Благородный топор. Петербургская мистерия
Шрифт:
— Именно в эти дни?
— У ключаря спросишь, он им учет ведет.
— Благодарю.
Исправник собирался было встать, но взгляд келейника, исполнившись вдруг неведомой силы, удержал его на месте. Чувствовалось, что каждое движение старца может оказаться последним, и это придавало происходящему некую таинственную значимость.
— И ничего больше узнать не хочешь?
Прежде чем ответить, Улитов смущенно помолчал.
— Зачем… Почему вы согласились меня принять?
— Скажу, — трудно сглотнув, откликнулся старец. — Хотел напоследок безбожнику в глаза взглянуть. Безверие исцелить.
И действительно взглянул: проникновенно, с
— И… и что вы видите? — спросил Улитов, теряя вдруг в себе всякую уверенность.
— Страх вижу. — Отец Амвросий устало смежил веки. — А вот мне не страшно, — чуть слышно выдохнул он.
Улитов смутно ощутил, как его кто-то поднимает на ноги и уводит.
— Господи, верую! — выкрикнул он уже на пороге. Крик этот, похоже, никого особо не удивил.
Возвратясь в комнату с чопорной публикой, Улитов стыдливо избегал смотреть на девушку в инвалидном кресле. Он ощущал, что предал ее в угоду какой-то низменной, а главное, совершенно никчемной цели.
— Ты сказал старцу-то про Лароньку? — допытывался у него купчина. — Сказал, чтобы он ее принял?
Улитин лишь сокрушенно покачал головой. Через какое-то время в комнату вышел брат Иннокентий. Губы иноку коверкала странная улыбка.
— Отец наш Амвросий преставился! — возгласил он и заплакал.
Все со скорбными вздохами стали опускаться на колени и истово креститься, в их числе и Евгений Николаевич Улитов, некогда капитан-исправник. Лара в своем кресле-каталке тихо плакала.
Глава 23
БАСТАРДЫ ЮПИТЕРА
— Это что, правда? — грянул с порога Никодим Фомич, не успев даже прикрыть за собой дверь в апартаменты Порфирия Петровича. Проходить в кабинет он, судя по всему, не намеревался, а просто дожидался от следователя ответа.
Порфирий Петрович, пустив синеватый клуб дыма, смахнул с рукава случайно попавший пепел.
— Вы насчет чего? — моргнув, переспросил он, отвлекаясь от разложенных на столе бумаг.
— Насчет чего? Насчет того, что наше превосходительство господин Липутин тронулся окончательно!
— Ах вот вы о чем. — Порфирий Петрович с невозмутимым видом подал главному суперинтенданту рескрипт с прокурорским вензелем — Тут говорится, чтобы я передал на доследование господину Липутину дела о смерти при подозрительных обстоятельствах Степана Горянщикова, Тихона Кутузова и Константина Говорова. Доследованием займется он лично. Аудиенции с господином прокурором я жду всякую минуту.
Никодим Фомич, пробежав глазами рескрипт, бросил его на стол.
— Но это же чушь несусветная, Порфирий Петрович! «Серьезные процедурные просчеты», «безосновательное отклонение фактов медицинской экспертизы»… Кто, как не ты, доказывал ему справедливость выводов Первоедова! Ведь это же не ты, а он от них отмахнулся!
— В прокурорском ведомстве не ошибаются.
— Его превосходительство, я извиняюсь, осел! Он все дело загубит, и результатов следствия ему не видать как своих ушей!
— Я полагаю, он считает, что следствие я уже провел.
— Вот как! В самом деле? И каков итог? Порфирий Петрович пожал плечами.
— Да так, есть кое-какие начатки. Круг подозреваемых действительно сузился.
— И насколько?
Следователь закатил глаза, подсчитывая.
— Человек до шести.
— Ну, Порфирий Петрович, скажу я тебе! И это ты называешь «сузился»?
— Нет, скорее до семи.
— И
как ты можешь преспокойно в таком духе рассуждать! — все еще горел негодованием Никодим Фомич.— А что мне еще делать?
— Подавать апелляцию!
— Да уж проще смириться, — вяло улыбнулся Порфирий Петрович. — Это по-нашему, по-русски.
— Скажешь тоже, — фыркнул суперинтендант. — Этот твой стоицизм все и губит. И русскому характеру он совершенно не свойствен. Более того, он ему претит!
— С моей стороны надо лишь всеми силами способствовать прокурору в скорейшем распознании убийцы. Вот что сейчас действительно важно. А разочарован я или нет, это к делу не относится… Тот, кто стоит за всеми этими убийствами, — добавил он, помолчав, — может ими и не ограничиться.
— Именно! Вот почему ты должен довести дело до самого конца!
В дверь осмотрительно постучали.
— К вам их превосходительство, господин прокурор Липутин, — елейным голосом доложил Заметов, как всегда не без ехидства.
В кабинет решительным шагом вошел прокурор. Никодиму Фомичу он сухо кивнул, Заметова же попросту проигнорировал.
— Порфирий Петрович, будьте добры сюда папку с делом, — с ходу потребовал он.
— Сию минуту, ваше превосходительство, — собрав толстую стопу листов и завязав тесемки, следователь подал папку Липутину.
— Благодарю. Теперь извольте дожидаться, покуда я изучу эти бумаги, а затем ответить на вопросы, которые у меня к вам, возможно, появятся. От ведения дела вы отстраняетесь до особого распоряжения.
— Ярослав Николаевич, — твердо заявил Никодим Фомич. — Я против подобного шага решительно возражаю. В этом нет ни справедливости, ни уж тем более смысла.
Липутин в сторону суперинтенданта намеренно не взглянул. Вместо этого он с придирчивой внимательностью рассматривал папку.
— А ваше здесь присутствие, Никодим Фомич, я вообще считаю необязательным. Вы должны заниматься своими непосредственными обязанностями: работой полицейского департамента.
— От имени Порфирия Петровича я буду вынужден ходатайствовать об апелляции!
— Которая так или иначе пройдет через меня, — скривив губы, произнес прокурор.
Порфирий Петрович проводил своего сослуживца вкрадчивой улыбкой.
Прокурор обосновался за столом следователя. Время от времени (в частности, разглядывая порнографические снимки из говоровской квартиры) он бросал на Порфирия Петровича неодобрительные взгляды, словно за эти непристойности был в ответе именно следователь. Сам Порфирий Петрович устроился на кожаном диване, куря папиросу за папиросой. Иногда прокурор, судя по мимике, собирался что-то спросить, но всякий раз сдерживался. Наконец, перевернув последний лист дела (пару строк, написанных Анной Александровной), он со вздохом откинулся в кресле.
Взгляд прокурора уперся в Порфирия Петровича, в этот момент раздумчиво гасящего очередной окурок в хрустальной пепельнице, умещенной на подлокотнике дивана.
— Ну так что, Порфирий Петрович, — сказал прокурор. — Вы полагаете, что убийца — Анна Александровна? Однако где основания? Женщина, причем из благородного сословия — уже одно это должно удерживать ее от преступных намерений, вам не кажется? Скромность, даже стыдливость…
— Оба эти качества в равной мере могли способствовать обратному. А именно превратному представлению о скромности и стыдливости. Желанию сохранить определенные вещи в тайне. Яд — орудие убийства типично женское.