Благословенный

— Наверно, нет! — чувствуя холодок на загривке, не очень уверенно ответил я.

— Ну, тогда вставайте, а Константин Павлович пусть садится!

— Нет, я тоже на закорках! Не хочу по-дамски! — ожидаемо возмутился Курносов.

— Ладно, извольте тогда ехать с мадам Головиной, а вы, Александр Павлович ­ — с Анной Степановной!

Катиться с двадцатиметровой горки, да ещё и стоя, было страшновато. Особенно если эта горка еще и «горбатая»! Мы вихрем слетели вниз; затем меня вжало в склон, и санки наши вознеслись на первый «трамплин»; мадам Протасова тонко завизжала и, наверное, закрыла глаза; затем второй, почти такой же крутой подъём, где санки наши почти остановились и, казалось, сейчас поедут назад… но, нет! Поднимая вихри снежной пыли, мы стремительно ринулись по склону. Колонны по обеим сторонам склона мелькали, просеивая лучи закатного солнца. Как же хорошо! Я уже и забыл, каково это — просто радоваться хорошему, морозному зимнему дню!

Наконец, санки остановились. У конца спуска нас уже поджидал кучер, чтобы отвезти к павильону, на котором начинается спуск.

— Саша, ты, я слышала, говорил с Алексей Григорьичем? — вдруг спросила меня Протасова.

— Да, а откуда вы…

— Я же сестра ему, двоюродная. Он очень рад был вашей с ним встрече, прямо расцвёл. Презент тебе готовит!

— И какой же?

— Секрет! — улыбнулась она. — Но, думается, придётся он тебе по нраву!

* * *

Через пару дней мы возвратились в Зимний. Клопов, а заодно и тараканов, успешно приморили, и постоянные обитатели дворца, немного выбитые происшествием из колеи, возвращалися обратно. У всех подъездов Зимнего сновали телеги, кибитки, сани с пожитками разнообразных жильцов, служителей и постояльцев этого гигантского гнезда российской монархии.

Мы с Курносовым задержались у подъезда, глазея по сторонам, как незнакомый женский голос заставил меня обернуться.

— Здравствуй, Сашенька! — услышал я.

Обращение это заставило меня насторожиться и замереть. Именем «Сашенька» ко мне обращались лишь самые близкие люди — родители, бабушка, братья и сёстры. Иногда так называл меня Александр Яковлевич, но только «контрабандою» и строго наедине.

Оказалось, что обращается ко мне совершенно незнакомая пожилая дама. Это была довольно высокая, худая женщина, скромно одетая, с добродушным лицом и лучистыми улыбающимися глазами. И откуда этакая фамильярность, интересно знать?

Я вежливо поклонился, недоумевая, что, собственно, происходит.

— Добрый день, Прасковья Ивановна! Как поживаете? Как здоровье ваше? — обратился к ней Протасов.

Они некоторое время говорили о всяких пустяках, я же смотрел и пытался угадать, кто она такая. Хотя разговаривали они на русском языке, по выговору было понятно, что для дамы он не родной; впрочем, это не редкость. У многих аристократов, когда они говорят по-русски, проскальзывает иностранный акцент, будто они с детства говорили на ином языке, а лишь затем начали учить русский.

Когда они закончили разговор, дама довольно развязно потрепала меня по голове, и мы расстались.

Личность незнакомки вызывала у меня самые разные подозрения. Может, какая-то дальняя родственница из Германии? Лишь Костик Курносов развеял моё заблуждение:

— Ты что, Длиннонос? Совсем уже? Это ж Гесслер, твоя англичанка!

Эх, Семён Семёнович… Ну конечно! Это гувернантка, мадам Гесслер, воспитывавшая меня во младенчестве. Англичанки считаются лучшими в уходе за детьми: в аристократических семьях принято отдавать детей в их руки лет до семи, после отдавая их воспитателю-французу. Царская семья — не исключение…

Да, нехорошо вышло. Надеюсь, Курносый не сделает каких-то далеко идущих выводов из этой маленькой неловкости. А вот мне впору призадуматься.

Вот сейчас я пытаюсь повлиять на политику Империи в сторону активности на морях. Не исключено, что однажды наши с Англией интересы столкнутся, и дело дойдёт до конфликта. И как, интересно, с ними воевать? Они с колыбели воспитывают наших высших аристократов. Их промышленники и инженеры руководят нашими оборонными заводами. На флоте половина высших офицеров — выходцы с Альбиона, и, надо признать, это наиболее толковая половина. Огромное количество промышленников, негоциантов, специалистов разных отраслей — сплошь англичане. Оттуда мы получаем технологии, оборудование, приборы, товары из далёких стран. Сколько денег тратится ежегодно на проталкивание интересов Сент-Джеймского дворца — даже невозможно представить. В общем, воевать с Англией — крайне неблагодарное дело, особенно учитывая, что мы нигде не можем нанести им реального ущерба, а вот они — могут.

Но ничего, со временем это изменится.

Встреча с бывшей гувернанткой, имевшей, как оказалось, в Зимнем Дворце квартиру, не была единственной неожиданностью. Однажды у лестницы я столкнулся с группою господ в… шведской униформе! Оторопев, рассматривал я эти странные наряды: фрачный синий мундир, кожаные белые кюлоты, высокие синие чулки — трудно придумать что-то менее практичное для войны, в особенности белые штаны. Тут на лестницу выглянул Безбородко, сделал страшные глаза и немедленно увел этих господ. Тут только прибежала ко мне мысль, что визитёры — те самые финские инсургенты, что сорвали летний блицкриг короля Густава. Бабушка работает в нужном направлении!

Однако же, как известно, добрым словом и револьвером всегда добьёшься большего, чем просто добрым словом. Чтобы тебя принимали всерьёз, кроме интриг и дипломатии, нужна ещё пехота, кавалерия, артиллерия и люди, способные всем этим распорядиться. Вот они-то и должны были вскоре появится в Зимнем дворце.

Глава 27

Потёмкин и Суворов прибыли в Санкт-Петербург в разгар зимы. На 11 — е число февраля в Зимнем дворце был назначен торжественный приём, где мне и довелось впервые в жизни увидеть их.

В тот день поутру занятия были отменены. Сначала нас позвали в «фонарик» над крыльцом Зимнего дворца. Императрица заняла место у центрального окна, вокруг неё собрались княгиня Дашкова, фрейлины Протасова и Браницкая, статс-секретарь Безбородко, Салтыков, и, разумеется, мы с Курносовым. Сначала мы всё чего-то ждали. Фрейлины, хихикая, выводили на оконном стекле какие-то монограммы и узоры.

Затем прямо напротив крыльца остановилась дорогая карета, из которой вышли несколько офицеров в епанчах. Среди них сразу же бросалась в глаза могучая фигура в роскошных мехах.

— Смотрите, Потёмкин! — зашушукались фрейлины.

Действительно, это были Потёмкин, Суворов и ещё пара офицеров. Однако же пониматься они не спешили, лишь поклонились, глядя в сторону окошек фонаря; императрица помахала им сложенным веером. Наконец Александр Андреевич Безбородоко воскликнул:

— Едут! Смотрите туда! Вон, едут!

И тут мимо наших окон, вздымая буруны снежной пыли, под звуки труб на рысях проехал эскадрон Конногвардейского полка, везя с собою знамёна и бунчуки, взятые у турок под Очаковым и Кинбурном. Их было много! В эскадроне Конной гвардии больше ста всадников, и у каждого было по одному, а то и по два знамени!