. Мириться надо осознанно, а не под влиянием случайных порывов. Это мы уже проходили. Получается неплохо, но ситуации это не меняет. Спокойной ночи. У меня все собрано, я на утро заказала такси.

– Я бы мог отвезти тебя сам.

Света посмотрела на него тяжелым взглядом. Так смотрят, когда прощаются навсегда.– Не надо, – вздохнула она. – Так лучше.

Светлана сидела в Берлинском аэропорту и ждала самолета. Перерыв между рейсами был три часа, но по пути в Москву было хорошо все, даже это длительное ожидание. Света любила аэропорты с их холодной архитектурой, стремительной, радостной атмосферой. Она вспоминала, как в советские времена, кажущиеся теперь такими фантастически нереальными, они целой компанией среди ночи срывались и ехали в аэропорт Шереметьево, чтобы услышать открывающие двери к свободе слова: «Объявляется посадка на самолет, отбывающий рейсом в Париж…» Как это было прекрасно – жить в мире надежд и несбыточных мечтаний! И как скучно все оказалось в действительности. Эти туристические аттракционы – Париж, Лондон, Рим… Как будто забродившее, передержанное воображение кислотой погасило мечту, и она исчезла, не оставив осадка.

Света зашла в пустой ресторан, устроилась за столиком у стеклянной стены. Отсюда открывался вид на взлетную полосу, и можно было смотреть, как беспечно взлетают и тяжело садятся утомленные долгой дорогой самолеты.

– Принесите, пожалуйста, белое вино и пепельницу, – попросила она подошедшего официанта и закурила. Странно, курить Света начинала всегда по дороге в Москву и заканчивала на обратном пути. Как будто в самолет садился один человек, а из Москвы, ощутив под ногами прочную земную твердь, возвращался совсем другой. Вот и сейчас мысленно она унеслась далеко от семейных проблем. В голову лезла приятная, несущественная ерунда: в Москве сейчас мороз, сугробы выше человеческого роста. Мама печет пироги. От этих мыслей на душе становилось тепло и радостно, как после глотка коньяка. Она потягивала вино, наблюдая, как за соседним столиком крепкий мужчина в спортивном свитере поедает огромную, как вулкан, гору салата. Света попыталась определить его национальность. Лицо южанина – смуглое и красивое, крепкая шея, открытый лоб. Может быть, итальянец.

Мужчина оторвал взгляд от салата и, взглянув на Свету, улыбнулся. Сердце вдруг сладко дрогнуло: наш! Все-таки, несмотря на массовую миграцию и лихорадочное впитывание чужих культур, сохранились еще неуловимые признаки, по которым русский человек в любой толпе выделит соотечественника.

– Вы тоже в Москву? – весело спросил мужчина. – Я видел вас на регистрации.

– Да, – улыбнулась Света и облегченно вздохнув, добавила: – Домой!

– Ну так пересаживайтесь ко мне. Я по российской привычке вино бутылками заказываю, поможете допить. – Для убедительности он приподнял со стола початую бутылку.

– С удовольствием. – Света перебросила за соседний столик сумку и пальто. Мужчина встал и галантно предложил ей место.

– Звать меня просто – Иваном, – представился он. – Только не говорите, что мне это имя совсем не идет. Я и сам знаю, что как корове седло.

– Ну почему же… – неуверенно возразила Света.

– Ну потому, что не идет. А вас как величать?

– Светлана.

– Вот! А вам ваше имя очень к лицу, просто как дорогое ожерелье на шее красавицы.

Светлана рассмеялась:

– Вы что, поэт?

– Почти.

– Как это так – почти?

– Я писатель-неудачник. Мотаюсь по миру в поисках пропитания.

– Ну и как, нашли что-нибудь?

– Да нет, одни обещания.

– А что вы пишете?

– Да что все пишут, то и я – детективы, мусор всякий.

– У вас что-нибудь уже напечатано?

– Много чего напечатано. Я ведь этим живу.

– Как интересно! – искренне восхитилась Света.

– Да нет, ничего тут интересного. Ремесло, как любое другое. Вот если бы я писал красиво, как Набоков, или хотя бы просто, как Нагибин, тогда было бы интересно, тогда было бы творчество.

– А вы так не можете?

– Вы издеваетесь? Сейчас никто так не может. Я пополняю армию посредственностей. Щебечем, как воробьи на навозе. Ой, послушайте, по-моему, наш рейс объявляют.

Света прислушалась.

– Точно! – Обрадовалась она. – Ну наконец-то.

Они быстро собрали вещи и быстрым шагом направились на посадку.

– А мне жалко, – заметил ее новый знакомый. – Я бы с вами еще поболтал.

Его обескураживающая простота подкупала и завораживала. «Внешне он, может быть, и Джованни, а по характеру – совершенный Иван», – подумала она с нежностью, а вслух добавила:

– Вы не огорчайтесь, нам два часа лететь, еще надоедим друг другу.

– Если места поменяем. Вы где сидите?

– Я бизнес-классом лечу, – смутилась Света.

– Тем лучше! – обрадовался ее новый попутчик. – Легче поменяться будет. Вы же пересядете ко мне? – Он слегка забежал вперед и заглянул Свете в глаза. Взгляд у него был настойчивый и сильный – взгляд настоящего мужчины, который ни на секунду не сомневается, что ради него можно поступиться дорогим бизнес-классом.

– Ну конечно же, пересяду, – засмеялась Света. – Если на мое место желающие найдутся.

Как это ни странно, желающих на место в бизнес-классе не оказалось. Все сидели парами и ничего менять не собирались. Иван долго беседовал со стюардессой и наконец, радостно устроившись рядом со Светой, облегченно вздохнул.

– Все в порядке, договорился, – заявил он. – У вас есть пятьдесят долларов?

Света удивленно вскинула глаза.

– Да вы не волнуйтесь, – успокоил ее Иван, – только до Москвы. Я последние деньги в ресторане выложил. Думал – по дороге больше не пригодятся. Идиотская привычка – тратить все до последнего цента…