Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Шрифт:
Маловероятно, чтобы такое поведение расположило к Осио его менее принципиальных коллег, и вскоре многие из них невзлюбили его за «излишнюю прямоту». Однако его ум, ученость и, прежде, всего, — честность в исполнении судебных обязанностей принесли ему, широкую популярность а также уважение всех представителей сёгуната из Эдо.
Круг внимания Осио не ограничивался тайными христианами и продажными чиновниками. Его недовольство возбудила и коррупция буддийского истеблишмента; в 1830 году он осудил несколько буддийских священников, нарушивших свои обеты, — соответственно, многие из них были лишены сана и изгнаны из Осака. Именно в этом году его слава вошла в зенит, однако Осио внезапно оставил общественную жизнь. Он передал свой пост полицейского инспектора приемному сыну Какуноскэ и намеревался полностью посвятить себя преподаванию, науке и исправлению общественных зол. Почему в возрасте всего тридцати семи лет такой умный и энергичный человек как Осио резко оборвал столь многообещающую карьеру ради того, чтобы стать инкё (отставным лицом)? Дело в том, что в это же время его старый патрон Такаи также ушел в отставку и вернулся в Эдо, чем и можно объяснить подобное решение. Однако, более важная причина состояла в том, что у него опустились руки в борьбе с глубочайшей коррумпированностью муниципальной администрации и безразличием своих коллег к страданиям бедных горожан; так же, как сорок лет спустя Великий Сайго, он ушел со службы, дабы обрести новые душевные силы, продумать свои взгляды, воспитать группу последователей и попытаться выправить несправедливую систему извне.
Через некоторое время после отставки Осио пережил душевную травму, которая, похоже, оказала воздействие на всю его дальнейшую жизнь и которая, как считает Мисима, по результатам и воздействию была аналогична тому влиянию, которое произвело на Сайго попытка вместе со своим другом служителем Гэссё утопиться. [464] Он побывал в школе в Оми, где Накаэ Тодзю («Святой из Оми») примерно два века назад излагал учение Ван Янмина. Однажды, по возвращении
464
О попытке самоубийства Сайго см. ниже. Описание опыта, пережитого Осио на озере Бива см. у Мисима, Какумэй-но тэцугаку…, с.33, 38; Мисима пишет об этом, как о рёти-э-но симпитеки тайкэй (мистическом опыте, [приведшем Осио] к интуитивному знанию).
465
Цитируется из «Сэнсиндо Сацуки» у Мисима в Какумэй-но тэцугаку…, с. 33–34.
466
Там же, с.34. Остается только догадываться, что могли понять невежественные крестьяне из слов Осио о ки-тайкё и тирёти, однако им, безусловно льстило подобное внимание со стороны известного самурая-ученого.
После ухода в отставку, Осио смог посвятишь высвободившееся время созданию научных трудов. Из его многочисленных философских работ самым знаменитым является собрание лекций, составленное в 1833 году, после чего его репутация ученого упрочилась в стране. [467] Осио (как и его духовный последователь Мисима Юкио) не стремился избежать популярности литератора. Когда его лекции были опубликованы, он принес одну из книг на гору неподалеку от Великого Храма Исэ и сжег ее во славу богини солнца; некоторое время спустя он поместил другую книгу в пещере священной горы Фудзи. Мисима предполагает, что целью Осио было увековечить свой дух, дав богине знать о том, что он закончил свою работу; вероятно, он также предвидел большой пожар 1837 года и хотел быть уверенным, что по крайней мере один экземпляр его манускрипта сохранится. [468] В любом случае, эти его поступки, да и не только эти, не имели прецедента в среде японских писателей. Несмотря на впечатляющие достижения на поприще конфуцианства, основную свою энергию на этом этапе жизни Осио отдал частной школе, которую он основал в Осака. Сэнсиндо Дзюку («Академия Очищения Сердца для Достижения Внутреннего видения») была открыта для всех студентов, независимо от социального происхождения, если Осио считал их достойными объектами для своих философских и моральных упражнений; не исключено, что эта Академия повлияла на решение Мисима за несколько лет до смерти основать свое Общество Щита, куда он набирал рафинированных, патриотически настроенных молодых людей из различных социальных сфер. Осио стремился внедрить свою особую форму неоконфуцианства, однако студентам преподавали и каллиграфию, и фехтование, и другие традиционные предметы. Его лекции были емкими, афористичными, содержащими в основном категорические выводы, а не анализ и аргументы, и в большой степени основывались на эмоциональном повторении некоторых центральных идей. Преподавательская методика Осио была весьма самурайской по сути; главным образом, он полагался на упорство и дисциплину. Учебный процесс был нелегким, он обычно включал четыре часа интенсивных занятий без перерыва; пуританские правила, изложенные в четырех статьях, или «обетах» (мэйсэй), соблюдались без малейшего отклонения, включая при необходимости использование кнута для провинившихся. [469]
467
Мори, Осио Хэйхатиро, с.28 — приводится список основных трудов Осио
468
Мисима, Какумэй-но тэцугаку…, с. 34.
469
См. Абэ, Осио Хэйхатиро, с.293 о деталях.
Принимая во внимание эти жестокие условия, может показаться странным, что Осио удавалось набирать (и удерживать) полную школу добровольных слушателей. Очевидно, он был выдающимся педагогом, чья незаурядная личность и непоколебимый самурайский дух могли воодушевлять молодых людей на самопожертвование.
Его сильная воля и идеализм сочетались с резким, легко взрывающимся характером, граничившим с психопатией. Во время одной из своих лекций, говоря о беззакониях правительства, он так распалился, что схватил вдруг рыбу тригла, жарившуюся в углу комнаты, и в мгновение ока сжевал ее всю с головой и хвостом, громко хрустя костями. [470] Иногда праведный гнев Осио обращался против членов его собственной семьи, включая жену. Несмотря на ее низкое социальное происхождение, она была хорошо начитана в конфуцианских классиках, и когда муж был занят, часто подменяла его, читая лекции по «Великому Учению» и другим текстам. Однажды кто-то прислал ей в подарок разукрашенный гребень. Зная принцип своего мужа не принимать никаких подарков, она решила спрятать подношение до того времени, когда появится возможность вернуть его. Случилось так, что Осио обнаружил гребень. В ярости он приказал своей жене остричь волосы как монахине.
470
Морской петух (lepidotrigia miscoptera) — морская рыба с большой головой, бронированным туловищем и тремя грудными лучами. Она полна костей и шипов и малосъедобна для кого бы то ни было, кроме героя в ярости.
Подобно многим историческим личностям, выступавшим в защиту угнетенных слоев общества, он выказывал мало терпения, милосердия и мягкости в реальных отношениях с индивидами. Нетерпимость Осио, быть может, напомнит нам о Том, кто изгнал торгующих из храма, однако он был полной противоположностью Того, кто омывал ноги своим ученикам, или кто позволил Марии умастить Себя благовонным маслом нарда.
Философия, определившая жизненный путь Осио, приведшая этого верного самурая к восстанию против правительства, которому он когда-то служил, идеально соответствовала его сложной натуре. Основателем ее был Ван Янмин (1472–1529), соединивший карьеру солдата и государственного чиновника с занятиями философией. Большую часть своей жизни он провел в удачных кампаниях против восставших, однако был не очень-то удачливым политиком, и, отчасти — из-за клеветы, возведенной на него при дворе в Пекине, его служба не получила должного признания от правительства. Несмотря на умеренный социальный успех, школа Ван Янмина стала центром реформаторской деятельности, а его идеи дали плоды в последующих поколениях в Китае. Индивидуалистическая философия Ван Янмина укоренилась в Японии где-то через век после его смерти и, хотя и с перерывами, начиная с того времени играла впоследствии важную роль. [471] В первые десятилетия эпохи Токугава эта разновидность неоконфуцианства оформилась в независимую школу, главным основоположником, знаменитым философом и учителем в которой был Наказ Тодзю, явивший пример сыновней почтительности: он оставил важный государственный пост ради того, чтобы ухаживать за своей престарелой матерью в деревне неподалеку от озера Бива. В своем стремлении сеять истину, Накаэ не колеблясь обращался к самым низшим слоям общества, которыми пренебрегали представители более ортодоксальных форм конфуцианства. [472] Самым известным из последователей Накаэ был Кумадзава Бандзан — «ронин», энергичный чиновник-философ, озабоченный судьбой голодавшего крестьянства. Несмотря на обрушившиеся на него гонения из-за приверженности неортодоксальным идеям, он пытался применять идеи Ван Янмина в своей политической практике, разрабатывая программы реформ для надела неподалеку от Осака, в котором он служил.
471
О влиянии Ёмэйгаку (философии Ван Янмина) в Япония см. стр. 181-83. Среди известных ее сторонников прошлого века были Ёсида Сеин (см. прим. к Гл. 2), Сайго Такамори, генерал Ноги и Мисима Юкио — все, что особо примечательно, люди действия.
472
de
Вагу, ed.. Sources of the Japanese Tradition, New York, 1958, p.379.Хотя основные принципы учения Ван Янмина вряд ли представятся зажигательными современному читателю, в Японии эпохи Токугава его философия рассматривалась как подрывная ересь. Официальной формой конфуцианства при поощрении Бакуфу ставшей фактически государственной религией, было учение Чжу Си, который в XII веке свел воедино конфуцианские системы, подчеркнув роль знания, как подготовительного этапа правильного поведения, которое стало известно как Школа Разума, или Принципа. Официальная школа чжусианской философии сложилась в Японии в первые десятилетия эпохи Токугава; в ней подчеркивалась традиционная лояльность государству и семье. Придавая большое значение внешней, «механической» пристойности, она имела тенденцию к превращению в узкую и условную формальность, которая, подобно англиканской церкви в дни королевы Виктории, поддерживала социальное и политическое status quo практически по всем пунктам.
В отличие от нее, приверженцы Ван Янмина предпочитали индивидуальный подход к условиям человеческого существования. Они верили, что истину находят интуитивно, а не путем холодных умопостроений. [473] Накаэ Тодзю и последующие приверженцы системы Ван Янмина во многом отличались друг от друга, но все сходились на главенстве интроспекции, независимости разума и чистого сознания. Самоочевидно, что этот подход имел много общего с дзэн-буддизмом, на протяжении многих веков оказывавшим самое существенное влияние на эмоции и эстетические вкусы высшего класса. Одной из причин того, что ванъянминовская форма неоконфуцианства была по вкусу многим мыслителям и деятелям современной Японии, являлось то, что она сочеталась с дзэнской линией в национальной традиции. [474] Как и дзэн-буддизм, конфуцианство Ван Янмина предпочитало конформизму и педантичности прямое соприкосновение с истиной, достигаемое собственными усилиями. Самопознание и самоконтроль считались более важными, чем любой вид формальной зависимости. Правильное поведение в обществе обусловливалось не приверженностью традиции и соблюдением запретов из страха наказания, но посредством интуитивного чувства морали, позволявшего индивиду действовать искренне и правильно. Философия Ван Янмина отличалась сильной антисхоластической направленностью. Некоторые выдающиеся ее приверженцы, как например Кумадзава Бандзан, сформировались, в основном, благодаря самоообразованию и отдали свою энергию прежде всего практической деятельности, а не книжному знанию; однако даже образованные представители этой школы, были склонны отрицать авторитет написанных работ и придерживались индивидуальной морали, диктующей искренние действия. В этом смысле существует очевидное сходство с дзэнским подходом. Будучи частью буддийской религиозной традиции, дзэн, однако, всегда имел тенденцию уделять большее внимание индивидуальной возможности достижения самопросветления с помощью медитации и других способов, тогда как философия Ван Янмина, будучи формой конфуцианства, сосредоточивала свое внимание на действиях индивида в обществе.
473
Полное изложение см. у Надзита, Осио Хэйхатиро (в разных местах), у Craig and Shively, Personality in Japanese History, и de Bary, Japanese Tradition, pp.378-92. Помимо цитированных выше японских источников, я пользовался обеими этими работами для конспективного описания философии Ван Янмина и ее проявлений в Японии.
474
В японской традиции существует четкая дихотомия между «конформистским» подходом, представленным, например, официальным хэйанским буддизмом школ Тэндай и Сингон и Чжусианским неоконфуцианством, отраженным; в пословицах типа дэру куги ва утарэру (высовывающийся гвоздь загоняют обратно), или нагаи моно-ни ва макарэё (плетью обуха не перешибешь), и индивидуалистичным, неортодоксальным, «эксцентричным» подходом, видимым в иконокластике Нитирэна, некоторых формах Дзэн и неоконфуцианстве Ван Янмина. Большинство героев, потерпевших поражение, естественно являлись сторонниками второго подхода.
Бакуфу эпохи Токугава, с ее крайней консервативностью и приверженностью правилам, прецедентам и установившимся авторитетам, совершенно однозначно с большим неодобрением восприняла столь нонконформистскую, инвидуалистическую философию. Полнотой официальной поддержкой пользовалось чжусинское неоконфуцианство; наконец в 1790 году главный советник сёгуна опубликовал эдикт, запрещавший распространение «различных доктрин». При том, что эта мера установила монополию учения Чжу Си, она не лишила ученых сторонников Ван Янмина стремления к пропаганде своих идей в письменной форме, или к созданию частных учебных заведений.
В 1830-х годах, когда эдикт был еще в силе, самым выдающимся философом этого толка был Осио Хэйхатиро. Хотя он начал свою ученую карьеру как сторонник чжусианской формы неоконфуцианства, понемногу он отошел от нее и стал сторонником соперничавшей с ней еретической школы Ван Янмина, положения которой более отвечали его собственному независимому, активному характеру. Таким образом, за много месяцев до того, как Осио в самом общем виде стал рассматривать возможность восстания, он уже мысленно стал в оппозицию к истеблишменту.
Метафизическая система Осио, оказавшая серьезное влияние на его жизнь и на жизни многих героев — его последователей, основывалась на ванъянминовской концепции тайкё. Это термин переводится очень по-разному: Абсолютный Дух, Абсолютная Идея или Абсоютный Принцип. [475] Тайкё есть фундаментальная творческая сила и источник всех вещей во вселенной. Для выражения понятия Абсолютного Духа Осио часто использовал метафоры в манере, напоминавшей стиль даосских и дзэнских учителей. В одной из лекций он приводит в пример образ кувшина. Если кувшин разбивается, пустота, наполнявшая его, мгновенно возвращается во внешнее пространство; так и человеческое тело автоматически сливается с Абсолютным Духом. Он вечен и стабилен; даже великая гора, говорил Осио, может быть сдвинута землетрясением, но Абсолютный Дух ничто не сместит. Будучи универсальным и предшествующим всем вещам — объектам, чувствам и причинам — он не может быть постигнут простой ученостью; будучи абсолютным и всевключающим, он превосходит форму, время, историю и изменения; не принимая никаких противопоставлений, он отвергает любые различающие категории. [476] В соответствии с этим подходом, социальная несправедливость — предмет, усиленно рассматривавшийся Осио — могла быть связана с чжусианским типом дуалистического анализа, по которому одна группа людей представлялась сущностно отличной от другой.
475
Я уклонился от более буквального перевода понятия тайкё, как «Великая (Абсолютная) Пустота», поскольку в нем содержатся нежелательные нигилистические коннотации.
476
Чжу Си подчеркивал дуализм:
причины следствия знания действия личности объекта активного пассивного прошлого настоящего жизни смерти позитивного негативного высшего низшего мужского женского и пр., и пр.
По метафизике Осио (моно-но тай наси — между вещами нет противопоставлений), мы можем достичь истины только путем осознания единства всех этих, казалось бы, взаимоисключающих категорий. Настаивание Осио на необходимости превзойти различения по временным категориям ни в коем случае не специфично лишь для философии Ёмэйгаку. В этом смысле его тайкё аналогично «воле Божией» в Ветхом Завете, хотя, разумеется, это гораздо более абстрактная концепция: «…человек не в состоянии измерить волю Бога, проистекающую из центра, находящегося вне достижения человеческого категоризирования. Безусловно, категории полностью разбиваются Вседержителем Книги Иова и остаются разбитыми до конца» [выделено мной — A.M.] (Campbell, The Него with a Thousand Faces, New York, 1956, р. 148.) Как замечает Кэмпбелл (Hero…, pp.148, 152, 171 и пр.), моральные ценности не являются критерием героя; то, что необходимо, это высшее внутреннее видение, трансцендентная сила, выходящая за рамки всех пар оппозиций и уничтожающая все категории. На Западе эта сила (или «судьба») обычно ведет к практическому успеху — либо при жизни героя (Лютер, Вашингтон и др.), либо после его смерти (Джон Гусе, Жанна д'Арк и др.); в Японии же «искренность» среди извращенных мирских установок практически всегда встает на пути прагматических выгод.
Во имя того, чтобы освободить свое сознание от ложных, временных категорий различения, необходимо реидентифицировать себя с Абсолютным Духом. Только посредством возвращения к Абсолюту (ки-тайкё) мы можем ясно выяснить как собственную природу, так и природу всех вещей, исправить неверные установки относительно условий человеческого существования и обрести стабильность (фудо). Будучи философом-самураем, больше внимания Осио уделял теме смерти, и в своих лекциях подчеркивал, что посредством возвращения к Абсолютному Духу отрицается и время, и смерть. Вновь и вновь он подчеркивал, что физическая смерть не имеет значения и даже смысла. «Что есть то, что называют смертью?… Вероятно, мы не можем жалеть о смерти тела, но смерть духа — поистине этого надо страшиться». [477] Реидинтифицируя себя с Абсолютом, человек обретает чистоту духа и искренность мотиваций; в этом случае жизнь, согласно классической самурайской фразе, становится «легче птичьего пера». [478]
477
Цит. у Мисима, Какумэй-но тэцугаку…, с. 36.
478
Иноти ва комо ёри мо кароси. Ср. у Судзуки и Хирота в «Кодзи котовадза дзитэн» [Словарь древних пословиц], Токио, 1956, с. 83.