Благотворительные обеды

— Пусть отдохнет, Танкредито. Сегодня вам придется лечь в ризнице. Из милосердия Божия вы должны уступить вашу кровать достопочтенному падре. Мы сами его отнесем.

Танкредо не смутило, что придется спать в ризнице. Он уже ночевал в ней не раз, когда приезжала сестра Альмиды: ему выделили подушку, одеяло и тюфяк вместо матраса, спрятав все это среди гипсовых ангелов и забросав охапкой церковных облачений. Но его смутило, что Лилии намерены сами заняться спящим Сан Хосе.

— Вам не надо, Танкредито. Вы уже достаточно помогли, — сказали они.

Танкредо уже взялся за Матамороса, просунув руки ему подмышки, и начал поднимать, когда почувствовал выше локтя костлявые, но железные пальцы Лилий. Война за тело поющего священника была короткой и немой. Лилии молча, силой заставили его опустить Матамороса на пол.

— Ну ладно, — сдался Танкредо. — Хорошо.

Лица старух блестели от пота.

— Мы сами его отнесем, — повторили они друг за другом.

И осторожно, с преувеличенной деликатностью, втроем подняли Матамороса.

— Посветите нам, — велели ему старые плутовки.

Просьба прозвучала, как приказ: ну, хоть посвети нам! шевельни хоть пальцем! Мы все сделали, так уж будь любезен, ради Христа.

На какое-то мгновение их лица показались ему безумными, незнакомыми. У одной изо рта текла слюна, как пена у бешеной собаки, оставляя на воротнике белое пятно, вторая изо всех сил таращила глаза, третья, разинув рот, сияла таким безудержным счастьем, что, казалось, вот-вот захохочет во все горло. Проходя через сад вместе с Лилиями, которые благоговейно несли Сан Хосе, Танкредо отстал — ему померещилось, что он нашел Сабину. Он думал, что это ее круглое белое лицо высунулось на мгновение из-за ракиты, но это была не Сабина, а луна, светившая в полную силу, уже свободная от туч; в небе дрожали звезды. На руках у Лилий, точно вплавь, падре пересек двор, где от котов не осталось ни тени, ни следа. Падре плыл, легкий, как перышко. Его безмятежное лицо, уткнувшееся в подол одной из юбок, ни разу не дрогнуло, не очнулось от сна. Неподвижный, как покойник, он, тем не менее, храпел и вдруг захрапел громче, раскатисто, открыто и свободно, он выводил храпом новую песню, какую-то дикую новую песню. Танкредо открыл дверь своей комнаты и, подняв канделябр к потолку, чтобы стало светлее, смотрел, как Лилии кладут Матамороса на его, Танкредо, кровать, как сноровисто раздевают падре и накрывают его одеялом.

— Можете идти, Танкредито, — сказали они. — Мы будем молиться здесь, возле него.

— Он спит.

— Но он храпит, и это плохо.

Танкредо все еще хотел найти Сабину. Может, она (с нее станется) ждала его в этой самой комнате, когда они вдруг появились с Матаморосом? Может, она спряталась под кроватью? Как в детской игре, подумал он, предосудительной детской игре.

— Падре спит, — сказал Танкредо.

Он медлил, потому что не мог придумать подходящего предлога, чтобы заглянуть под кровать.

— Как же он будет молиться во сне?

— Он храпит, и это плохо. Если мы помолимся, он перестанет храпеть.

Танкредо встал на колени, посмотрел под кровать и извлек оттуда ненужные тапочки.

— Она не здесь, — сказала ему одна из Лилий.

Остальные торжествующе заулыбались, качая головами.

— Ищите ее в другом месте, — сказали они. — Ищите ее там, Танкредито, где никто, кроме Бога не сможет ее найти. До завтра.

Их отвлек очередной оглушительный храп падре. Они озабоченно обернулись.

— Как святой, — Лилии перекрестились и начали молиться.

— До завтра, — сказал Танкредо.

Лежа в темноте, в своем уголке ризницы, он все еще надеялся найти Сабину, ждал, что она появится рядом, на уже знакомом им обоим матрасе. Лежа нагишом под одеялом, Танкредо думал, что раскрывает для себя тайну тишины, а может, тайна раскрывалась сама, потому что его томили предчувствия. Он замер и вглядывался в туман, лежа под телефонным столиком среди гипсовых святых и ангелов; может, сейчас раздастся телефонный звонок? в этом заключается его предчувствие? и тут он услышал ее и крикнул себе: наконец-то, Сабина здесь. Он чувствовал ее присутствие, но не ожидал, что оно проявится так странно — Сабина пела, тихо, но пела, в церкви, и, похоже, при этом улыбалась; коридор между храмом и ризницей причудливо искажал ее голос, который разлетался в тумане, заставляя все вокруг вибрировать, касался запертых дверей церкви, алтаря, потира, летал в священной перекличке высоких расписных сводов. «Там не надо, Сабина», прошептал Танкредо. В ответ на его тоскливый голос из церкви раздался хохот, короткий, но многократно умноженный эхом. «Иди сюда и заставь меня замолчать», пение нарастало, как угроза. Сабина пела, словно это была игра, детская игра, но не исключавшая угрозы, она пела, подражая вильянсико: Приди или закричу приди же божественное дитя приди не тяни время. Танкредо сел и замер, смущенный своей наготой. «Там не надо, повторил он, здесь». Ему ответил новый взрыв хохота, решительно и звонко. Потом стало тихо. «Иди сюда», голос уже не пел, он звал. Потом снова запел, словно в шутку, ничто тебя не тревожит, ничто тебя не пугает, все проходит, не меняется Бог, голос зазвучал громче, терпенье достигнет всего, голос становился громче, смех становился громче, и тот, у кого есть Бог, ни в чем не знает нужды, голос нарастал, его искажал смех, готовый оглушительно грянуть и разбудить весь мир, достаточно одного только Бога. Танкредо, дрожащий от страха, завороженный, подчинился. Он пошел с ней туда, где, как она говорила, только Бог сможет ее отыскать. Жар, страшный, близкий жар ее наготы, исступленность зазывных поцелуев выплеснулись на него и лишили его самого себя. «Боже», кричал он в душе, опускаясь перед ней на колени и радуясь темноте, потому что не хотел видеть ни ее, ни себя.

Но услышал:

— Этот праведный падре пощупал меня за задницу, — сказала она и, довольная, стала повторять свои слова, мурлыча их, как песенку.

IV

— Сеньорита, прикройте свою наготу. Смотрите, уже рассвело, а вы проснулись, где не подобает, и не холодно вам? конечно, нет, ведь вы вся огонь, да какой! свирепая собака позавидует — поглядитесь-ка в зеркало: плоть, плоть и плоть.

Сабина, само рыдание, куталась в одеяло. Танкредо никак не мог проснуться. К ним заглянули Лилии.

— А вы, юный Танкредито, весь товар напоказ? И не стыдно? Имейте в виду, что через двадцать минут падре Сан Хосе начинает первую пятничную мессу. Вот, послушайте, слышите шаги и голоса? это церковь ждет достопочтенного падре, церковь, полная прихожан, хочет слышать его пение, но как падре будет петь, если ему нужно пройти через ризницу, а тут под ангелами лежат два грешника? Воскресшие Адам и Ева. Эх, прав был Господь, когда проклял их и выгнал из рая, они все те же, даже фиговым листом не прикрылись, а чего пугаться? зачем одеяло, Сабинита? уж мы-то знаем, какой вас Бог доставил в этот мир, мы вас в детстве одевали, не помните? все еще злитесь? в чем вы нас вчера обвиняли? в неуважении к Альмиде и церкви? Эх, дурачки. Уж лучше идите-ка каждый на свое место и дайте нам навести порядок вместо вашего беспорядка.

— А что Альмида? — с трудом выговорил полусонный Танкредо, изо всех сил пытаясь понять, на каком он свете.

Обернутая одеялом Сабина приготовилась сбежать, ненавидя, как и прежде, ехидных Лилий, а те крестились и смотрели на нее, словно боясь позабыть это зрелище.

— Слава Богу, хоть не продолжили под алтарем, — говорили они, подтверждая тем самым, что шпионили всю ночь. — Мы уже все там вымыли и вычистили, — язвительно добавили они, — сожгли весь женский пот, всю грязную женскую одежду, которую нашли под священнейшим алтарем.

Преданная бичеванию Сабина еще раз всхлипнула и выскочила из ризницы.

— А что падре Альмида и Мачадо, — допытывался Танкредо, — они не будут служить мессу?

— Они, как вы помните, приехали навеселе и теперь спят. Мы думаем, сегодняшнюю утреннюю мессу должен служить Сан Хосе. Альмида и Мачадо выглядели не очень бодро, они встанут попозже. Хотя, конечно, это будет первый раз, когда они не служат утреннюю мессу. Должно быть, с ними случилось что-то хорошее, потому что не хочется думать, что с ними случилось что-то плохое. Спят. Они выглядели такими уставшими, еле ноги переставляли. Но все-таки приехали. Не мог же падре Альмида пропустить обед для семей, правда? это его излюбленный денек, все эти красивые работницы, которые наворачивают, что твои дальнобойщики, их дочки и внучки — и все превозносят падре Альмиду, а нам что делать? ждать. Слава Богу, у нас есть поющий священник, и да поможет ему Всевышний спеть мессу, как птице. Мы приготовили ему крепкий бульон из ребрышек, он уже с ним управился и запил бутылочкой вина, винный бульон даже лучше, чудо воскрешения, и теперь падре свеж, как пчела в саду, пойдемте-ка с нами, Танкредито, позавтракаете, а то, судя по вашему виду, вы тоже плохо спали, круги под глазами, как омуты, неужто не нашлось для вас других женщин на свете? покрасивей да почище.

«Они еще не протрезвели», подумал Танкредо. Появление Лилий напомнило ему о котах. Было странно не слышать мяуканья, и Танкредо представил себе фосфоресцирующие глаза котов, бродивших теперь по всему приходу неприкаянными душами. То, что Лилии казнили котов в пруду при поддержке и с одобрения других сеньор, неизменных старушек из местной «Гражданской ассоциации», казалось ему теперь дурным сном. Вот, значит, как они устали от котов, подумал он, и не смог отделаться от некоторой опаски, глядя на приветливые физиономии Лилий. Они смотрели на него так же пристально, как обычно. Танкредо, все еще голый, лежал на тюфяке, приподняв одну руку, словно стараясь физически защититься от их слов. Одна из Лилий подхватила его одежду, сунула под мышку и, похоже, не собиралась отдавать. Танкредо протянул руку, требуя ее вернуть, и все захохотали.